ЗАПИСНАЯ КНИЖКА

6

1919

{Факсимиле страницы записной книжки 6}

Эпиграф:

— «Ты не охай: год-то такой,— девятнадцатый!»

___

День Егория Храброго, 21-го апреля 1919 г.

В первый раз в жизни (с 14?ти лет) хожу на низких каблуках. Скоро, очевидно, буду ходить без корсета! <Эта фраза вычеркнута карандашом.> Скоро, очевидно, буду печататься на е. Все мои «никогда» отпадают, как гнилые ветки. Я только не знаю,— окончательное ли это высокомерие, или окончательное самоунижение.

Знаю только, что это лишний шаг к небытию.

___

Что такое — я?

Серебряные кольца по всей руке + волосы на лбу + быстрая походка + + +… <Две строки вычеркнуты вертикальной линией.>

Я без колец, с открытым лбом, тащащаяся медленным шагом — не я, душа не с тем телом, все равно, как горбун или глухонемой.

Ибо — клянусь Богом — ничто во мне не было причудой, всё — каждое кольцо! — необходимостью, не для людей, для собственной души.

Так: для меня, ненавидящей обращать на себя внимание, всегда прячущейся в самый темный угол залы, мои 10 колец на руках и плащ в 3 пелерины (тогда их никто не носил) часто были трагедией.

Но за каждое из своих 10?ти колец я могла ответить, за свои же низкие каблуки я ответить не могу.

___

Я могу брать только у того, кто дает безлично, как решето пропускает воду. Всякий дар лично мне — низвергает <над строкой: по; т. е. повергает> меня в прах.

(Благодарность.)

___

За 1918–1919 г. я научилась слушать людей и молчать сама.

___

«Не могу» — естественные границы человеческой души. Снимите их — душа сольется с хаосом, следовательно перестанет быть. Я на этой дороге.

____

При отпадении каждого моего «не могу» у меня двойное чувство презрения к себе и легкости: еще немножко меньше меня!

___

—Играю в 1919 год.

___

Во все в жизни, кроме любви к Сереже, я играла.

___

Можно ли было (будучи мной) — не играя — жить целый год в кухне с нянькой и двумя детьми, передавать своими словами Стеклова и Керженцева, выносить помойные ведра, стоять в очереди за воблой,— стирать — стирать — стирать; — всё это, страстно желая писать стихи! — и быть счастливой.

___

Я не прошу, потому что отказ мне <над строкой: себе> считаю чу-довищным.

___

На отказ у меня один ответ: молчаливые — градом — слезы.

___

Гениальный совет Серова. Как-то зимой я жаловалась (смеясь, конечно!), что у меня совсем нет времени писать.— «До пяти служба, потом топка плиты, потом купанье и укладыванье детей…»

— «Пишите ночью!»

В этом было: презрение к моему телу, доверие к моему духу, высокая беспощадность, делавшая честь и Серову и мне.

Высокая дань художника — художнику.

___

Аля напоминает Поля Домби и маленького лорда Фаунтельроя <фаунтлероя>,— так же как внешне она, с первого года своей жизни, определенно английский ребенок.

В литературе есть мальчики, ее напоминающие. Девочек таких — нет.

___

Аля, на улице:

— «Я чувствую себя немного офицером, точно в жилах моих течет военная кровь».

___

С людьми мне весело и пусто (я полна ими), одной — грустно и переполнено, ибо я полна собой.

___

Влияние коненковского Стеньки Разина на умы. Солдат, проходя мимо Храма Спасителя,— другому солдату:

— Его бы раскрасить!

___

Гипсовая балерина из кордебалета — на Лобном месте. Это, пожалуй, пуще Богини Разума 93 года!

___

Аля, 27-го апреля 1919 г.

— «Я хочу посадить Вас на престол Любви, Жалости, Справедливости.»

— «Вы скоро будете под пологом предсказаний!»

___

Рассказ Голлидэй о Паше (моряке), о чиновнике, вертевшем шарманку на ярмарке.

___

Алина игра в суп.

— «Ну, Марина, последний кусок картошки,— сейчас Россия будет спасена!»

(Картошка и вообще всё, что плавало в супе — б<ольшеви>ки.)

___

На унылом заборе где-то вниз от Храма Спасителя робкая надпись: «Исправляю почерк». Это почему-то — безнадежностью своей! — напомнило мне мою распродажу (чтоб уехать на Юг.)

___

МАЙ 1919 г.

12 мая, ст. ст.

Аля, просыпаясь:

— «Марина! Мне снилось: ненадежный женский голос!»

___

— «Марина, какой у меня сейчас ржавый голос!» (немножко хриплый со сна.)

— «Марина! Чортова дюжина — 13, человеческая — 12, а ангельская?»

___

— «Ваши пелерины взметнулись над моей головой, как химеры.»

__
Эпиграф к моей распродаже:
У Катеньки-резвушки
Собачки без носов,
Барашки без рогов,
От чайного прибора
Наверно очень скоро
…

— Самое замечательное, что ни Сережа, ни Аля, ни я ничего не ломаем, относимся к вещам с безукоризненной корректностью.

Поломаны — для примера: швейная машина, качалка, диван, два кресла, Алины 2 детских стульчика, туалет, у мраморного умывальника не хватает бока,— примус не горит, лампа-молния не горит, граммофон без винта, этажерки не стоят, чайные сервизы без чашек и т. д.

Точно здесь целая артель плотогонов трудилась сто дней и сто ночей подряд.

___

Плотогоны! — Слово из нашего с Асей детства! Ока, поздняя осень, стриженые луга, в колеях последние цветочки — розовые — мама и папа на Урале (за мрамором для Музея!) — сушеные яблоки — гувернантка говорит, что ей ночью крысы отъели ноги — плотогоны придут и убьют…

___

Вознесение {16/29 мая 1919 г.}

По 30-му купону карточки широкого потребления выдаются гробы, и Марьюшка, старая прислуга Сонечки Голлидэй, недавно испрашивала у своей хозяйки разрешение водрузить таковой на антресоли.

___

<Далее две с половиной страницы не заполнены.>

___

Аля — в Духов день — на Воробьевых горах:

— «Марина! Балерина должна быть всю жизнь в восторге и в свободе. Мне кажется: танцовщица от счастья, а не от учености.

___

— «Марина

___! Не правда-ли, всё лето — нежность? Но не от слабости, а от силы.»

В первый раз в жизни я каталась на каруселях 11?ти лет, в Лозанне,—второй третьего дня, на Воробьевых горах, в Духов день, 26 лет, с 6 летней Алей. Между этими двумя каруселями — Жизнь.

_____

Что может быть волшебнее карусели? Эта сверкающая солнцами и лунами бахрома, эти геральдические львы и кони точно с какого-нибудь 11-го века французского герба, эта музыка откуда-то изнутри, эти невинно-блаженные лица взрослых и — наконец! — этот полет.

___

Обожаю простонародье: на ярмарках, на народных гуляньях, везде на просторе и в веселье,— и не созерцательно <над строкой: зрительно> — за красные юбки баб! — нет, любовно люблю, всей великой верой в человеческое добро. Здесь у меня, действительно, чувство содружества.

___

Не могу — с спокойной совестью — ни рано ложиться, ни поздно лежать, ни до сыта есть. Точно я не в праве. И, если углубить, не оттого, что я хуже, а оттого, что я лучше.

___

Сонечка Голлидэй: «И я чувствовала: такие большие слезы—- крупнее глаз!»

___

Когда меня — где-нибудь в общественном месте — явно обижают, мое первое слово, прежде, чем я подумала:

— «Я пожалуюсь Ленину!» — И — никогда — хоть бы меня четвертовали: — Троцкому!

— Плохой, да свой!

___

— «Я в середине этой зимы плохо себя вел»… «Плохо себя вел» — это Я.

___

Три записочки ко мне Сонечки Голлидэй:

«Бесценная моя Марина,

Всё же не могла — и плакала, идя по такой светлой Поварской в сегодняшнее утро,— будет, будет и увижу Вас не раз и буду плакать не раз, — но так — никогда, никогда —

— сериозно, очень прошу прощения за то, что я раз сказала Володе — что он самый дорогой.

Если я не умру и захочу снова — осени, Сезона, Театра,—это только Вашей любовью, и без нее умру,— вернее без Вас. Потому-что уже знать, что Вы — есть — знать, что Смерти — нет. А Володя своими сильными рукам может меня вырвать у Смерти?

Целую тысячу раз Ваши руки, которые должны быть только целуемы,— а они двигают шкафы и подымают тяжести,— как безмерно люблю их за это.

Я не знаю, что сказать еще,— у меня тысяча слов,— надо уходить. Прощайте, Марина,— помните меня,— я знаю, что мне придется всё лето терзать себя воспоминаниями о Вас,— Марина, Марина, дорогое имя,— кому его скажу?

Ваша в вечном и бесконечном Пути — Ваша Соня Голлидэй (люблю свою фамилию —- из-за Ирины, девочки моей.)

___

«Гал-лида! Галлида!»)

___

2.

Вещи уложены.— Жизнь моя, прощайте! —

Сколько утр встречала я на зеленом кресле —

одна с мыслями о Вас. Люблю всё здесь —- потому что Вы здесь были.—

Ухожу с болью — потому же.

— Марина,— моя милая, прекрасная,— я писать не умею и я так глупо плачу.

Сердце мое,— прощайте.

Ваша Соня.

___

3.

(Але)

Моя девочка,

Целую Тебя, маленькие, тоненькие ручки, которые обнимали меня — целую,— до свидания, моя Аля,— ведь увидимся?

— мне, маленькой и не очень счастливой!

Ваша Соня.

___

— И вот еще два письма, полученные мною позже — переписываю их здесь по внутренней хронологии, чтобы еще немножко побыть самой в этом облаке любви.—

Моя дорогая Марина,— сердце мое,— я живу в безмерной суматохе—- все свистят, поют, визжат, хихикают,— я не могу собраться с мыслями,— но сердцем я знаю о своей любви к Вам, с которой я хожу мои дни и ночи.—

Мне худо сейчас, Марина, я не радуюсь чудесному воздуху, лесу и жаворонкам,— Марина, я тогда всё это знаю, чувствую, понимаю, когда со мнои — Вы,— Володя, мой Юрочка,— даже граммофон,— я не говорю о Шопене и 12?ой рапсодии,— когда со мной Тот, которого я не знаю еще,— и которого никогда не встречу

— Я могу жить с биением пульса 150 даже после мимолетной встречи глазами (им нельзя запретить улыбнуться!) — а тут я одна,— меня обожают деревенские девчонки,— но я же одинока, как телеграфные столбы на линии железной дороги. Я вчера долго шла одна по направлению к Москве и думала, как они тоскуют, одинокие,— ведь даже телеграммы не ходят,— Марина, напишу Вам пустой случай, но Вы посмеетесь и поймете — почему я сегодня в тоске.

Вчера я сижу у Евг<ения> Баграт<ионовича> на балконе и веду, шутя, следующий диалог с бабой:

Баба: — Красавица, кому папиросы набиваешь? Муженьку?

Соня: — Да.

Баба: — Тот, что в белых брюках?

— Да.

Баба: — А что-же ты с ним не в одной избе живешь?

Соня: — Да он меня прогнал. Говорит, больно подурнела,— а вот папиросы набивать велит,— за тем и хожу только, а он другую взял.

____

Вечер того-же дня:

Баба ловит Вахтангова и говорит:

— «Что ж ты жену бросил, на кого променял. — Ведь жена-то красавица,— а кого взял? — Не совестно! — Живи с женой!»

Ночь того же дня; я мою лицо в сенях. Входит Вахтангов.

—«София Евгеньевна, что Вы: ребенок — или авантюристка?»— и рассказ бабы.

Убегаю от В<ахтан>гова и безумно жалею, что не с ним.

Это пустое всё.— Марина, пишите, радость моя,— пишите.— С завтрашнего дня я въезжаю в отдельную комнату и буду писать дневник для Вac, моя дорогая.— Пишите, умоляю, я не понимаю, как живу без Вас.— Письма к Г?ру — и пусть Володя тоже.— Что он? —

— Марина, увозят вещи — надо отнести письмо,— не забывайте меня. Прошу, умоляю — пишите.

О как я плакала, читая Ваше последнее письмо, как я люблю Вас.— Целую Ваши бесценные руки, Ваши длинные строгие глаза и — если б можно было поцеловать — Ваш обворожительно-легкий голос. —

— Я живу ожиданием Ваших писем. Алечку и Ирину целую.— Мой граммофон,— где всё это?

Ваша С.

___

1-го июля 1919 г. (20-го иня ст. ст.) {В действительности: 18 июня ст. ст.} 1919 г.

— Марина,— Вы чувствуете по названию — где я?! — Заштатный город Шишкеев — убогие дома, избы, бедно и грязно, а лес где-то так безбожно-далеко, что я за 2 недели ни разу не дошла до него.— Грустно, а по вечерам душа разрывается от тоски, и мне всегда кажется, что до утра я не доживу.

По ночам я писала дневник, но теперь у меня кончилась свеча, и я подолгу сижу в темноте и думаю о Вас, моя дорогая Марина.— Такая нежданная радость Ваше письмо.— Боже мой,— я плакала и целовала его и целую Ваши дорогие руки, написавшие его.

— Марина, когда я умру, на моем кресте напишите эти Ваши стихи:

…«И кончалось все припевом»…

—Такое изумительное стихотворение.—

— Марина, сердце мое, я так несвязно пишу. Сейчас день самый синий и жаркий,— так всё шумит, что я не могу думать.— Я пишу, безумно торопясь, так как Вахтанг Леванович едет в Москву — и мне сроку 1/2 часа.— Марина, умоляю Вас, мое сердце, моя Жизнь,— Марина! — не уезжайте в Крым пока, до 1-го августа.— Я к 1?му приеду, я умру, если не увижу Вас,— мне будет нечем жить, если я еще не увижу Вас.

— Марина, моя любимая, моя золотая, не уезжайте — я не знаю, что еще сказать.

Люблю Вас больше всех и всего и — что бы я ни говорила — через всё это.

— Марина, милая, нежная, дорогая, целую Вас, Ваши глаза, руки, целую Аличку и ее ручки за письмо,— презираю отца, сына и его бездарную любовь к «некоей замужней княгине»,— огорчена, что Володя не пишет, по настоящему огорчена.—

Ваша Соня.

Р. S. Дневник пишу для Вас.—

По дороге в Рузаевку я дала на одной из станций телегр<амму> Володе:

«Целую Вас — через сотни

»

Даю телеграфисту, а тот не берет срочно подобную телегр<амму>,— говорит, это не дело. Еле умалила.

Целую.

Молюсь за Вас.

Против моего дома церковь, хожу к утрене и плачу.

Соня.

___