Поиск по творчеству и критике
Cлово "JOURNEY"
Входимость: 1. Размер: 30кб.
Входимость: 1. Размер: 42кб.
Входимость: 1. Размер: 88кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 1. Размер: 30кб.
Часть текста: «парниково-оранжерейные» ассоциации, возможно — через ассоциацию Софья — soif (фр. «жажда») или Софья — «сохнуть», возможно через parfum (фр. аромат, духи; parfumer — «наполнять ароматом, душить»), в котором сливаются начало фамилии Парнок и наиболее выразительный консонант имени Софья. Так или иначе 2 , «душность» этого имени наложилась на традиционную метафору «женщина — цветок», и получился образ «душных цветов». Примечательно, что исходное значение имени София (греч. «мудрость») не играет здесь никакой роли 3 . Через год тот же способ письма, имевший статус локального приема, будет возведен в ранг чуть ли не жанрообразующего принципа 4 . Правда, это жанровое образование, подобно некоторым химическим элементам, созданным в лабораторных условиях, просуществовало недолго, но легко можно представить себе серию подобных же «мадригалов», основанных на ассоциативном распространении имени адресата. Милое слово «курлык» До сих пор этот прием не рассматривался в диалектическом единстве с цветаевской медитацией над значимыми именами, такими как Ариадна (имя мифологической героини) и Марина («морская») 5 . Но очевидно, что от отроческого стихотворения «Душа и имя» до «Имя твое — птица в руке…» путь совершенно прямой. Заметим, что Цветаева видела общность между именами Ариадна и Антрилия. За последним, насколько нам известно, никакой мифологии не стоит. Следовательно, «чарами» обладала именно звуковая оболочка имени. Когда на полпути от одного текста к другому Цветаева провозгласила, что ее стихи —...
Входимость: 1. Размер: 42кб.
Часть текста: Тем не менее, имя великого композитора всегда было окружено у Цветаевой ореолом почтения. Елена Айзенштейн обобщила большую часть упоминаний имени композитора в текстах Цветаевой и сделала вывод, что Цветаева «высоко чтила» Вагнера [Айзенштейн 2000а: 43–45, 197, 201, 259]. В поэзии и прозе Цветаевой наиболее эксплицированный вагнеровский мотив — мотив «золота Рейна» или «клада нибелунгов» из тетралогии Вагнера «Кольцо нибелунгов». Он возникает в стихотворении «Променявши на стремя…» (19 февраля 1925 г.) и обсуждается затем в 1926 г. в письме Пастернаку от 23 мая. В письме речь идет о Р. М. Рильке: «Меня сбивает с толку — выбивает из стихов, — вставший Nibelungenhort <…>» [Цветаева СС: VI, 253]. Известно, что золото Рейна мог получить только тот, кто откажется от любви. Оно несло в себе гибель (ср.: Невозвратна как Рейна Сновиденный убийственный клад. Чиста-злата — нержавый, Чиста-серебра — Вагнер? — нырни! [Цветаева СС: II, 258]). Вагнер, «нырнувший» за этим золотом, — самоубийца или гений, отказавшийся от земных чувств 2 . С переосмыслением этого мотива связано высказывание из эссе «Поэт о критике»: «Мы золото Рейна ищем и мы в него верим » [Цветаева СС: V, 278]. «Золото Рейна» здесь — символ «чуда» поэзии, недоступной рациональному освоению и суду журнальных «алхимиков». В переписке с Пастернаком отразилась и тема структурной общности крупных цветаевских сочинений с вагнеровскими операми: Е. Айзенштейн приводит дискуссию Цветаевой с Пастернаком о системе лейтмотивов в композиции...
Входимость: 1. Размер: 88кб.
Часть текста: «тетради, иконы, янтари, identité [вид на жительство. – В. Ш. ], деньги (NB! напомнил – Мур!)»... Пожары продолжались четыре дня, их погасил вовремя подоспевший ливень. В остальном Ирине было скучно, Мура заставляли заниматься математикой с Маргаритой Николаевной («бедный Мур!» – писала Ирина отцу до отъезда; «бедная мама!» – ему же из Лакано). Повседневность не могла не заботить Цветаеву, но ей хорошо писалось – и это искупало все; Але она описывает пожар с большим юмором. Аля в одном из писем сообщила о смерти Софьи Евгеньевны Голлидэй, которую по просьбе матери пыталась разыскать. Это известие: ее Сонечки больше нет на свете! – бросило Цветаеву к тетради. За лето в Лакано она написала «Повесть о Сонечке». Эта работа возвращала ее на родину, во времена «театрального романа», когда «все они» были еще живы, когда сама она была молодой, а Аля и Ирина маленькими, когда между ними не было еще ни смерти, ни непонимания, ни взаимных обид. Негодование и боль того времени смягчились и отошли, впервые Цветаева может говорить об Ирине – еще живой – без надрыва, с нежностью. Когда-то, в дни после смерти Ирины она писала Вере Звягинцевой, что не принимает эту смерть, ей кажется, что дочка жива... Теперь ужас случившегося изжит, в повести она воскрешает Ирину, и та навеки останется такой, какой мать помнит ее с расстояния в семнадцать лет. Из далекого далека 1937 года (как сама она пишет, «за тридевять...