Поиск по творчеству и критике
Cлово "BLOCK"
Входимость: 2. Размер: 30кб.
Входимость: 1. Размер: 69кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 2. Размер: 30кб.
Часть текста: или Софья — «сохнуть», возможно через parfum (фр. аромат, духи; parfumer — «наполнять ароматом, душить»), в котором сливаются начало фамилии Парнок и наиболее выразительный консонант имени Софья. Так или иначе 2 , «душность» этого имени наложилась на традиционную метафору «женщина — цветок», и получился образ «душных цветов». Примечательно, что исходное значение имени София (греч. «мудрость») не играет здесь никакой роли 3 . Через год тот же способ письма, имевший статус локального приема, будет возведен в ранг чуть ли не жанрообразующего принципа 4 . Правда, это жанровое образование, подобно некоторым химическим элементам, созданным в лабораторных условиях, просуществовало недолго, но легко можно представить себе серию подобных же «мадригалов», основанных на ассоциативном распространении имени адресата. Милое слово «курлык» До сих пор этот прием не рассматривался в диалектическом единстве с цветаевской медитацией над значимыми именами, такими как Ариадна (имя мифологической героини) и Марина («морская») 5 . Но очевидно, что от отроческого стихотворения «Душа и имя» до «Имя твое — птица в руке…» путь совершенно прямой. Заметим, что Цветаева видела общность между именами Ариадна и Антрилия. За последним, насколько нам известно, никакой мифологии не стоит. Следовательно, «чарами» обладала именно звуковая оболочка имени. Когда на полпути от одного текста к другому Цветаева провозгласила, что ее стихи — «дневник», а поэзия — «поэзия собственных имен» [CC5: 230], она не только скромничала, как бы отказываясь от претензий на имена легендарные и уже ставшие нарицательными, но и фиксировала связь поэзии с именем как таковым. Впоследствии она отдала должное и именам прославленным, но все же подчеркивала важность именно...
Входимость: 1. Размер: 69кб.
Часть текста: перед угощением, немножко боком и немножко волком - входила. Черт сидел на Валерииной кровати, - голый, в серой коже, как дог, с бело-голубыми, как у дога или у остзейского барона, глазами, вытянув руки вдоль колен, как рязанская баба на фотографии или фараон в Лувре, в той же позе неизбывного терпения и равнодушия. Черт сидел так смирно, точно его снимали. Шерсти не было, было обратное шерсти: полная гладкость и даже бритость, из стали вылитость. Теперь вижу, что тело моего черта было идеально-спортивное: львицыно, а по масти - догово. Когда мне, двадцать лет спустя, в Революцию, привели на подержание дога, я сразу узнала своего Мышатого. Рогов не помню, может быть, и были маленькие, но скорей - уши. Что' было - хвост, львицын, большой, голый, сильный и живой, как змей, грациозно и многократно перевитый вокруг статуарно-недвижных ног - так, чтобы из последнего переплета выглядывала кисть. Ног (ступни) не было, но и копыт не было: человеческие и даже атлетические ноги опирались на лапы, опять-таки львицыно-договы, с крупными, серыми же, серого рога, когтями. Когда он ходил - он стучал. Но при мне он никогда не ходил. Главными же приметами были не лапы, не хвост, - не атрибуты, главное были - глаза: бесцветные, безразличные и беспощадные. Я его до всего узнавала по глазам, и эти глаза узнала бы - без всего. Действия не было. Он сидел, я - стояла. И я его - любила. По летам, когда мы переезжали на дачу, Черт...