Поиск по творчеству и критике
Cлово "AGENDA"
Входимость: 1. Размер: 30кб.
Входимость: 1. Размер: 24кб.
Входимость: 1. Размер: 27кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 1. Размер: 30кб.
Часть текста: добрее, холоднее. Не хочу, чтобы на меня смотрели вверх. Этого старика я жду с 14 лет: им бы был Стахович, им - почти был В<олкон>ский, п. ч. он меня почти полюбил. * Переводимы смыслы. Слова непереводимы. Переведя горячий - heiss -. Heiss und weiss - (пустыня). Горячая и белая - не то. Короче, переводимо слово, звук - непереводим. Там, где единица не понятие, а слово (дальше не разобрать, было что-то верное) * Бойтесь понятий, облекающихся в слова, радуйтесь словам, обнажающим понятия. (NB! Поняла: бойтесь одежды, радуйтесь - сути. Май 1939 г.) * ...Там, где конец дыханья - Начало души * Отрывок письма к Б<орису> (на песке st. gill'cкoro plage a l'infini [сен-жильского бескрайнего пляжа (фр.).] - карандашом) Этот уезд из Чехии, эти экскурсии (воображаемые, его, - 1939 г.) в Париж и в Лондон - точно нарочно, чтобы ты тогда мог полюбить меня. Теперь я еду в Чехию [В конце лета 1926 г. Цветаева предполагала вернуться в Чехию, так как проживание на территории страны было условием продолжения выплаты ей правительственного денежного пособия для нуждающихся русских литераторов. Однако впоследствии, стараниями друзей и доброжелателей, удалось устроить продление выплаты пособия Цветаевой без ее обязательного возвращения в Чехию.], а ты больше всего на свете любишь свою жену [Цветаева отвечает на письмо Пастернака от 11 июля 1926 г., в котором он, в частности, писал: "Мне что-то нужно сказать тебе о Жене. Я страшно по ней скучаю. В основе я ее люблю больше всего на свете".], и всё в порядке вещей. Б<орис>, одна здесь, другая там - можно, обе там, два там [В июле-августе 1926 г. Е. В. Пастернак с сыном ездила в Германию; в письме к Цветаевой от 11 июля Пастернак упомянул даже о ее возможном приезде в Париж, который, однако, не состоялся.] -...
Входимость: 1. Размер: 24кб.
Часть текста: - Памятник, воздвигнутый самодержавием убийце Пушкина. * Начало августа 1931 г.: Я, мимо кладбища: - Господи! Как хорошо лежать! Мур: - Вот увидите как хорошо: в земле задохнуться, в грязи. * - Поваром не особенно интересно быть: другим давать, а самому мало есть. Хорошо давать, но - в меру подчеркнуто дважды>. ("Расточайте без счету - и смело Все сокровища Вашей души!" - мой лейтмотив - и рок...) [Строки из ст-ния, которое Цветаева цитирует в своем эссе "Искусство при свете совести" как принадлежащее "монашке Ново-Девичьего монастыря".] * После проводов С., 23-го июля, на мосту: - Пойдем воровать у людей деньги - будем богатые! (он же) - Будем богатые - купим все фонари! * В обратном поезде, тогда же: - Хорошо умереть старым - ты уже жил - отдохнуть! * Еще-детское: мечетаю, мечетa. * (Запись: - Не писала с 27-го июля по 20-ое августа - отъезд С., шитье Муру штанов, уборка дома, правка "Истории одного посвящения". Были какие-то строки (концы), но сейчас не помню.) * Жена раздаривала скарб... (Гончарова -...
Входимость: 1. Размер: 27кб.
Часть текста: она творила в состоянии постоянного наваждения. <…> Но стихия слова и жизнь Марины были нерасторжимы. Вне поверки, вне усмотрения или возможного сознательного преодоления. Если Тютчев мог примирить в себе чиновника и поэта, то Цветаева могла жить только в мире слова и для слова. Ей принадлежит признание: «…утверждаю, что ни на какое дело своего не променяла бы». Более духовно целостного художника в русском прошлом найти трудно, а может быть, и невозможно. <…> Марина не знала «мертвых» слов, так как даже мертвые слова оживают, если вещий дух истинного творца вызывает их к действительности хоровода, иные скажут — оригинальной композиции, Марина сознавала, что она была «одержимая», и это была ее высшая гордость [1;268–269]. Ариадна Сергеевна Эфрон: Как она писала? Отметя все дела, все неотложности, с раннего утра, на свежую голову, на пустой и поджарый живот. Налив себе кружечку кипящего черного кофе, ставила ее на письменный стол, к которому каждый день своей жизни шла, как рабочий к станку — с тем же чувством ответственности, неизбежности, невозможности иначе. Все, что в данный час на этом столе оказывалось лишним, отодвигала в стороны, освобождая, уже машинальным движением, место для тетради и для локтей. Лбом упиралась в ладонь, пальцы запускала в волосы, сосредоточивалась мгновенно. Глохла и слепла ко всему, что не рукопись, в которую буквально впивалась — острием мысли и пера. На отдельных листах не писала — только в тетрадях, любых — от школьных до гроссбухов, лишь бы не расплывались чернила. В годы революции шила тетради сама. Писала простой деревянной ручкой с тонким (школьным) пером. Самопишущими ручками не пользовалась никогда. Временами прикуривала от огонька зажигалки, делала глоток кофе. Бормотала, пробуя слова на звук. Не вскакивала, не расхаживала по комнате в поисках ускользающего — сидела за столом, как пригвожденная. Если было...