— Вы.—
С Вами мне хочется вглубь, in die Nacht hinein {в глубину ночи (нем.).}1, вглубь Ночи, вглубь Вас. Это самое точное определение.— Перпендикуляр, опущенный в бесконечность.— Отсюда такое задыхание. Я знаю, что чем глубже — тем лучше, чем темнее — тем светлее, через Ночь — в День, я знаю, что ничего бы не испугалась, пошла Бы с Вами в за Вами — в слепую.
Если во мне — минутами это пронзительно чувствую — (по безответственности какой-то!) — воплотилась — Жизнь, в Вас воплотилось Бытие.
— Das Weltall. {Вселенная (нем.).}
(Заметили ли Вы, что нам всегда! всегда! всю жизнь! — приходится выслушивать одно и то же! — теми же словами! — от самых разных встречных и спутников! — И как это слушаешь, чуть улыбаясь, даже слово наперед зная!) ‘
___
Теперь о другом. Одно меня в Вас сегодня как-то растравительно тронуло: «много страдал — люблю жизнь — но как-то отрешенно»…
Го-спо-ди! — Ведь это — живая я. Потому так всё и встречаю, что уже наперед рассталась. Издалека люблю, a vol d’oiseau {с птичьего полета (фр.)} люблю, хотя как будто в самой толще жизни.
Когда я с Вами сегодня шла, у меня было чувство, что иду не с Вами, а за Вами, даже не как ученик, а как собака, хорошая, преданная, веселая — и только одного не могущая: уйти.
Много собак за Вами ходило следом, дорогой В<ячеслав> И<ва-нович>, но — клянусь богом! — такой веселой, удобной, знающей время и место собаки у Вас еще не было.— Купите собачий билет и везите во Флоренцию! —
Но Вы уедете! уедете! уедете!
Здесь в Москве я спокойна, я всегда могу Вам написать (злоупотреблять не буду, хотя — 3?ья страница! — уже злоупотребляю!) — могу окликнуть Вас на каком-н<и>б<удь> вечере, услышать Ваш старинно-коварно-ласковый голос,— да просто сознание, что по одним арбатским переулкам ходим,— я дом Ваш знаю,— значит Вы есть!
А во Флоренции я и мысленно не смогу ходить за Вами следом, я ни одной улицы не знаю, я во Флоренции не была!
Сейчас глубокая ночь, Вы спите.— Кто это был в красном платьице? — Ваш сын? — Он Алин однолеток, о нем мне когда-то восторженно рассказывала мать Макса.
Шлю Вам привет — кладу Вам — по собачьи — голову в колени.— Не сердитесь! Я не буду Вам надоедать, я Вас слишком люблю.
МЦ.
___
Как только начинаю любить другого, сразу перестаю любить себя, т. е. теряю всю силу свою и очарование. Следовательно, для того, чтобы меня любили, мне не надо любить самой, впрочем любовь другого сразу возвращает мне любовь к себе,— верней и быстрей, чем нелюбовь другого.
Но, в итоге, любя и не любя. Вы равно избавитесь от моей любви, только любя — скорее.
Любя другого, презираю (теряю) себя, будучи любимой другим —презираю (теряю) его.
Уж лучше — любить другого!
___
— любовь, как, вообще, понятия не имею: что такое — другой.)
___
Давайте любить меня вместе! Где Вас не хватит, я помогу.— Вот самое честное, что я могу сказать партнёру.
___
С грустью уверяюсь в том, что в НН нет великодушия: эти 7 минут опоздания, дающие ему законное право не выдавать — голодному — хлеб, эти 3 мин., к<отор>ые он заставляет ждать старуху в корридоре (пришла в без 3х м. 6 ч.!) — это «я обедаю», эта осторожная просьба об «обстановке» (об Алином портрете и Сережином Лукреции уже не говорю,— позорное пятно!), эта уверенность, что сам никогда не предложит денег взаймы, а если даст — не забудет, эта вечная забота о спасении души и тела,— нет, противно, презренно, слов нет!
— Откуда у него только эти руки?
___
26-го мая 1920 г.
В воинах мне мешает война, в моряках — море, в священниках — Бог, в любовниках — любовь.
___
Моя трагедия в том, что все говорящие, как я, поступают ужасно низко, а все поступающие как я говорят ужасно высоко.
___
Никогда не наслаждаюсь только глазом, только слухом (как нёбом напр<имер>)
«Ласкает глаз», «приятные краски», этого нет, сразу провал в восторг или грусть.
Во мне мало зверя,— разве что только на очень сильном солнце, или в воде.— Да и то не надолго. (Домой! — Писать!)
___
За темною дверью — ликующий голос поет на чужом языке.
О НН (и все NN мира!) — правы Вы, когда не верите, что я Вас люблю.
Разве я — в этот поздний час ночи, на чужой лестнице, глотая это чужое ликование — Вас любила?!
И умирать буду из-за Вас — все ж не верьте, ибо я ли поручусь Вам в том, что в последнее мгновение ока не загляжусь на — на солнечный луч!
___
Голос — из темноты — луч. Водяной луч.—Wasserstrahl.— Stimmenstrahl.{Водяной луч.— Голосовой луч (нем.).}
___
Бриллиант в руке 3хлетнего ребенка — стекляшка. Это не должно давать спать бриллианту. Это обесценивает бриллиант.
___
Мысль у меня в мозгу — вроде чертежа. Силясь вспомнить, вспоминаю так:
———<—— v и т. д.— линию — рисунок — иногда самой мысли так и не вспоминаю.
___
Мои стихи — моя жизнь (почти что быт), то, что есть. Мои пьесы — моя Жизнь, то, что быть должно бы.
___
Господа коммунисты! Как это вы в слове контр-революция не слышите родного вам грома: КОНТР!
___
Решите и вы увидите, монархист ли Вы или коммунист.
Контр-революционер каждый, у кого сердце болит в секундочку Нового Года.
___
Божественное равнодушие поэта у меня распространяется только на собственную жизнь — дело — шкуру.
___
— Все эти дни страстно пишу «Ученика».
___
Молодая женщина:
— «Я почему-то сержусь не на самого человека, а на его вещи. Если ссора была за обедом, мне потом противны все блюда, к<отор>ые я ела: постное масло противно, пшено противно.
А когда он тот раз не пришел ночевать, я не могла сесть за письменный стол, не могла лежать на кровати, взяла постлала на полу ковер, так и пролежала всю ночь…
Всю ночь не спала. (Чистосердечно — проверив: ) — «Не очень, впрочем, не спала»…
___
Гляжу сейчас на треплющиеся за окном Алины фартук и платье (привязаны на веревке к фортке.)
Боже мой, вот у кого учиться Танцу — Прыжку <над строкой: Игре> —Причуде.
___
Ешь, ешь — и опять надо <над строкой: голоден>, стираешь, стираешь — и опять грязное, любишь, любишь — и опять нравится!
___
Словно теплая слеза,
Капля капнула в глаза.
Там, в небесной вышине
Кто-то плачет обо мне.
(Быль.— Вчера, на улице.)
____
Моя книга: не приходо-расходная, а приходо-уходная — книга!
Любить Казанову и жить, как Кант! (У того его <слово не вписано>
{факсимиле страниц записной книжки 8}
— вот уже 3 месяца — моя Поварская аллея, от Борисоглебского до Дворца Искусств.) Уж лучше — наоборот!
___
Когдая не нравлюсь внешне, я более огорчена, чем когда не нравлюсь внутренне. (Чаще — второе!)
Ибо: не нравлюсь внутренне — пока…
А не нравлюсь внешне — нет пока!
___
Несколько дней уже вертится — вернее — выпевается — строчка:
В воображаемых мирах…
___
Зачем я сейчас потащусь с М<илио>ти в гостм? Ведь никого там не люблю! — Но кого, вообще, люблю?
Вячеслава могла бы, но у него — досуга, у меня — простору — нет!
— «У меня злокачественно растянутый фронт личности»… (Ф. А. Степун).
___
Роман большевиков с заборами: то декретами украшают, то вовсе рушат/снимают.
Словом,— заборный роман.
___
М<илио>ти: «Я люблю только кусочки жизни…»
Я: — «Не оптом, а в розницу!»
___
Любование моей наружностью меня удивляет почти так же, как любовь к моим стихам и совершенно так же, как не-любование — моей сущностью.
(Наконец-то!)
___
— три юные солдата,
Шли на войну — три юные солдата,
У одного в зубах — алела роза,
У одного в зубах — алела роза…
Дочь Короля сидела у окошка.
— сидела у окошка…
<Слово не вписано> цветок, мой юный барабанщик,
<Слово не вписано> цветок, мой юный барабанщик!
— Но пусть Король свою отдаст мне дочку,
— «Ты слишком дерзок, юный барабанщик!»
— «Зато я сын — Англии веселой,
— Три корабля мои — в моем владеньи!
— Два корабля алмазами наполню…
— На третьем сам я с милою поеду
— Ну так и быть бери мою ты дочку!
— Благодарю, Король, за Вашу милость!
— Но в Англии есть девушки прекрасней!
Но в Англии есть девушки прекрасней!
— Они меня полюбят без алмазов!
Они меня полюбят без алмазов!
<альмон>т.)
___
29 русск<ого> мая 1920 г.
Сейчас приход Елены.— «Достали паспорта! В течение этой недели уедем!»
Расспрашиваю.— Ревель — морской переезд — Штеттин.
— Так.—
— никуда— не уеду— никогда — никого — не встречу, что зимой 20 года — в Москве — умру.
___
Я живу — безумно. Никто этого не понимает, ибо я сама это понимаю только секундами — ударами по голове — ночью, когда во сне плачу, утром, когда еще не проснулась, перед сном, когда еще не совсем сплю.
Ясно — ослепительно — всем непогрешимым чуянием своим! — вижу:
Не хочу писать — не хочу называть — только знаю, всё знаю.
___
О, жестокость — божественное равнодушие! — отъезжающих! — Уже — там.
— неловко — далёко! — как с умирающим. (Не нужна.)
___
Паек.— За пайком.— Паек достать… Кошмар, длящийся столько дней! — Ужас утр моих! — Мешки для муки, для пшена, для соли, для сахару… Бетон для масла не забыть…— Писать нельзя.— Разбита.
Если с пайком так, с пайком, наводящимся на Петровке — Молочный магазин № 48 как мне от себя ждать, что я когда-нибудь буду сидеть в вагоне, везущем меня в Таганрог — в Ревель — etc.
Единственное, куда я уеду, это на тот свет.— Я это знаю.—
___
Письмо к Вячеславу Иванову
Дорогой Вячеслав Иванович!
Сейчас уже очень поздно,— нет, уже очень рано! — первые птицы поют.
Мне только что снился сон про Вас: Вы уезжали, Вы наконец получили свободу и уезжали, и обещали мне зайти проститься: — «Только я приду к Вам очень поздно,— нет, очень рано, я всю ночь буду укладываться. Только сами уж; стерегите меня на дороге, не пропустите!»
И вот, я решила пивсе не идти домой, ночь тянется, гаснут огни (мы не в Москве, а на каком-то рыбачьем островочке, везде море и сети.— Я поставила перед собой Алю, но Аля засыпает, отношу ее на руках домой, лезу на какие -то скалы. Дом на огромном высоком камне, вокруг пропасть. (А вдруг Аля проснется и спросонья упадет в пропасть, а вдруг во сне выйдет из дому?)
— И постепенный тихий ужас: а вдруг Вы уже прошли, пока я относила Алю? — «Стерегите меня»,— а я ушла, не устерегла, и Вы уедете, я Вас никогда не увижу.
Каменею.— Жду.— (Такой простой сон, слезы текут, слизываю.)
И вот — уже сереет, ветер, кусты движутся — и вот из-за скал и камней — Вы. Издалека различаю Вас: черная фигура, волосы на ветру. Не окликаю. Идете медленно, подходите, почти рядом.— «В<ячеслав> И<ванович>!» — Но Вы не останавливаетесь, не слышите, глаза закрыты, дальше идете, раздвигая спящими руками ветки.
Потом — провал в сне — помню себя влезающей на отвесную скалу, не за что ухватиться, Вы наверху, Вы сейчас уйдете, не прошу, чтобы помогли, сами протягиваете руку — улыбку Вашу вижу! — руки не беру, Вы не можете меня втащить, это я Вас стащу. И отпуская руками стену — чтобы руки не взять! — рухаю в пустоту.
И это рухаю еще длится! — Проснулась и не прошло!
— Я вчера видела Б<альмон>тов, виза получена, уезжают.
И сон — от этого. Только сон верней, п<отому> ч<то> слезы-то текли — из-за Вас! — сторожила-то я — Вас! — Алю-то бросила в страшном доме —из-за Вас!
— Дружочек! — Это такое горе! — А сегодня надо идти за пайком и радоваться, что получила!
И это растравление: что Вы еще здесь, что еще несколько дней будете здесь, что Вас будут видеть столько людей,— все, кроме меня!
Беру Вашу руку — одну и другую — прижимаю к груди — целую.
— и просьба — и — заранее! — покорность.
МЦ.
___
Да, нечего скрывать: из рук вон плох
Мой день — вечерний\полночный с самого начала.
Но остается перед Господом мой вздох:
Биений сердца своего — я не считала!
___
…Мой день.— Я голубя с змеей не сочетала!
___
Проще,— d’un jet! {сразу (фр.)}— первое, второе — умней (хуже.)
Сказка Андерсена «Мать».— Отдай мне свои сапожки,— я скажу.— Отдай мне свои сережки,— я скажу.— Отдай мне свои запястья…— глаза — зубы — волосы —
Обо мне — сказка.
Только ——
Вся сказка бессмысленна.
Вся я — бессмысленна.
Выходит: просто какая-то дура швыряла в реку — башмаки, в огонь — волосы, в передник нищенки <над строкой: шляпу нищего> — глаза (к<отор>ые тому\той не нужны) — и т. д.
— О! —
___
Мне так — так много нужно сказать Вам, что надо бы сразу — сто рук!
Пишу Вам еще как не-чужому, изо всех сил пытаюсь вырвать Вас у небытия (в себе), я не хочу кончать, не могу кончать, не могу расставаться!
У нас с Вами сейчас дурная полоса, это пройдет, это должно пройти, ибо если бы Вы были действ<ительно> таким, каким Вы сейчас хотите, чтобы я Вас видела (и каким Вас — увы! — начинаю видеть!), я бы никогда к Вам не подошла.
Поймите! — Я еще пытаюсь говорить с Вами по человечески — по своему! — добром, я совсем Вам другое письмо писать хотела, я вернулась домой, захлебываясь от негодования — оскорбления — обиды, но с Вами нельзя так, не нужно так, я не хочу забывать Вас другого, к к<отор>ому у меня шла душа!
Нравится — разонравилась, нужна (по Вашему: приятна) — неприятна, это я понимаю, это в порядке вещей.
И если бы здесь так было — о Господи, мне ли бы это нужно было говорить два раза,— один хотя бы?!
Но ведь отношение здесь шло не на «нравится» и «не нравится» — мало ли кто мне нравился — и больше Вас! — а книжек я своих никому не давала, в Вас я увидела человека, а с этим своим человеческим я последние годы совсем не знала куда деваться!
Помните начало встречи: Опавшие листья? — С этого началось, на этом — из самых недр,— до самых недр — человеческом — шло.
— Не знаю — не понимаю — всё время спрашиваю себя: что я сделала? М<ожет> б<ыть> Вы переоценили важность для меня — Ваших рук, Вашего реального присутствия в комнате, (осади назад!) — эх, дружочек, не я ли всю жизнь свою напролет любила — взамен и страстнее существующих! — бывших — небывших — Сущих!
Пишу Вам и полной чистоте своего сердца. Я правдива, это мой единственный смысл. А если это похоже на унижение — Боже мой! — я на целые семь небес выше унижения, я совсем не понимаю, что это такое.
Мне так важен человек — душа — тайна этой души, что я ногами себя дам топтать, чтобы только понять — справиться!
Чувство воспитанности,— да, я ему следую,— здравый смысл, да, когда партия проиграна (раньше, чем партия проиграна), но я здесь честна и чиста, хочу и буду сражаться до конца, ибо ставка — моя собственная душа!
— И божественная трезвость, к<отор>ая больше, чем здравый смысл,— она-то и учит меня сейчас: не верь тому, что видишь, ибо день сейчас заслоняет Вечность, не слышь того, что слышишь, ибо слово сейчас заслоняет сущность.
Поэтому, минуя «унижение» — и — оскорбления — все забывая, стараясь забыть, хочу только сказать Вам несколько слов об этой злополучной книжечке.
Стихи, написанные человеку. Под сеткой стихотворной формы — живая душа: мой смех, мой крик, мой вздох, то, что во сне снилось, то что сказать хотелось — и не сказалось,— неужели Вы не понимаете?! — Живой человек — я.—
Как же мне всё это: улыбку, крик, вздох, протянутые руки — живое!!! -отдавать Вам, к<оторо>му это нужно только как стихи?!
— «Я к этой потере отношусь не лирически», а стихи-то все, дар-то весь: Вы — я — Вам — мое — Вас… Как же после этого, зачем же после этого мне Вам их давать? — Если только как рифм<ованные> строки — есть люди, к<отор>ым они более нужны, чем Вам, ибо не я же! — не моей породы поэты — Ваши любимые!
— зачем? Вы слишком уверены, что стихи — только стихи. Это не так, у меня не так, я, когда пишу, умереть готова! И долго спустя, перечитывая, сердце рвется.
Я пишу п<отому> ч<то> не могу дать этого (души своей!) — иначе.— Вот.—
А давать их — только п<отому> ч<то> обещала — что ж! — мертвая буква закона. Если бы Вы сказали: «Мне они дороги, п<отому> ч<то> мне»…,— «дороги, п<отому> ч<то> Ваши», «дороги п<отому> ч<то> было»…, «дороги, п<отому> ч<то> прошло»,— или просто: дороги — о, Господи! — как сразу! как обеими руками! —
— А так давать,— лучше бы они никогда написаны не были!
— Странный Вы человек! — Просить меня переписать Вам стихи Д<жалало>вой — привет моей беспутной души ее беспутной шкуре
— Форма? — Самая обыкновенная: ямб, кажется. Значит, сущность: я.— А то, что Вам написано, Вами вызвано, Вам отдано,— теряя это (даже не зная — что, ибо не читали) Вы не огорчены лирически, а просите у меня книжечку, чтобы дать мне возможность поступить хорошо.— Не нужно меня учить широким жестам, они все у меня в руке.
— Как мне бы хотелось, чтобы Вы меня поняли в этой истории со стихами — с Вами самим!
Как я хотела бы, чтобы Вы в какой-нибудь простой и ясный час Вашей жизни просто и ясно сказали мне, объяснили мне; в чем дело, почему отошли.— Так, чтобы я поняла! — поверила!
Я, доверчивая, достойна правды.
Устала.— Правда как волна бьюсь об скалу (не не-любви, а непонимания!)
— И с грустью вижу, насколько я, легковесная, оказалась здесь тяжелее Вас.
МЦ.
— И на фронт уходите и не сказали.—
___
Так, выбившись из страстной колеи,
— Настанет день — скажу: «Не до любви!»
Но где же на календаре веков
«Не до стихов!»
___
(Можно было бы — обратно!)
___
Целый день писала: сначала письмо к НН (передала через Алю) — потом «Ученика» — написала чудесную песенку, сама наслаждаюсь (как чужой) — с таким припевом:
Я, выношенная во чреве
Не материнском, а морском!
— на сон грядущий — поет ученик, так он уже совсем я.
Встреча с НН. в саду Мой лепет про покойника (выдумала вчера, всю ночь хохотала одна — вслух — до утра — не могла спать!)
— «НН, у меня есть к Вам маленькая просьба: у одной моей знакомой дамы умер муж,— и вот — ее выселяют с квартиры, не могли ли бы Вы взять его к себе — пока — потом, когда она найдет квартиру, она опять его возьмет…»
(Говорила, сдавливая, проваливая смехв горло, потому — робко — неуверенно — естественно, точно стесняясь.)
— «Т. е. кого — его?» (Пауза) — «Покойника?»
— «Да.»
— «Во первых а здесь сам живу без прописки, во вторых — куда же я его помещу?»
— «Я думала,— в проходной комнате.»
— «Т. е. там, где я развешиваю хлеб?»
— «Да.— Не надолго, на неделю, она наверное скоро найдет квартиру.»
— «Но он в неделю отравит мне весь воздух. Нет, не могу, отказываюсь.»
— «Я так и думала», (и, не унывая: ) — «тогда у меня другая просьба: не могли ли бы Вы его нарисовать, так, по памяти?»
— «?» —
— «П<отому> ч<то> карточки нет, а сам он сейчас ужасно непохож.— Так… скомбинировать…» затем, побезумившись, изложила, в чем дело.
— «Я Вам отвечу через 3 дня, п<отому> ч<то> меня посылают на Зап-Фронт…»
Говорила ему что-то о Будде, что читала вчера его жизнь, он что-то начал советовать, я: — «Впрочем, особенно я им заниматься не буду!»
Он: — «Конечно! Что Вам — Будда?!»
(Наглость.)
…«Вы мне отравили много прекрасных вещей: Природу — Будду —Марк Аврелия…»
— «А Вы мне — ни одной. Даже Блока отравить не смогли…»
Я, падая с облаков:
— «Я —— Блока?!! Да чем же, да как же… Да понимаете ли Вы, что Вы говорите?»
— «Своим ожесточенным восторгом…»
— «Я— кому-нибудь — что-нибудь — отравить?! О, знаете: Вы очень дурной человек!»
— «Я вам говорил, что Вы будете меня очень не любить.»
Потом — со зла — говорю ему, что выстригла всю его книжку.
— «Жалко. Жалко, что не сдержали обещания — и самой книжки жалко.»
— «Я же только написанное, переплет остался, можно вклеить новые листочки.»
— «Heт, всё-таки будет не то. И весь поступок нестройный: сначала написать, потом вырезать, потом заново написать, опять вырезать… Лирически мне не жаль!»
— «Но я то — сплошь лирика!»
(Вчера у Бальмонта узнала, что меня какие-то «исты» пропечатали на букву е под заголовком: интимисты.)
— «Книжечка была дана Вам с доверием…»
— «Вам больше было дано, Вам душа была дана — с доверием.»
— «Я не брал на себя никаких обязательств.»
— «Принимая подарок Вы тем самым обязываетесь беречь его…»
— «Но иногда дарят то, что ни самому, ни другому не нужно…»
(К чести его сказать: эту реплику он проглотил,— или — тогда уж — не к чести — остроумия не хватило! — Жаль — немножко наглости больше — не в счет, а я бы любовалась и быстротой выпада и точностью.)
Потом, в комнате:
— «Вам очень скучно?» (Он, прямо глядя в глаза: ) — «Нет, не очень.»
— «Нет, я люблю живое и настоящее…»
Я, уже искренне смеясь:
— «Господи! У меня сейчас на губах горит…»
— «Скажите, ежели на губах горит…»
— или маньяк — или ничтожество.)
— «Что Вы, в конце концов, думаете обо мне…»
— «По правде сказать — никогда не думал, но ежели бы подумал, Вы наверное услышали бы много приятного…»
— «Приятного? Я уж и так его сейчас слышу со всех сторон…»
— «Ну, услыхали бы еще от меня…»
— голос рвется, как нитка — если придет, угостите редиской, редиска в миске,— реплики НН, уснащенные его обычными: «неприятно», «ежели», «огорчительно» — она потом вернется, дома книжку читать, редиска в миске,— остолбенев, боюсь двинуться — уходит. Через секунду — последним фортелем — «НН! Я уйду и не приду, что взад вперед ходить, лучше совсем не приходить.» — Меню обеда, количество порций, упоминание о другом НН — тоже художнике — тоже живущем здесь (даже у моего (хорош — мой!) НН. в комнате) — чувствую что уже схожу с ума — и этот НН тоже не ест селедки.— НН: — Давайте, я сейчас подумаю»… И я: — «А пока Вы думаете, я пойду.— До свидания.»
— Что? —
___
1-го старого июня — кажется.
Ирину было легко спасти от смерти,— тогда никто не подвернулся.
Так же будет со мной.
—дорогой — «все уезжают, надо же куда-нибудь уехать!» — а потом — другие: «Как жалко! Если бы мы знали…»
А со мной никогда ничего <не> узнаешь: — я слишком стара — даже для своих 27 лет, чтобы решаться — с людьми — быть настоящей. Раз сами не помогают,— бессмысленно просить помощи.
Живу, придавленная, почти раздавленная, больная волей, брошенная всеми, не только не необходимая и не нужная — но не willkommen {желанная (нем.)} даже! — никому.
Аля играет в куклы, мечтает научиться шить, отходит понемножечку, с возрастом она становится ребячливей,— да и слава Богу.
Отъезд.
— а — деньги, разрешения, продажи!!! — День за днем: не писать, не дышать, — продавать! Без веры и без возможности уехать, ибо тут же тратишь!
___
3-го русск<ого> июня 1920 г.
Бальмонт рассказывает, как недавно возвращал кому-то книгу с оторванным последним листком:
— «Даю Вам честное слово, что это не я растратил…» нетерпеливое движение пальцами, ищет слова:
…«не я разграбил…— Так и не мог припомнить!.. Как это показательно для мозгового переутомления!»
— «Для Москвы 20 года — показательно!»
(Растратить — разграбить.)
___
Моя мать, единственная дочь светских родителей (отец был пажом Александра II, мать — княжна Бернацкая) воспитанная в неизмеримой дали от всего простонародного, обожала черные грязные стручки на лотках, кочерыжки и всякую дрянь.
Серьезно: «Это у меня от кормилицы.»
Не от кормилицы ли и у меня это тяготение к людским стручкам на лотках, кочерыжкам и всякой дряни?
<ережи> и В. А<лексее>ва — сплошь стручки! — НН — кочерыжка!)
Кормилица моя, кстати, была цыганка.
Когда ей «на зубок» дедушка подарил серебряные вызолоченные серьги она — оттого что не золотые — вырвала их чуть ли не с мясом из ушей и до того топтала, что, по маминым словам,— и следу не осталось!
Нет, очевидно — не кормилица моя виновата, я и за медяшку — и без медяшки! — целую руку.
(Польская кровь,— Вы, бабушка!)
___
«L’amant est le premier chatiment de l’amour.» {Возлюбленный — это первая кара любви (фр.).} Я бы сказала: «L’amour est le premier chatiment de 1’amant.» {Любовь — это первая кара возлюбленного (фр.).}
___
Baisee — brisee — bronzeee. {Целуемая — разбитая — бронзовая (фр.).}
___
Жизнь мужчины, погибшего от любви, стройна: ибо рожденный от женщины, умирает от женщины.
Ам<ожет> б<ыть> и женщина — от женщины (от себя же, ибо любит — Любовь!)
___
«Я не виновата в том, что все вы так прекрасны!»
— гениальна.
___
Аля, рассказывая что-то о цыганах из Дворца Искусств (дружит с семьей)
— «0, Марина! Какой у них дар — брать и давать!»
(Кормят ее обедом и ужином почти насильно, раньше служили у графов, простые.)
___
2-го июня 1920 г.— Знакомство с Т. Ф. Скрябиной.—
___
— влюбляюсь.
Мужчины проходят, женщины остаются.
___
Однородность породы: Беттина — Майя — Сонечка Голлидэй. Я — той же, но слишком высока ростом, это делает меня — немножко серьезней — (рост — oblige! {обязывает (фр.)}) — внешне.
И еще — славянство!
(Не плачу при всех. Экспансивна — только в радости, и то не в большой. Если бы напр<имер> С<ережа> вернулся, я бы — внешне — не сходила с ума.
— настежь открыта! — только в приключении. Здесь я дома.)
___
Мой дом, как я. У других: в такое-то время можно, тогда нельзя. Ко мне все — влюбое время, и я для любого — в любое — отрываюсь от стихов и дел,— зря, из гостеприимства. Никакой внешней преграды.— Как я.—
___
4/17 мая <июня> 1920 г., день рождения Бальмонта.
Пирог у Бальмонтов.— 53 года.— Бальмонт безумно торопится к Луначарскому, огорчает Елену, я боюсь дышать, всем существом страдаю от присутствия чужих в комнате (и своего, стало быть), умоляю глазами Алю и Мирру не дышать.
Думаю о Бальмонте. 53 года — Бальмонт — и: кто друзья?
— Несколько пожилых женщин — Сандро Кусиков — и мы с Алей.
Каждодневные,— верные, из тех, к<отор>ых в любую минуту впустишь в комнату.
Потом — потом вся Москва!
___
Я, руку на сердце положа, так же люблю Елену, как Бальмонта.
Эта маленькая змеиная головочка с прекрасными влажными глазами, отсутствие тела,— одна линия! — улыбка — смесь иронии с sensibllite {восприимчивостью (фр.)} — природное великодушие всего существа — невынесение и тончайшее чуяние мещанства,— общее со мною отношение к детям — нелюбовь к куклам, лоскуткам, подробностям — тончайший такт, умение любить делом, суховато, деловито, вне слов — при такой любви к слову! — и — главным образом! — ее любовь к Бальмонту, благородство этой любви! — Ее ответ Мирре: —«Сначала Б<альмонта> — потом стихи — потом уже тебя,— когда ты пишешь стихи!»
— существу, ребенку — сущности, отсутствие femelle {самки (фр.)} в материнстве,— моя порода! — не женщина, а существо.
И эта строгость к Мирре, так напоминающая мамину ко мне, мою к Але, и этот культ умершей матери, традиции генеральской дочки + культ Бессонной Ночи — умение не есть, не пить, не жить,— быть!
Никогда мне не сказала ни слова, что любит,— а сколько любви: полусоюзнической, полуматеринской!
Она меня любит больше и делает это лучше, более по моему, чем Бальмонт!
А Мирра — вся его порода! Быстрая, открытая, вся в первом движении, сияющая, добрая, щедрая, так легко бессердечная!
<альмон>т и Мирра не сложны, настежь-раскрыты!
___
Вчера. На черном ходу, у самой двери с ужасом замечаю, что забыла у Б<альмон>тов ключи. Возвращаюсь. Иду медленно. Ползу. (Зимний кошмар с ключем!) В окне Елена в любимой моей белой шали.— «А мы уже собирались к Вам! Я сразу подумала, что Вы не решитесь придти!»
Идут меня провожать. Неописуемое небо. Б<альмон>т, останавливаясь — голова заброшена — летит — голос блаженный, спящий:
— «Я никогда не забуду этого неба! Оно уже во мне — навеки! — Марина! — в 1?ый день Пасхи я шел этой же дорогой — в этот же час. Я поднял голову и увидел… (блаженно: ) стаю морских чаек! Это была собственно не одна стая, она разделилась на три,— три стаи! — Где садится солнце?» — Я показываю.— «Ну, да! Они летели на север!» — «В Норвегию», подсказываю я.— «Ну да, в Норвегию, туда же, куда мы едем. И я тогда загадал.— Неужели это осуществится? Марина, я тогда сердился, а сейчас очень счастлив, что Вы забыли ключи, иначе бы я не увидел этого неба. А теперь я его уже никогда не забуду.»
Проводили меня, я провожаю.
Б<альмон>т, держа меня за руку: — «Теперь, когдая уезжаю, я могу это сказать. Для меня остается глубочайшей психологической загадкой…»
Смотрят на меня, любяще оценивает…
…«и не прельститься даже Бальмонтом!»
___
Сравните теперь оценку НН и оценку Б<ахьмон>та. Для Б<альмон>та глубочайшая психологическая загадка при: наличности того-то, того-то в того-то во мне — моей неуклонной верности. {Вполне согласна, только он деликатнее меня, я бы на его месте сказала: некий идиотизм. (Примечание М. Цветаевой.)}
— выражаясь деликатно: табун страстей.
(Дурак!)
___
Милый НН! Когда Вы свяжетесь (чего Вам от души желаю и что непременно будет) — с какой-нибудь тварью, вроде Д<жадалов>ой, тогда Вы вспомните меня.
___
Два рождения:
из материнского чрева — на свет
и
— в мир.
Женщина никогда не рождается в мир.
(«Девчонке самой легконогой —
Всё ж дальше сердца — не уйти!»)
Из «Ученика».
___
<или> слишком дух, чтобы быть душой (фр.).}
А женщины — может быть — trop c?ur {слишком сердце (фp.).}/
Оттого то так и редки — существа.
___
Как я скорей наклонна к мании преследования, чем к мании величия (хотя в конце концов и не сойду с ума), так, если на секундучку поделить всех женщин на тех, которые продают себя и на тех, к<отор>ые покупают себе — я несомненно — по замыслу своему — принадлежу к последним.
Не: раздеть, разуть, получить жемчуга, поужинать на счет мужчины и т. д.— и в итоге — топтать ногами
— а:
— одеть, обуть, купить часы с цепочкой, сама накормить ужином и т. д.— и — в итоге— быть топтанной ногами…
Я уже не раз чувствовала некое родственное умиление над чуть стареющими (возле 40!) женщинами, оплачивающими себе любовника.
Во первых: меньше любовника, чем любовь. Не надо так дурно думать: женщина бескорыстнее, чем кажется.
«Больше взять, чтобы больше дать»,— это, кажется, формула.
— Это вечное стремление моря в скалу! —
Материнское начало всего любовного в женщине.
— О. Жорж Санд! —
___
Единственная достоверность, к<отор>ую мы получаем от мужчины.
Я этой достоверности всегда предпочту недостоверность души.
___
<Гюго> (фр.)} Великолепно. Утомительно. Сплошное напряжение. Титаническое, как весь Hugo. Это перо стихии выбрали глашатаем. Сплошные вершины. Каждая строка — формула. Все мироздание. Все законы — божеские и человеческие. Безошибочность утомляет. Есть тончайшие разницы:
Он думал, что он непогрешим.
Он был — только безошибочен.
Из каждой страницы бы вышла книга. Пристрастие к очертанию (архитектурности, может быть?)
Да.— Нет.— Черное.— Белое.— Добродетель.— Порок.— Моряк.— Воин.— Девушка.— Старик.— Дитя.— Роялист.— Республиканец.
— первый. Роза всегда благоухает. Нищий совсем нищий. Девушка всегда невинна. Старик всегда мудр. В кабаке всегда пьянствуют. Собака не может не умереть на могиле хозяина.
Таков Hugo.
Никаких неожиданностей.
Так, видоизменяя несколько фразу Вольтера о Боге:
Если бы Бог не создал мира, его бы создал Hugo.
— и создал бы таким же!
Hugo видит в мире только правильное, совершенное, до крайности выявленное, но не индивидуально-выявленное.
Hugo создал Эсмеральду — саму Причуду, но не Беттину. И в Причуде у него — Закон: закон причуды.
Жизнь всегда перехитрит Творца.
Жизнь всегда перехитрит Hugo.
— в случайном, единого — во всем.
Мать — Колокольня — Океан — Полицейский — всё в порядке вещей — и в таком Порядке, что даже я не восстаю!
О Hugo! Насколько это для меня огромнее и роднее Льва Толстого!
___
Но почему: такое отсутствие во мне тяготения к человеку? — Всё равно, что ел, что пил, как одевался, кого любил.
Творец исчез за творением.
Не так же ли огромно творение?
Но откуда тогда это желание вверх по мраморным ступенькам, мимо богов и богинь, к нему, в белом жабо и шелковых туфлях с серебряными пряжками — преклониться — на колени! — руку взять — поцеловать.
И почему так важно и нужно: что ел, что пил, кого любил, как одевался?
Ведь тяготение — в конце концов — только к тому, за книгами которого — благодаря недостаточности или раздробленности словесного дара — чуешь большее (как мальчик с пальчик, по дороге бросавший камешки, по камешкам и идем).
Словом, что у другого была бы вся белая дорога в лучах 50 градусного солнца, у Goethe — только камешки.
Каков же — Дом!
___
Передала (корректно,— не лично — тогда через сотни рук на кафедру, в другой раз через маленького молчаливого ребенка — Алю) Блоку стихи.— Не ответил.—
Написала В. Иванову письмо и отнесла табак.— Ни звука.—
— говорят — внешность и очарование.
В чем же дело? — Россия? — 20?ый год? Или это поступки безумной? — Почему же они мне — во всей простоте сердца — кажутся такими простыми?!
(Впрочем, все сумасшедшие так рассуждают!)
Начинаю думать, что простота самая страшная из вещей (для обладателя <над строкой: хозяина> и для соседа.)
Чего во мне нет, что меня так мало любят?
<илио>ти напр<имер>!) — Вопреки всему словесному XVIII в. не возьмешь за подбородок!
Стало быть: и в 3ем сорте — 1?ый сорт!
(Нужно; в 3ем — 4?ый, тогда весело!)
Ну, а для «благородных» напр<имер>, как НН? Говорит-то благородно, а нет нет возьмет «да и поцелует руку!»
Лицемерия,— вот чего во мне не хватает. Я ведь сразу: «я очень мало понимаю в живописи», ия совсем не понимаю скульптуры», «я очень дурной человек, вся моя доброта — авантюризм»,— и на слово верят, ловят на слове, не учитывая, что я это ведь так — с собой говорю.
— ни оттенка фамильярности.
Может быть: мои — наперед — удивленные, серьезные, непонимающие глаза.
___
Любят тех с кем или весело — или невозможно — целоваться.
Со мной ни того, нидругого: немножечко лестно,— разве. Но сейчас каждому так легко самому возвеличивать других своим поцелуем (секретарь Х или работает в каком-н<и>б<удь> Робдарвобл), что лестность отпадает.
— Стало быть…
— очарованности какой бы то ни было — у меня нет искушения быть доброй, таскать воду, давать селедки.
Надо прибавить, что я не выхожу из очарованности. (Пример: сапожники Гранские,— восторгаюсь воспитанностью, даю. Цыгане — то же самое, тогда с М<илио>ти: сначала очарованность бездомностью, потом наглостью — и т. д. Такая — корыстность.)
___
Там, где я не очарована, я разумна; селедка сейчас 1000 р.,— зачем давать?
Там, где я очарована, я безумна: селедка сейчас 1 000 р.— как же не дать?!
Или: как бы сделать, чтобы они (сапожники Гранские) эти селедки взяли?! — Еще бы 1 000 руб. дала в придачу!
— Две бренности! А моя любовь к сапожникам Гранским? — Вечность.— То, на чем мир стоит! —
Следовательно: только когда я очарована, я разумна.
___
Скульптор зависит от глины, мрамора, резца и т. д.
Художник от холста, красок, кисти,— хотя бы белой стены и куска угля!
Музыкант: от струн,— нет струн в советской России, кончено с музыкой.
— от этого их другие не увидят.
Художник может писать невидимые картины,— кто их увидит, кроме него.
Музыкант может играть на гладильной доске,— но как узнать: Бетховена или Коробушку?
У ваятеля может остановиться рука.
У художника может остановиться рука.
У поэта может остановиться — только сердце.
___
Кроме того: поэт видит неизваянную статую, ненаписанную картину и слышит неигранную музыку.
___
Темно — и голос поет.
— Ни кисти, ни резца, ни струн: всё сразу; и зачатие и рождение.
— наисовершеннейшие из творцов.
___
Каждое совершенное творение — творец.
___
Почему такая болевая отзывчивость на всё внутреннее, и такое молчание на всякую внешнюю боль?
Мои ноги напр<имер>. От хождения в огромных мужских башмаках — сплошные кровяные подтеки, живое мясо, пузыри. И ничего — хожу — немножко медленней только, чувствую, что болит, но как-то не до этого. Только посмотрев, убеждаюсь, что д<олжно> б<ыть> очень больно,— сплошная рана!
___
Господи, когда я так летаю в таких башмаках, что бы это было — в человеческих!!!
’ {Богом предусмотрено, чтобы люди не летали в небе! (нем.)} (В башмаках — по крайней мере!)
___
9-го стар. Июня 1920 г., вторник.
Сегодня должны были уехать Б<альмон>ты, не уехали, эстонское правительство не пустило. Все эти вечера — проводы, третьего дня у Сандро, вчера у Скрябиных, дрожание над каждой минутой, разрывание души.
___
Б<альмон>т совсем неживой, Елена — как всегда — героиня.— Зачарованная птицей змейка! —
С отъездом Б<альмон>тов для меня кончается Москва.— Пустыня.— Кладбище.— Я давно уже чувствую себя тенью, посещающей места, где жила.
— была!
Целый день разбирала книги.— Алины старинные, мои наполеоновские, мои детские,— целая жизнь! И дадут мне за это — конечно — гроши, п<отому> ч<то> — я вне.
Недавно я, сидя на зеленом жестяном сундуке, ревела: громко и немножко declamatoire, {высокопарно (фр.).}— отводила душу.
— «Да, да, все уезжают, да, да, никто не берет, п<отому> ч<то> я не нужна, да, да, а я останусь со стульями и блюдами и «мужскими костюмами», я, к<отор>ой ничего не нужно! — а другие будут ходить по улицам Парижа и тропинкам Кавказа, а я умру — умру — умру»…
Аля утешала, но я не хотела, чтобы меня утешали, мне лучше было — так.
___
<зрстБенное> И<здательст>во две книги: Стихи с 1913 по 1916 г. и другую — за 1916 г. Не для печатания, конечно,— деньги. Около 40.000 р. (10 руб. строчка, 4 года «работы».)
Познакомилась с милой маленькой женщиной — вроде Эвы Ф<ельдш>тейн, но сердечнее — женой Марьянова. Пишет стихи и беспомощна, как цветок.
Чувствую нежность к Т. Ф. Скрябиной,— она точно с какого-то острова, где все говорят тихо и чувствуют нежно,— не только не русская, но — правда — не земная.
Говорит, еле касаясь слов, легко-легко.
Я люблю маленьких и нежных (Майя, Сонечка Голдидэй, жена Бродауфа, Елиз<авета> Моисеевна, Елена, жена Марьянова — Т. Ф. С<кря>бина) — по разному, конечно! — не сравниваю, конечно — но «все сестры в жалости моей!»
И женщины меня удивительно любят!
Как-то и по матерински (такая большая, сильная, веселая — и всё-таки…) и восторженно.
___
Мужчины не привыкли к боли,— как животные. Когда им больно, у них сразу такие глаза, что всё что угодно сделаешь, только бы перестали.
___
Розанов умирал под платом св. Сергия,— и соборовали и все честь честью,— по розановски.
___
— смиренного — возражения: — «А по моему как-то естественно… чтобы мать… с детьми…»
___
Мой сон. Пустая предрассветная улица Ростова. Шинельные. (Полет.)
___
Добро <слово не дописано> — прежде всего — искусство —
___