Поиск по творчеству и критике
Cлово "MANIA"
Входимость: 1. Размер: 4кб.
Входимость: 1. Размер: 11кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 1. Размер: 4кб.
Часть текста: а старомодное) с моей статьей «Кедр» — о Волконском. О ней уже писал Айхенвальд в Руле (говорили), — кажется, посрамлял меня. А теперь — профессиональную тайну, забавную: «Апология» — полнотой звука — я восприняла, как: хвала. Оказывается (и Айхенв‹альд› — внешне — прав) я написала не апологию (речь в защиту), а: панегирик!!! Панегирик — дурацкое слово, вроде пономаря, или дробного церковного «динь-динь», что-то жидкое, бессмысленное и веселенькое. По смыслу: восхваление. Внешне — Айхенв‹альд› прав, а чуть поглубже копнешь — права я. Речь в защиту уединенного. (Кедр, как символ уединения, редкостности, отдельности.) И я все-таки написала апологию! _________ К сожалению, у меня только один экз‹емпляр› на руках, да и тот посылаю Волконскому. Купить — 35 кр‹он›, целое состояние. Думаю, Крачковский (горе-писатель и издатель, воплощение Mania Grandiosa) уже послал в «Накануне» для отзыва. Есть там его повесть «Желтые, синие, красные ночи», — белиберда, слабое подражание Белому, имени к‹оторо›го он так боится, что самовольно вычеркнул его из «Кедра». (Там было несколько слов о неподведомственности ритмики Волконского — ритмике Белого, о природности его, В‹олкон›ского, ритмики. Кончалось так: «Ритмика В‹олконского› мне дорога, п. ч. она природна: в ней, если кто-нибудь и побывал, то не Белый, а — Бог». Крачковский уже в последнюю минуту, после 2-ой корректуры...
Входимость: 1. Размер: 11кб.
Часть текста: Пожар. Последние дни лета 1909 года с Мариной, вернувшейся из Парижа ГЛАВА 9. ОСЕНЬ. ПОЖАР. ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ЛЕТА 1909 ГОДА С МАРИНОЙ, ВЕРНУВШЕЙСЯ ИЗ ПАРИЖА Осень 1909 года была из чистого золота. Эфир неба от синевы был лилов. Глаза – пировали. Это был праздник природы! Когда я выходила на бугорок навстречу девочкам и ребятам, верней, сбегала к ним сверху, из золота нашей березово-тополиной рощи, было что-то подобное опьянению. Но ведь только такая щедрость земли и неба могла затопить хоть частью, пыланье разлуки – уехала часть нашей шайки… Потому и полны золотых россыпей ветки, холмы – утешают! Все в Тарусе знали Маню Е-цову и Мишу Д-сова. Они давно-давно уже ходят вместе, все любуются этой парой. Маня – тоненькая, в сиянье каштановых кудрей, связанных лентой, Миша – белокур, тонок, застенчив. Они так хороши вместе! И вдруг… Миша уехал учиться, и Маня стала ходить в обществе усатого ротмистра! Мы – четыре девочки -вознегодовали. И далеко над Тарусой, где в рощах за домом Добротворских было устроено гулянье, пошли следом возмутившей нас парой, решив устыдить Маню. Мы щ,,' и громко, я дерзче всех, называли имя ею покинутою ^ может, простерли свое вмешательство и дальше, потому^ вдруг взбешенный ротмистр, оглянувшись, крикнул щ, какую-то угрозу. Мы вспыхнули, чуть поотстали, но не совсец сдались, а шли за злополучной парой поодаль, как Маниц совесть. Однако на таком расстоянии, чтобы ее кавалер и, мог сделать попытки расправиться с нами, как он грубо обещал. От него ли, нами задетого, пошел обо мне слух, что я с моими кострами и ребятами сожгла будто бы на лугу-стог сена? Слух был дурен, опасен, и было трудно защитить себя. Защитил меня стог...