Поиск по творчеству и критике
Cлово "BORD"
Входимость: 3. Размер: 13кб.
Входимость: 1. Размер: 15кб.
Входимость: 1. Размер: 15кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 3. Размер: 13кб.
Часть текста: стр‹аниц› каждая ? и у некоторых стихотворений по 14 вариантов. Время тут ни при чем — хотя все же нет, чуть причем, быть может для читателя, но я Вам говорю, как собрат, ибо время это работа, которую в дело вкладываешь. Чего я хотела больше всего, это возможно ближе следовать Пушкину, но не рабски, что неминуемо заставило бы меня остаться позади, за текстом и за поэтом. И каждый раз, как я желала поработить себя, стихи от этого теряли. Вот один пример, среди многих, написанные стихи: …Pour ton pays aux belles fables Pour les lauriers de ta patrie Tu delaissais ce sol fatal Tu t’en allais m’otant la vie [1], 4-я строфа: Tu me disais: — Domain, mon ange, La-bas, au bout de l’horizon, Sous l’oranger charge d’oranges Nos coeurs et levres se joindront [2]. Дословный перевод: Tu me disais: A l’heure de notre rencontre — Sous un del etenellement bleu — A l’ombre des olives — les baisers de l’amour — Nous reunirons, mon amie, a nouveau [3]. Итак, во французской прозе: А l’ombre des olives nous unirons, mon amie, nos baisers a nouveau [4]. Во-первых, по-русски, как и по-французски, соединяют уста в лобзанье, а не лобзанье, которое есть соединение уст. Значит Пушкин, стесненный стихосложением, позволяет себе здесь «поэтическую вольность», которую я, переводчик, имею полное право не позволять себе, и даже не имею никакого права себе позволить. Во-вторых, Пушкин говорит об оливковом дереве, что для северного человека означает Грецию и Италию. Но я, пишущая на французском языке, для французов, должна считаться с Францией, для которой оливковое дерево, это Прованс (и даже Мирей). Что же я хочу? Дать образ Юга дальнего, юга иностранного. Поэтому я скажу апельсиновое дерево и апельсин. Вариант: Tu me disais: sur une...
Входимость: 1. Размер: 15кб.
Часть текста: уму, но самолюбования (влюбленности) во всей русско-интеллигентской земск<ой> и врачебной осуждающей невылазной бездарной чеховщине этого слова – нет. Самолюбуются все молодые парижские (пражские, варшавские, а также и царёвококшайские) 1 поэты: бездари; самолюбуется, нап<ример> – Поплавский 2 – предельный пошляк. Самолюбуются – когда нечем. А не знать себе цены, зная цену всему остальному (особенно – высокому!), из всего ценного не знать цены именно себе – это какая-то местная слепость или корыстнейшее лицемерие. Все настоящие знали себе цену – с Пушкина начиная. (До Пушкина! Или, м. б. – кончая, ибо я первая после Пушкина, кто так радовался своей силе, так – открыто, так – бескорыстно, так – непереубедимо!). Цену своей силе. Свою силу (Не свою!). «Я – последний из последних» есть предательство и чернейшая неблагодарность. (Не понимаю Серафима Саровского 3 и вообще ни одного смиренного святого. Понимаю А<постола> Павла 4 . – Il faut obeir a Dieu plutot qu’aux hommes.) Если красавица невинно уверяет Вас, что она не красавица – она слепая. Или кокетка. Или дура. То же об уме. Не то же, ибо ум есть прежде всего зрячесть. Умный, не видящий своего ума только потому что это он – дурак. (Красавица же остается красавицей.) Ум (дар) не есть личная принадлежность, не есть взятое на откуп, не есть именное. Есть вообще – дар: во мне и в сосне. И какая мелочность – не радоваться ему, п. ч. он у тебя под черепом! Какое себялюбие! Какое сведение всего к только-сему. Нельзя не знать своей силы. Можно только не знать ее пределов. Нельзя их знать. Внешняя скромность –...
Входимость: 1. Размер: 15кб.
Часть текста: и не осознала всех ее особенностей для моего будущего. Из класса в класс экзаменов у нас не было, отметок не ставили – чтобы не ради них, а ради знания учились учащиеся, отметки об успеваемости учителя делали у себя. На все эти нововведения начальство косилось, и выпускные экзамены в нашей гимназии происходили в присутствии представителей учебного округа, которые к выпускницам – придирались. В гимназии Потоцкой была широко развита самодеятельность – каждый класс в содружестве с учителями устраивал вечера: один класс – вечер Древней Греции, другой – вечер Средневековья, третий – из эпохи Древнего Египта; пьесы для этих вечеров писали учителя, ученицы разыгрывали их. Ставились отрывки из Фонвизина, сцены из «Горя от ума». Но, может быть, не только на выпускных экзаменах проявлялся недоброжелательный интерес свыше – к оппозиционным настроениям нашей гимназии. Слишком резко порядки ее и обычаи отличались от другого, правительственного типа гимназий. И вот в гимназии Потоцкой пронесся слух об одном из преподавателей старших классов, что он «шпик». (Может быть, даже провокатор?) По гимназии шли толки. Имя было громкое, известное в Москве. Помню его – худенького, бесцветного, спускающегося по лестнице Ане и мне навстречу. «Знает?» – думалось мне в то время, как мы взбегали через ступеньку (широкие, каменные – вверху поворачи-вающиеся, плавно) в торжественном старинном доме Сама-риной. – Знает, что мы знаем? Навстречу нам шла шестиклассница Надя Крандиевская известная в гимназии своими талантливыми скульптурами. Она недавно вылепила Брандта, героя ибсеновской пьесы, шедшей в Художественном театре. Полная, розовая, русая, с пристальными синими глазами. ...