• Приглашаем посетить наш сайт
    Техника (find-info.ru)
  • Записная книжка № 6, 1919 г.
    Страница 4

    Страница: 1 2 3 4

    СНЫ.

    1.

    Л<идия А<лександровна> зовет меня читать Казанову М?elle С<тра-вин>ской (моей бывшей учительнице франц. яз.)

    М?elle С<тривин>ская: — «Но я раньше должна знать что-нибудь конкретно о Кананове!»

    Я: — «Казанона родился 2-го апреля 1725 г., а умер…»

    М?elle С<тривин >ская: «Уже смерть?»

    — Смеемся.—

    Смотрит на меня: «Подбородок из шеи, зубы серебряные, (я ем корку хлеба) — говорите так, что ничего нельзя понять».

    Входит д<окто>р.— «Ну что, Колчак оставил Вас без хлеба?» — «Лучше сейчас, чем всегда. Перетерпим!» — «А знаете Вы случай К<ол>-чака с», (не помню с чем) «в сегодняшней „Звезде“»?» — Рассказывает случай.

    Я, в восторге: «О, Л<идия>А<лександровна>,это же для меня! Я сейчас вырежу!» — «Ну, нет, я сама вырежу!» — «Тогда я перепишу!»

    Д<окто>р: — «Стало быть К<ол>чак придет нас бить?»

    Я: — «Лю-бить!»

    — Казанова отставлен.

    ___

    2.

    Какая-то поэтесса ведет меня на гору. Ночь.— «Вы знаете, я имею самые достоверные сведения, что Х (имя какого-то городка, не помню) — занят.» — «Где это?» — «В Крыму.»

    — «А Вы не знаете что-н<и>б<удь> про Макса?» (Думаю про С<ережу> но не решаюсь прямо спросить.)

    Разговор о поэтах. Посреди разговора поэтесса целует меня, сначала слегка, а потом настойчиво.

    Я, смеясь, говорю: — «Довольно» — и с необычным легкомыслием: — «А потом я м<ожет> б<ыть> скажу: Как сегодня одна дура меня целовала!»

    ___

    — Мы с Алей под цветущим кустом, у садового стола. Я читаю ей вслух. Она что-то спрашивает меня — помню слово — «запрет» — кончить ли ей здесь или дальше. Появляется та, поэтесса.— «Нужно быть более скромной», говорит она, («Не то говорит», думаю я) — «ты прекрасно знаешь сама»… Я чувствую, что она хочет разъединить нас с Алей, торжественно и молча, a plein bras, {обеими руками (фр.)}— как. могу — обнимаю — нет,— покрываю Алю собой. Поэтесса уходит.— «Ну, Алечка, что ты у меня хотела спросить?» Аля, рассмеявшись: — «Я уже забыла!»

    Я, из озорства — громко: «Аля! Как меня одна дура нынче целовала!» И, спохватившись: — «Ох, неужели она слышала?!» Аля успокаивает: — «Нет, нет, она там!» и указывает на — однако же — очень близкое окно, почти над головой, освещенное.— Прячемся.—

    Детские голоса: — «Марина и Ася прячутся! Мама!» Уже не Аля, а Ася. Ася влезает в окно и через секунду над моей головой фигура мамы — в чепце, длинной рубашке и туфлях,— она сползает вниз за Асей. Я кричу: — «Не надо! Оставь Асю!» — и вижу над собой Асю с застекленевшими глазами — девочкой —улыбающейся.

    — «Марина! Свинья: От меня!» — полушутливо, полугрустно. Я в огромном зале. Все гогочут: — «Мертвая! мертвая! И гроб обтянут штофом!» — понимая ужас для меня этих подробностей. Какая-то толстая дама толкает меня к католическому священнику.

    И я, разрываясь от ужаса перед собой, громким голосом: «Боже Царя храни!» и к К<олча>ку: — «Ура! Ура! Ура! Идем на врага!»

    ___

    И — мой ужас! — все вокруг подтягивают.— Перехитрили! — Но не поддаваясь, продолжаю. Кончается тем, что мне говорят:

    — «А Вы можете убираться!»

    — Просыпаюсь с пальцем прижатым к губам.

    3.

    Сон 17-го августа 1919 г.

    Записан ночью без свечи (в деревенской избе),— во второй раз (в первый исписала листок, уже исписанный). Пишу в темноте. Если сон вещий, мне придется умереть.

    ___

    Захожу в какой-то магазин покупать сладкое. Конфеты стоят 20 руб, или копеек. Продает старый — старинный —господин. Там продаются также книги — старинные. Выбираю себе книгу о рыцарстве (помню слово «preux» {«богатырь» (фр.)}) Меня ждут какие-то милые молодые люди, кажется — англичане. Отойдя несколько шагов, замечаю, что забыла конфеты. Возвращаюсь. В магазине никого нет. Краду еше одну книгу о рыцарстве и для Али о звездах — синюю.— Догоняю молодых людей, стараясь держать книги так, чтобы они не заметили. Потом — черная вода — какая-то баба жалуется, что Аля разорвала какое-то полотно. ЗовуАлю. Она идет по щиколку в воде, спотыкается и исчезает. Ее спасает здешняя девчонка Анютка. Спрашиваю Алю о полотне. Она не сознается. Хочу ее бить. Она сначала хочет потопить меня, потом изворачивается и кидает в меня вилами — в спину. Я чувствую боль (умираю) и лечу. Улетая, смеясь говорю Але: — «А у меня теперь свой аэроплан!»

    Лечу над переулками Москвы. День, солнце. Задираю прохожих. Какая-то дама в коричневом говорит мне: — «Покойница!» — «Вы больше покойница, чем я!» Залетаю в дом Ф<ельдштей>нов и с чувством веселой мести делаю какие-то гадости,— что-то соскатертью накрытого стола,— какие-то degats {повреждения (фр.)} — вроде Степки Растрепки — но безнаказанно.

    Спускаюсь и швейцарскую (лечу параллельно перилам лестницы, головой вперед).

    Внизу в швейцарской живет Вера Эфрон с каким-то мужем. Швейцар говорит о Вере, что она достала какое-то место, и что он достал. Я надеюсь, что он, это С<ережа>, но вскоре слышу фамилию Вихляев.

    — «А Сергей Яковлевич?» спрашиваю я развязно.

    — «О, он давно умер. Он 4 дня был в отпуску, а умер он как раз во время еврейского погрома».

    (— «Еще это!» — думаю я.)

    Вылетаю. Лечу над садом, потом над стеной, но уже не могу лететь, опускаюсь, тону.

    — «Значит лететь я могла — пока надеялась!» —Такая мысль.—

    ___

    Потом — не знаю как и где — встреча с С<ережей>.

    — «Нет, Мариночка, так лучше, тогда было рано для встречи, я не был достаточно готов для нее».

    — «Нет, Сереженька», полушутя отвечаю я — «я предпочла бы встретиться иначе!»

    — «Я знал, что Вы это скажете»,— смеясь и любуясь мною говорит он.— «Мы скоро опять родимся, но я бы не хотел родиться ни матросом — они грубы — ни евреем,— Диктатором!»

    ___

    После этого сна час искала спички. Было 1 ч<ас> по новому, 11 ч<асов> по старому.

    — Потом выкурила 12 папирос.

    ___

    Кроме суеверия я еще в ужасе от безумной связности этих снов,— точно я живая, в жизни. Мои слова, мои мысли, всё — так — я.

    В первый раз в жизни начинаю верить, что могу сойти с ума — чего-то не выдержу — (голова.)

    Одна мысль из сна: «Мой ум, как фонарь на любовном свидании.»

    ___

    Слово « Halez-Vous» {«Поторопитесь!» (фр.)} Марии Антуанэтты к палачу — совсем не желание «поскорей на небо», как толкуют его некоторые обожсствляющие ее историки (из духовенства),— нет, просто возглас Королевы, которую заставляют ждать.

    ___

    Аля похожа на Дофина Людовика XVII. То же молчание, те же глаза. Если бы Аля была на его месте, она так же бы — сначала — сопротивлялась, так же подписала бы роковую бумагу, так же бы сначала вставала, потом не вставала на оклик тюремщика — и так же бы откладывала кусочки еды для менее злых сторожей…

    ___

    Тело — вместилище души. Поэтому — и только поэтому — не швыряйтесь им зря!

    ___

    Генерал и грибы.

    — «Вот видите: адъютант Скобелева — и должен собирать грибы.» Чорт тебя взял! Ничего не дам!

    — «Помилуйте: адъютант Скобелева,— не могу же я собирать грибы.»

    — Вот это было бы дело!

    ___

    Мальчишка 15?ти лет заливает другому, 8?ми лет, ногу — лаком — на моих глазах — лаком. Я молчу и гляжу.

    Равнодушие? Нет. Духу не хватает — разочаровать. Доведенная до чудовищности, до идиотизма — боязнь обидеть. (Мальчишка — сапожник, я — «ученая».)

    Если бы тот другой мальчишка — от лечения лаком — умер, я совершила бы преступление.

    ___

    «Любота».

    — «Ишь, разгасилась!»

    ___

    Аля не умеет собирать орехи, как — вообще — ничего не умеет. Стоит перед кустом и не движется.— «Аля! Что ж ты?» Хныкающим голосом: — «Я ничего не нахожу!»

    _____

    — «Да ты не ищешь!»

    Трогает одним пальцем ветку, опускает руку, опять стоит.

    Угнетенная этим зрелищем, отхожу.

    Через долгий промежуток времени радостный вопль: — «Марина!»

    В руке два ореха. И с вздохом удовлетворения: — «Теперь я буду их есть с более оправданным чувством.»

    ___

    Упражняюсь в самом трудном для себя: жизни в чужих людях. Кусок в горло не идет,— всё равно, у друзей ли это, или, как сейчас, в грязной деревне, у грубых мужиков.

    Не естся, не читается, не пишется. Один вопль: — «Домой!»

    — Зачем я всё это делаю? — Kraftprobe! {Испытание (нем.)}

    ___

    Девчонки про Алю:

    — «Что это она у Вас — как неживая! Белая, худая,— как смерть!»

    (Аля равнодушно слушает.)

    ___

    Меня мещане всех сословий будут считать идиоткой — и бояться, Алю — считать идиоткой — и не бояться.

    ___

    Нельзя писать пьес ни о Иоанне д’Арк, ни о Марии-Антуанэтте (в Тампле.)

    — Святотатство.—

    И еще: ибо некоторые судьбы совершенны.

    ___

    Язык простонародья как маятник между жрать и с—.

    ___

    — «Сев отсеял.»

    Так я, должно быть, произношу:

    — «Ну, кончила Казанову!»

    ___

    Аля: — «Это слишком через меня! Точно я стою на дне 10 верстного моря.»

    ___

    — в чулане — и т. .. -Номады Сна.

    ___

    Обожаю мальчишеские пары: руки друг другу через плечо, головы сдвинуты,— всегда немножко заговор. И эта мужественная ласка!

    ___

    — шагистый, жальчивый —

    ___

    Героизм: пересилить голод. Аристократизм: не заметить его.

    Аристократизм: laisser alter {Предоставить всё ходу вещей (фр.)} благородства.

    — всегда: я.

    В аристократизме повинны предки, в героизме — собственная душа.

    ___

    Аристократизм, это воздействие тела на душу: тонкость рук делает их нежными.

    Героизм — воздействие души на тело: душа грубые руки делает нежными.

    ___

    Аристократизм: тело, делающееся духом. Героизм: дух, делающийся телом.

    ___

    — сейчас — в Москву — простонародью как-то невозможно.

    — в Москву! — сразу воспоминание о ценах.— На месте ешь сколько угодно.

    ___

    Аля — кому-то, в ответ на вопрос о ее фамилии:

    — «О нет, нет, у меня только 1/4 дедушки был еврей!»

    ___

    Аля — кому-то, в ответ на вопрос, кто ее любимый поэт:

    — «Моя мать — и Пушкин!»

    ___

    Разговор с Алей ночью.

    — «Аля, в детском саду столько детей, есть же у тебя какая-нибудь любимая девочка,— мальчик…»

    Адя, сонным голосом: — «Женщина есть любимая…» Я: «Кто?»— Аля: — «Вы.» —

    ___

    На улице:

    Швыряя великолепным жестом жестяной бетон: блеск, звон и грохот жести —

    — «Не жисть, а жестянка!»

    ___

    Аля: — «Марина! Марина! Я Вам хлеба принесла из сада!»

    (Всегда приносит,— то хлеба, то сахара, то — в горсти — макарон)

    — «Алечка, кушай сама!»

    — «Ну Вы хоть откусите!»

    Откусываю.— Долгий торг.— Наконец она соглашается доесть. (Весь кусок — с ноготок.)

    — «Я так рада, что мне удалось освятить его своим домом!»

    ___

    — «Аля, за что ты меня так любишь?»

    — «Потому что Вы поэт! Потому что Вы великая!»

    ___

    31-го августа 1919 г.

    Мужчина, если не нужен физически, не нужен вовсе.

    «Не нужен физически» — если его рука в руке не милее другой руки.

    ___

    Никто не понимает, что меня нужно — просто — пожалеть.

    <ет> моложе, я была бы сейчас в страшном горе. (Сонечка Голлидэй.)

    Но эти 5 лет — как молотом по наковальне — закалили мне грудь. Я уже знаю, что не умру, от этого, должно быть, и люблю меньше.

    — Не умру, а закаменею, заледенею.

    Не даром Аля еще Зх лет, уверяла меня, что я похожа на памятник.

    Пишу в чужом палисаднике. Аля обедает в подвале этого дома, в Лиге Спасения Детей. (Как это грозно звучит! Вроде Чумы!)

    — Рядом со мной, в умывальном кувшине, несколько ложек супу и кусок хлеба в узелке,— Алин даровой обед из советской столовой.

    Сейчас идем в д<ом> Соллогуба («Дворец Искусств») за Змя обедами (супом и тремя воблами на всех.)

    — И все голодны.

    ___

    Когда меня любят, я нагибаю голову, не любят — поднимаю.

    Мне хорошо, когда меня не любят!

    — я.)

    ___

    Не даром я так странно, так близко любила ту вышитую картину: молодая женщина, у ее ног двое детей,— девочки.

    И она смотрит — поверх детей — вдаль.

    ___

    (Судьба.)

    ___

    10 лет назад и теперь: бессонные ночи, вечный восторг, напряженная и во сне не спящая любовь к Герцогу Рейхштадтскому, высокомерие к людям.

    <ейхштадтскому>, сейчас — к Казакове. И те же страшные сны по ночам. И та же невинность. Только сейчас я невиннее, чем тогда.

    (16 л<ет>и 26 л<ет>)

    ___

    — А все, что между — кроме С<ережи> и Али — s’encanailler,— {связываться с дурной компанией (фр.)}не мое.

    ___

    Меня можно научить чему угодно: я бесконечно податлива.

    Кроме того, я всё-таки всё вижу по своему.

    — себя!

    ___

    Аля.

    — «Марина! Марина! Если бы Вы знали! Сколько у нас корок остается от обеда! Полный стол! И большие! Ах, Марина, ведь это было бы для Вас счастье! И они никому не нужны, их бросают в помойное ведро!»

    С большим трудом (и не без сожаления) убеждаю Алю не приносить этих корок домой,— это было бы уже бесстыдством бедности, не должно быть.

    ___

    — «Марина! Какая у нас кухня в детском саду! С архангелами!»

    ___

    Аля, про жену Рук<авишни>кова (толстая жирная разряженная раскрашенная претенциозная мистическая еврейка)

    — «Марина! Я хочу сказать о ней одно слово: очень противное, но удивительно подходит…»

    — «Ну, Алечка?»

    — «Она какая-то… наслащённая.»

    ___

    (Аля — над кофейником)

    — «Марина! Какая струя черная! Совсем как еврейские волосы!»

    ___

    — «Вы мой М-тов!»

    ___

    — «Марина, я довольна Вашим замужеством.»

    ___

    Думая о санатории для нее, говорю, что придется остричь ей волосы.

    — «Тебе не жалко волос, Аля?»

    — «Мне не только волос, мне и головы своей не жалко!»

    ___

    — «Ах, Марина, мне бы хотелось обнять Вас с четырех сторон своей души!»

    ___

    — «Марина, мне нравится слово «собутыльник». Я вспоминаю гусаров из стихов.

    — «Где друзья минувших лет,

    Где гусары коренные,

    Председатели бесед,

    …»

    — О, Марина! Вы — собутыльник моей души!»

    ___

    СЕНТЯБРЬ

    — Вечером, перед сном, даю Але понюхать духи (последние уцелевшие). Нюхаю сама. И, восторженно:

    — «О, Аля! Что может быть лучше духов?» И Аля, молниеносно: — «Душа!»

    ___

    Аля:

    — «Марина, правда: героиня — хорошо, поэтесса — плохо!»

    ___

    — «Марина! Какое слово: старец! Совсем другое, чем старик. Старец непременно мудрый.»

    ___

    — «Марина! Как Ваше кольцо отпечатывается на сюргуче, так Се-режино лицо отпечатано у меня в сердце.»

    ___

    — «Марина! Посреди кухни — лужа, на подоконнике — картошка, за окном — красота.»

    ___

    Я нашла свой девиз,— из двух вспомогательных глаголов:

    ’avoir. {Лучше быть, чем иметь (фр.)}

    ___

    Я дерзка только с теми, от кого завишу.

    ___

    В моей душе как предрассветное зарево любви к Челлини.

    ___

    Говорить об актере «артист» — мещанство.

    ___

    17-го сент<ября> 1919г.

    «Дворец Искусств» за бумажкой,— чтобы поместить Ирину в ясли, нужен штемпель, что я где-нибудь служу.

    Сижу в золотой зале, на голубом шелковом стуле, в руке узелок с судком, в ногах кувшин.

    Проходит Рукавишников. Глядит.— Гляжу.— Не кланяется.— Не кланяюсь.—

    Проходит раз, проходит два, проходит три. Наконец:

    — «Что Вам угодно?»

    — «Вам придется обратиться к кому-нибудь кто Вас лично знает,— и, с еле заметным передергиваньем плеч: — «п<отому> ч<то> я собственно не знаю, чем Вы занимаетесь.»

    Захлебываюсь на секунду восторгом перед его наглостью — и, спокойно:

    — «Т<о> е<сть> как? Вы же отлично знаете, что я занимаюсь ли-тературой»,— и, не ожидая реплики, прохожу дальше, в другую — не менее прекрасную — залу —на этот раз малиновую с золотом — где секретарь.

    — «Господа, будьте добры…»

    <укавишнико>ва, всё, что мне было нужно, и перед отходом — в высшей степени доверчиво — невинно — любезно:

    — «Господа, как вы думаете, почему Р<укавишни>ков сказал, что он не знает, чем я занимаюсь?» —

    Вокруг (всё женщины!) —- испуганные, немотствующие лица. Нужно сказать, что во дворце Искусств нижегородский купец и поэт Р<укавишни>ков — царь и Бог.

    ___

    Читала за последнее время миллионы франц<узских> мемуаров XVII и XVIII в.,— значительных по эпохе, незначительных по личностям.

    И — в итоге — устала: вроде сплетен, внимание притупляется.

    — другое, сразу en presence de queiqu’un. {в присутствии кого-то (фр.)}

    Эпоха — всё-таки — не всё, меня под конец начало тошнить от Людовиков.

    ___

    Мои любимые — в мире — книги: «L’Aiglon» Rostand, {«Орленок» Ростана <фр.),}«Lichtenstein» Hauff’a, {«Литхенштейн» Гауфа (нем.)}дневник Башкирцевой, переписка Беттины, «La Nouvelle Esperance» comtesse de Noailles, {«Новое упование» графини деНоай (фр.)».). }весь Hoffmansthal, весь Rilke, «Flegeljahre» и «Hesperus» Jean Paul’a,{«Озорные годы» и «Геспер» Жан-Поля (нем.).} «Геста Берлинг» Лагерлёф, «Ме-муары» Prince de Ligne (знаю не все), Мемуары Казановы. Записки Л. де Конт о Иоанне д’Арк —

    Многих любимых я наверное не знаю.

    Мой день рождения.

    <ября> 1919г., Иоанн Богослов.)

    5-го» сентября Але исполнилось 7 л<ет>, 14-го сент<ября> — Асе — 25 л<ет> (если жива!), сегодня — 26-го сент<ября> — Сереже 26 л<ет>, мне 27л<ет>.

    Аля подарила мне 2 очень толстых темно коричневых церковных свечи (подобрала в Николо-Песковской церкви), кусочек католических четок — красных с черным (подобрала в костёле, в Милютинском пер.), Сережину золотую цепочку и мое обручальное кольцо (подобрала в copy, я обронила у шкафчика) — и, наконец, вечером перед сном читала мне большое чудесное письмо, к<отор>ое писала мне потихоньку в свою черную тетрадку.— И еще щепочки и кусочки спичечных коробок для разжоги самовара, и блюдечко спитого высушенного кофе.

    В этот день она не пошла в Детский сад и у нее всё утро — впервые за много месяцев — пылал на щеках румянец.

    ПИСЬМО.

    что подарила Вам такие бедные, гадкие и противные подарки, Ах! (У меня в подарках есть две шишки, две свечи, немного соли, чуточку мыла.) Хороши подарки.

    Devise: Etre vaut mieuxqii’avoir.— Moi.— {Девиз: Лучше быть, чем иметь.— Я — (фр.)}Переписываю с Вашей стены, не знаю сама на каком языке пишу.

    Зима пройдет через несколько месяцев, а из вечернего окна веет весенним воздухом и ветерком.— Весна.— Еле еле касаюсь своими волосами тетрадки. Исполняю Вашу просьбу. Пишу письмо. Оно гадкое, противное. Зачем оно Вам? Я пишу, глядя на родные полки, плача. Слишком плохо. Не хочу Вас поздравлять в письме. Это делают все. Всегда просыпаясь думаю: «Ну, день какой же? Неужели не ее?» Смотрю с горечью и радостью на комод, к<отор>ый как бы околдован в чаре моих подарков: О Moi! Почему в Ваш день колокола звонить не станут?

    Но ничего! Я подарю Вам мои колокола. Я бы с удовольствием подарила Вам много роз, усыпала бы ими всю Вас, подарила бы Вам плащ.

    «Была где-то молодая княгиня. Ей было 26 л<ет>. Жила она в кра-еивом, известном старинном замке «Горная Слава». У нее были сады с цветами и плодами. Они были с золочеными загородками, на солнце стояли скамейки с сквозными балдахинами. Вид у нее был задумчивый и красивый. У нее были белые статные кони. Был верблюд, к<отор>ый мягко брал из рук редиску. У нее для спанья был низкий мягкий диван, большая подушка, к<отор>ая ослепляла бы ее со всех сторон. У нее было много своих комнат с красивыми синими и зелеными и самыми разнообразными стеклами в окнах. В ее платье были заткнуты розы. Ее ноги были обуты в черные бархатные сапожки.

    Давал свою душу. Когда она возвращалась домой, то замечала, что за ее коляской идет красивая девочка, скромно одетая и несет полу-распустившуюся розу. Когда М<арина> заговорила с кучером, девочка быстро подбежала к ней, дала полураспустившуюся розу. М<арина> быстро схватила девочку за талию и посадила рядом с собой. Вдруг девочка показалась княгине некрасивей. Так то и получила Марина Ариадну Но в ту минуту княгиня М<арина> увидала с ужасом, что лицо Ариадны сменяется: Львом и нечистой силой.

    Марина: Ариадна!

    Ты нечиста
    Для меня!
    Я: — «Вечерний колокол,
    »
    Злая сила
    Сопровождает Вас.
    Кучер!.. Гони!
    Не жалей лошадей!
    <арина>.— «Ариадна!
    Ты нечиста
    Для меня!»
    Я: -«О!..
    Дьявол несется,
    »
    М<арина>: — «Я закутаю тебя плащем,
    Подарю тебе мою свободу.
    Я бесстрашна».
    Я: — «Кучер! В воду!
    »
    Ку<чер>: «Всё равно!
    Смерть настала.
    Мне, купцу,—
    Что ж?»
    ___

    <арина>, красивая и гордая, сажает на колени Ариадну. Они подъехали к гостинице «Гостеприимность». Все засуетились при виде княгини с «дочерью» — не по крови. (Я не забываю, что пишу для Вас, мой Ангельчик.) Все спрашивали, что их Величествам надобно. Кн<ягиня> Марина ответила: — «Хотя бы скромного приюта на один день». М<арина> в своем замке. Отец высылает поздравителей:

    — «Здравствуйте, княгиня!
    Мы твои гусары.
    Полковые песни
    Разом запоем.

    Мы народ твой бравый.
    Поднесем мы чаши
    Полные вином.
    Мы Вас любим.

    Свои кольца,
    Мы ломаем свои души
    Из-за Вас.
    Народился месяц,

    Народилась зелень,
    Народился мир.
    Ура — ура — ура —
    Ура — ура — ура.»

    Наступил день Вашего праздника. Тишина и холод на улице. Туман очень густой, а Вам суждено ходить в легком, еще весеннем, пальто. Вчера, когда я была у Мирры и Бальмонта, я увидала карту, где было написано: «Феодосия». Я задумчиво погладила крупно напечатанное родное слово и начала громко читать разные города и страны. При произнесении «Симферополь» Мирра воскликнула: — «Где, где Симферополь, покажи!» Симферополь она поцеловала и стала после этого всё время бегать по комнате.

    Марина, мояУуау.
    Мы живем, Марина,
    Домик наш красивый,

    На стене на спальной
    Много львов висит.
    Вы мой лев заветный.
    Как я настаралась,

    Все подарки Вам.
    Все мои подарки
    Ничего не стоят.
    Стоит лишь тетрадка

    ___
    Вы входите. Волосы очень красивы.
    На Душе лишь Сережа у Вас.
    О Марина! В глазах —
    Столько Родины и насмешки!
    ___

    Марине!
    Кому посвящаю Москву я?
    Всё Вам!
    Кому посвящаю последние

    Кому посвящаю мой первый

    Патрон?

    Кому говорила когда-то:

    — «Марина! Подкову нашла!»

    ___

    Самовар на столе.

    А тетрадка в руке,

    А тетрадка в руке,

    Завтра — праздник

    Вы сегодня моя вся,

    Вы сегодня моя.

    День рожденья приходит,

    День рожденья идет.

    ___

    Для сердца, для меня?

    Марина, где светлый Рай?

    Всё для Вас он.

    Поделом что нога болит,

    Поделом что умру.

    ___

    У других женщин ноги, как игрушки, у меня — как чужестранные чудовища; каждый раз, удивляюсь.

    ___

    Когда мне чего-нибудь очень хочется — книги, кольца — я так не верю, что это можно купить и говорю таким просительным, таким подозрительным голосом, что торговец — идиот, если повышает только вдвое.

    ___

    ___

    Париж: розоватая серизна.

    1 мои часы — золотые, с эмалью и «розочками» — на 14?ти камнях — проданы были (вместе с длиннейшей цепью) за 400 р.

    Вторые (мужские стальные) взял у меня носить и сломал старик.

    Третьи (золотые! старинные! Сережины!) взял у меня продавать Шарль (анархист) — говорит, что, боясь обыска, дал кому-то спрятать, а у того украли и т. д.

    Последним сейчас цена самое меньшее 7 тысяч, с весами, к<отор>ые таким же образом «продал» Шарль — 10 тысяч.

    ___

    <отор>ый нельзя плевать.— А как хочется!

    ___

    Я дерзка только с теми, от кого завишу.

    ___

    После Эккермана могу читать только «Memorial de Ste Helene» {«Мемориал Св<ятой> Елены» (фр.)} Ласказа — и если я кому-нибудь завидовала в жизни, то это Эккерману и Ласказу.

    ___

    Странно. Здесь апогей счастья, там апогей несчастья, а от обеих книг одинаковая грусть,— точно Гете был тоже сослан в Веймар.

    ___

    О, Наполеон уже для Гёте (1829–1830 г.) был легендой!

    ___

    Гёте, умиляющийся над перевернутым наизнанку мундиром Наполеона.

    ___

    В Гете мне мешает Farbenlehre, {учение о цвете (нем.)}в Наполеоне — все его походы.

    ___

    Раньше я была честна (тупа): читая, ни одной строчки не пропускала, хотя знала, что не понимаю и не сомневалась, что забуду И — Боже мой! — сколько лишних десятков тысяч печатных верст я таким образом прошла!

    ___

    Аля.

    — «О, Марина, как мне жалко, что у Вас нет ни хлеба, ни гильз, ни времени!»

    — «0, Аля, это такой пустяк!»

    — «О, Марина, Вы — это не пустяк!»

    ___

    — «Марина! Что это? Плотина?»

    — «Нет. Алечка, это город шумит!»

    — «Плотина города.» —

    ___

    ___

    Иду недавно по Кузнецкому и вдруг, на вывеске: Farbenlehre.

    Я обмерла.

    Подхожу ближе: Faberge. {Фаберже (фр.)}

    ОКТЯБРЬ

    — необходимо — необходимо — роковым образом — на роду написано — написать роман — или пьесу — «Бабушка», где я, не стесняясь, смогу выпустить на волю всё свое знание жизни (с большой буквы.)

    ___

    Бог для женщины — старый муж.

    ___

    Моя галантность к чужим детям — беспредельна. Я, очевидно, (раз не мой ребенок!) жду от них такого кретинизма, что каждый раз, при малейшем проблеске здравого смысла, прихожу в неописуемый восторг.

    __

    Ноги — для других женщин — objet de luxe, для меня — objet de premiere — fatalc — extreme — necessite. {предмет роскоши; предмет первой — роковой — крайней — необходимости (фр.)}

    ___

    — «Что Вы любите в городе?»

    — «Камни.»

    ___

    Неожиданный вопль Али:

    — «О, Марина! Никона убили!»

    ___

    Вчера проходим с Алей по Чернышевскому пер.— Какая-то церковь. -

    И вдруг — вопль: — «О, Марина! Здесь Нарышкин прятался! — Под престолом!»

    — «Что? Кто?» —

    — «Нарышкин — от стрельцов! Ведь это же церковь Воскресения!» (За достоверность не ручаюсь.)

    ___

    Рассказ к<расноармей>ца, попавшего в Ельце в плен к белым.

    — «Другой генерал впереди, значить, идет с войсками…»

    — Ну, а Деникин?

    — А Деникин — сзаду. Со свиньями, значить, с коровами, со всяким скотом, значить. Уж и свиньи! Бегут-бегут, запыхаются — и в лужу! Поваляются, поваляются — и опять бегут! А уж жиру на них…

    предметроскоши;предметпервой— роковой— крайней —

    (Прерываю: )

    — «Ну, а скажите, музыка у них есть?»

    — «А как же,— и музыка, и молебствия, попы во всем облачении, присягу принимают. А „товарищем“ назвать — Боже упаси! Сейчас голову долой! А жидов на куски рубят. Навалят полную телегу, рогожей покроют…— Хлеба три фунта, два черного, один белого, мясо, значить, каша… А скотина какая! Свиньи жирные какие! Бегут-бегут…»

    — «Ну, а жители — как? — очень боялись?»

    — «Зачем боялись? Допреж всего эропланы поднялись — как стая воронов — штук 25, значить. Листки бросали: «никого, дескать, даром не тронем, всех разберем.» Пять казаков влетели, все к<расноармей>цы поразбежались, всё побросали: и винтовки, и шинели. Гора цельная осталась.— В Москву с Воробьевых гор придут.— Енерал один, значить, впереди, а Деникин — сзаду, со всем провиантом, значить: и коровы тут, и свиньи… А уж свиньи…»

    ___

    Очарование порхающего белья — на зеленой лужайке — осенью.

    ___

    Я бы на месте будущего <не вписано> непременно бы выкинула из <не дописано>

    ___

    ___

    Иоанн — совершенство ученичества.

    — А что если Иоанн был женщиной?

    ___

    Иоанн — gros lot {главный выигрыш (фр.)} в жизни Христа.

    ___

    О мои словесные молчаливые пиршества — одна — на улице, идя за молоком!

    ___

    <отор>ой я бросаю тетрадку для человека, если не радость, с к<отор>ой я бросаю человека для тетрадки.

    ___

    Меня умиляет, что гр<афиня> Ростопчина курила.

    Розанов в своих «Людях лунного света» поверхностен и глубок.

    Следовало бы написать во второй раз его «Люди лунного света».

    ___

    Женщины меня изумительно любят, должно быть я им всем напоминаю какого-то мужчину.

    ___

    — значит не любить ничего. И мой суд в таких случаях быстрый и правый.

    ___

    Я всё говорю: любовь, любовь.

    Но — по чести сказать — я только люблю, чтобы мной любовались.— О, как давно меня никто не любил!

    ___

    Александровский сад осенью немножко напоминает мне первую минуту души после смерти: неприютно и нежно.

    ___

    Девятнадцатый год — эпопея, и девятнадцатый год — genie familial. {дух семейственности (фр.)}

    — еда стала трапезой, потому что Голод (раньше «аппетит»), сон стал блаженством, потому что «больше сил моих нету», мелочи быта возвысились до обряда, всё стало насущным, стихийным. (— Вот он, возврат к природе — Руссо?) Железная школа, из которой выйдут — герои. Не-герои погибнут. (Вот он, твой закон о сильных и слабых, Ницше!)

    ___

    Аля об этих двух годах в революц<ионной> Москве сохранит вол-шебнейшие воспоминания.

    Помилуйте: собирать в полы пальто спичечные коробки и щепки на улицах, радоваться каждой корке хлеба, сидеть на андерсеновской крыше с книгой о Петре Великом в руке, греть эти замерзающие руки у самовара, поставленного ею же добытыми (часто украденными) палочками и хворостом, ходить мимо часового с винтовкой куда-то под окошко за нищенским даровым обедом, ждать и видеть во сне какого-то Белого Всадника — и вдруг крик во дворе: — «-Нынче хлеб дают!» —и от этого сияние на лице — и ночные «походы» в церковь, с чувством, что этого нельзя, и ставление свеч перед оскорбленным Богом за тех, кого нету, за тех, кто придут, и брезгливый, полный ненависти взгляд, на чужие, плывущие мимо знамена, и — вдруг — слух: — Такой-то город занят.— Придут в Москву с Воробьевых гор — и гордость от принесенной домой — из гостей или из какой-нибудь столовой — корки хлеба («Марина!!! Что я Вам несу!») И — наконец — сон вдвоем, она и я — в одной постели: нежно и, кроме того, тепло…

    — О, я завидую Алиному детству!

    ____

    Я, просыпаясь, в ужасе:

    — «Аля! Господи! Уже 10 часов!»

    Аля — из кровати — флегматически:

    — Слава Богу, что не двенадцать!»

    ___

    Tenir Ie chandelier {Держать подсвечник (фр.)}— можно и должно, только надо делать это — и маске.

    Смерти нет,. своей смерти нет.

    «Боюсь смерти»,— неверно.— «Боюсь боли, судорог, пены у рта»,— да. Но боль, судороги, пена у рта — это всё-таки жизнь.

    Две возможности: или я, вздохнув в последний раз, становлюсь вещью (не чувствую), или последнего вздоха — нет. (Бессмертие.)

    Я же никогда не узнаю, чтояумерла! И в ответ — дьявольская мысль:

    — «А вдруг — может-быть всё дело в том? — узнаешь?!»

    ____

    — Хочу допонять.

    — «Боюсь смерти.» — Боюсь, что буду чувствовать запах собственного разлагающегося тела — боюсь своих желтых, холодных, не поддающихся рук, своей мертвой, как у Моны-Лизы улыбки (о, сейчас поняла! Ведь Джиоконда — мертвец! Оттого ее всю жизнь так ненавидела!),— боюсь монашек, старушек, свечек, развороченных сундуков, мешочков льда на животе,— боюсь, что буду себя бояться.

    И червей боюсь — о!!! — по лицу!

    — Но это смешно. Оттого-то тебя и нет, что черви ползают по лицу.

    ___

    Есть чужая смерть, т. е. твоя живая боль. Есть поездки на кладбище — весной — и грубые хвойные — с бумажными цветами — веночки, купленные у заставы,— есть — черные на фарфоре — портреты детей и военных (военные — большей частью — с бакенбардами, дети — черноглазые), есть твоя деловитая забота, как бы получше устроить могилу («а — чорт! — опять сторож листьев не смел!») — и твое умиление деревьями — над тем, кто под ними — и —- главное! — над собой.

    ___

    — Смерть, наверное, такой же океан, как жизнь.

    Говорю ересь, ибо смерти — нет.

    ___

    Живу, заваленная книгами, 6 книг о Иоанне д’Арк (A. France, Micheiet, Lamanine и другие), «L’Amour» Michelet, {«Любовь» Мишле (фр.).} 1?ый Казановы (удалось достать!), «Le petit Jehan de Saintre» {«Маленький Жан из Сантре» (старофр.)} (повесть XV в., на старо-фр<анцузском> языке), «Le Diable boiteux»>, «Gil Blas» «Princesse de Cleves», «Chanson de Roland» {«Хромой дьявол», «Жиль Блаз», «Принцесса Клевская», «Песнь о Роланде» (фр.)}, «Поэзия 12-го года» — и т. д. и т. д.

    Разрезаю, надписываю, любуюсь, предвкушаю, захлебываюсь от восторга, каждая книга — целый мир, и глубокое чувство недоумения: как же я умру, когда у меня столько книг?

    ___

    1) Дети и безденежье me font une aureole de respectabilite. {придают мне ореол почтенности (фр.}}

    2) Люди, очевидно, более тонки, чем я думаю, и понимают, что, несмотря на X, У и Z — здесь всё-таки что-то не то.

    — Кстати, я ничего не делаю!

    ___

    О, как мне хочется написать большую книгу! — как в первый раз хочется! — и как это сейчас невозможно.

    — мне говорили: пишите пьесы! — я писала стихи. Потом стала писать пьесы, это пришло, как неизбежность, просто голос перерос стихи, слишком много вздоху в груди стало для флейты.

    А теперь мне необходимо писать большую книгу — о старухе — о грозной, чудесной, еще не жившей в мире старухе — философе и ведьме — себе!!!

    И времени нет, сосредоточиться нельзя. Утром: за молоком, щепки колоть, самовар ставить, комнату убирать, Ирину поднимать, посуду мыть, ключи терять,— в 2 ч<аса> на Пречистенку, в 3 ч<аса> в Алин детский сад (у Али коклюш, и я хожу ей за обедом), потом по комиссионным магазинам —- продалось ли что-нибудь? — или книжки продавать — Ирину укладывать — поднимать — и уж темно, опять щепки колоть, самовар ставить…

    ___

    Бедность, это бесконечный уют, сон какой-то.

    Я сейчас живу совсем, как мне нравится: одна комната — чердачная! — небо близко, рядом дети: Иринины игрушки, Алины книжки,— самовар, топор, корзиночка с картошкой — эти главные действующие лица жизненной драмы! — мои книги, мои тетрадки, лужа от дырявой крыши или широчайший луч через всю комнату, это вне времени, могло быть где угодно, когда угодно,— в этом есть вечное: мать и дети, поэт и крыша.

    ___

    — Скорее к первым.— Только мое беганье другое — в стихах.

    ___

    У меня недавно был ужасный день, начавшийся и кончившийся прекрасно. Встала за-темно, первые шаги по Арбату были в темноте, потом небо засветлело, появилось несколько прохожих, на Плющихе было уже светло, по небу шли — веером — розовые лучи (вспоминаю свое: восход — всегда Ватто)

    Плющиха, 37.— Вхожу в перепуганное зябкое стадо прислуг и нищих, ютящихся у бревенчатого жалкого дома. Ждать у подъезда Плющиха, 37 — не позволяют. Записывают нумера.— Слушаю разговоры, вступываю в разговоры, веселюсь. Сижу на приступочке дома. Рядом длинноносая старая сестра милосердия с голубыми глазами.— Девица вроде солдата — извозчик — мальчишка, задирающий пса — столетняя бабка — учигельница, говорящая иро финикиян — деревенская баба вроде медведя — элегантная барышня в синих носках (мороз!) — о, как всё великолепно! — И восход.— Смеюсь.— Через час смех проходит, нестерпимо холодно, холод идет от подошв по ногам вверх по всему телу. Перестаю говорить. В 9 ч<асов> впускают. Потом медленное, черепашье, рачье, паучье восхождение по ступеням 4ех этажной лестницы. В итоге — в 4?ом часу я, стоя в блаженном № 86, перед докторшей Лавровой, которая стучит кулаком по столу,— плачу. Платок весь промок, только размазывает слезы.— «Но скажите — когда же мне придти? Вы говорите — раньше. Я была здесь в 7 часов.— Не сердитесь, только объясните…»

    (Ходила за усиленным питанием для детей. У обеих коклюш.) Ах, будь я бабой, я бы не говорила этим кротким тоном! И докторша Лаврова, наверное, не стучала бы кулаком по столу! — Но кроткий тон оттого — что я ПОНИМАЮ, что я для нее X, У, одна из тысяч тысяч, которые приходят сюда и плачут, понимаю, что она устала объяснять всё то же самое, что ей дела нет!

    — Словом, ничего не выгорает. Плача и опустив глаза слетаю веселой рысью со всех четырех лестниц, по которым так медленно всходила.

    Дома топлю печечку, злюсь, смеюсь, немножко плачу, говорю стихи (всё с Алей), говорю — сама не веря — про свою скорую смерть — в 7 ч<асов> опять на улице, но — о, как хорошо! — Черно, ветрено — ветер с моря! — пахнет странами — о,. я лечу! — Москва как огромный Wunderkasten {волшебный сундук (нем.)} — улицы пустые. Час ищу дом, где живет д<окто>р Полуэктов (в переулке всего восемь домов),— тыкаюсь, путаюсь, взбегаю по лестницам (была у него уже три раза!) — подхожу вплоть к подъездам — по 10 раз к тому же самому! — читаю ресницами — опять бегу.— Наконец — случайно — кв<артира> д<окто>ра Полуэктова! Излагаю свое дело, смеюсь, извиняюсь за поздний час. Они оба добры, участливы, д<окто>р пишет свид<етельство> о болезни детей, я чуть ли не плачу от нестерпимого умиления.

    Свидетельство в руке. Последнее слово благодарности сказано и принято. Дверь закрывается. Черная гулкая лестница. Свой собственный топот. И в черноте восторженный жест к закрывшейся двери — «О, добрые люди!»

    ___

    — Ну, что это,— весь этот день? Не история ли семейства Микоберов с их близнецами, слезами, мольбами о помощи, высокопарными посланиями, долговыми отделениями, умираниями — воскрешениями — и т. д.

    И понимая окончательно, что я — семейство Микобер, я, громко рассмеявшись одна на улице — сияю.

    ___

    — Ватто.— Ну не круглые ли розовые это облачки, которые они так любили рисовать?

    ___

    — «Деникин не пришел, а зима пришла!»

    (Б<альмон>т)

    — «Мороз не по харчам!»

    (Возглас мужика на улице.)

    ___

    ’a manque dans та vie qu’un Goethe septuagenaire ou qu’un Napoleon a S?te Helene a aimer. {В моей жизни не хватало только семидесятилетнего Гете или Наполеона на Святой Елене — чтобы любить (фр.)}

    ___

    Два источника моих наичистейших радостей: книги и хлеб.

    ___

    Аля, внезапно: «М<арина>! Если мне когда-нибудь придется быть нянькой, я непременно буду искать младенца Марину.»

    ___

    Мой отец за всю свою жизнь написал только один стих:

    «На берегу ручья

    »

    — и выкурил толькоодну папиросу: зажег и взял ее в рот горящим концом.

    — Я на него не похожа. <Последняя фраза вычеркнута чернилами вертикальной линией.>

    ___

    Боже мой! До чего Аля в своей любви ко мне похожа на Сережу! — Потрясающе! в «Мариночка, когда Вас долго нет, я всё боюсь, что Вас автомобиль задавит»,— «Мариночка, я готова целый год прожить в колонии, чтобы один день быть с Вами»,— «Я никакой боли не боюсь, только Вы бы были здесь» — и эта вечная страстная жажда всё отдать, живя впроголодь — плачет, когда я не беру у нее последнюю корку хлеба! — и страстное желание устроить мне праздник, и равнодушие ко всем остальным, и это: — «Мариночка, погладьте меня по голове!» — и бесконечная благодарность за малейшее мое внимание к ней, и умиление надо мной:

    — «О, Марина! Как Вы сейчас похожи на маленькую девочку!»

    — это живой Сережа, его слова!

    ___

    Аля, внезапно: — «Марина! Бог ведь мог до сих пор не создавать мира!»

    ___

    Я думаю, что Бог создал мир для того, чтобы кто-нибудь его любил.

    Так я создала Алю.

    ___

    А все-таки, сударыни, никто из вас лучше не спал с Казановой, чем я!

    ___

    (не могли не!)

    И вдруг — печальное подозрение; а вдруг Казанова, взойдя в комнату: топор, тряпки, доски — отвернулся бы от меня? Он ведь не выносил «стесненных обстоятельств»!

    ___

    Когда я с очень красивым человеком, я сразу перестаю ценить: ум, дарование, душу — вся почва из-под ног уходит! — вся я — ни к чорту! — всё, кроме красоты!

    И, естественно, сразу становлюсь — из владетеля золотых приисков — лицом, только обеспеченным, т. е.: ничтожеством.

    Тогда равновесие восстановится.

    Тогда —

    Тогда будет любовь!

    ___

    Надо мне — в виду предстоящей безденежной и безнадежной зимы — вспомнить — с кем я — что — в прежние времена — очень хорошо — делала.

    <икодимом> курила. Значит, у него буду просить папирос.

    И т. д.

    Ну, а вот с кем шоколад ела…— Но те далёко!

    ___

    Москва, двухлетие Советской Москвы.

    — Два года с Октябрьских Дней! —

    — Все мои друзья и помощники забывают, что есть нужно сегодня, а не тогда, когда у них «будет время зайти».— Но я их не виню. Я первая, когда наемся, чувствую отвращение к еде,— особенно к чужой.

    ___

    Сегодня, проходя по Поварской — совершенно неожиданно для себя — бессознательно — как крещусь на церковь — плюю на флаг, который задел меня по лицу.

    ___

    II ne m’a manque dans та vie qu’un Goethe sepluagenaire ou qu’un Napoleon a Ste Helene a aimer. <Повтор записи, см. с. 444.>

    ___

    Если бы люди могли сослать и Бога на какой-нибудь африканский остров…

    ___

    К довершению всего еще мокрая и гнусная ворона а окно лезет…

    ___

    — «Марина! Никона казнили!»

    ___

    Ложусь в постель, как в гроб. И каждое утро — действительно —восстание из мертвых.

    ___

    Цены: хлеб — 120 р. (сегодня рынок пуст), картофель — 30, морковь — 23, молоко от 60 р. до 75 р. кружка (2 стакана), пшено — 130 р. (Мясо — не знаю, ибо его не покупаю, хлеба и пшена тоже не покупаю, но все говорят.)

    ___

    Маленькая печечка (длинненькая.) Пока топится — тепло. Недавно топила с Зх ч<асов> до 10 ч<асов> — честное слово! Сварила: одну кастрюльку овощей (без ничего), 2?ую кастрюльку того же самого на другой день, 1 кастрюльку картошки — и вскипятила кофейник. Семь часов подряд на полу, на коленях, среди горящих углей и щепок. Угли вылетают прямо на платье, хватаю их прямо руками, вталкиваю обратно в печку,— опять вылетают,— потом выгребаю — сопок кривой — опять руками.— Колю щепки, рублю доски, топор соскакивает, Ирина качается и поет свое: «Ай дуду дуду дуду, сиди воён на дубу…», Аля читает мне вслух поистине чудесное путешествие мальчика на диких гусях по Швеции (Лагерлёф) и, задыхаясь, говорит мне о любви — о Аля! — Горящие угли, шведские дикие леса и северные олени — и привидения королей — и гномы — вынести окаренок — принести окаренок — вынести кувшин — принести кувшин —подмести — опять щепки прогорели — передвинуть кастрюльку — «Аля, где тряпка?» — всё жжется — так семь часов сряду, на коленях.

    — за эти 7 ч<асов> — смеха восторга и отчаяния (легкомыслия и отчаяния!) — отрывистого, короткого моего смеха и тихих, больших — лицо каменное! — слез. И надо всем этим Алина исступленная — баснословная — экстатическая любовь.— О, М<арина>! У Вас в волосах звездная корона! — О, М<арина>! Какое у Вас лицо! — О, М<арина>! В этой комнате — Нищенство, Роскошь, Поэзия, Любовь!»

    И — как итог этих 7ми часов — раскаленный «почти до бела» — еще кипящий в кружке — черный — чернейший — горький как хина — кофе.

    (450 р. фунт!)

    ___

    Не могу простить евреям, что они кишат.

    ___

    Сегодня — на Арбате — у бывшего Белова — (ныне хлебный магазин) — надпись «хлеба не будет» — восклицание какой-то старухи:

    — «Без хлеба-то танцевать легче!»

    ___

    Главные действующие лица в каждых 4 стенах Москвы 19 года: Печка — и Хлеб.

    ___

    В Б<ольшом> зале Консерватории садят в шубах.

    ___

    Ранняя зима в этом году.— Очень холодно.— Вчера мы с Алей 5 дней не выдавали хлеба — так ослабели и замерзли, что в 6 ч<асов вечера улеглись на кровать — под ватное одеяло и шубу — и так пролежали до 9?ти, юмористически мечтая об окороках, хлебах и т. д.— первое такое derogation {отступление (фр.)} нашей духовности за все эти годы.

    Но, надо сказать, нам круто пришлось: сразу прекратились все даровые обеды и мы 5 дней ели исключительно овощи на воде и картофель —- огромными количествами — «Для, хочешь есть?» — я Нет, Мариночка, я нашего совсем больше не могу есть, я лучше буду спать.» —

    <асов> мы, сытые «нашим» и голодные человеческим, легли в постель. Аля сразу заснула. Я читала Gil Blas’a — конечно, напоминает Казанову, но Казакнова лучше! — Читала недолго. Утром встала за-темно, нарубила дров, накалила печку, сходила за молоком (сразу 3 кружки — 180 р.— но иначе дети умрут!)

    — И сегодня вышел блаженный день — Елиз<авета> Моис<еевна> Г<ольд>ман достала мне 2 билета в Лигу Спасения детей и подарила множество еды (у самой трое детей, ее доброта божественна, 3 года жизни отдам, чтобы ей хорошо жилось!), я получила для Али праздничный обед в детск<ом> саду: пол яблока, конфету, 2 кусочка серого хлеба, бурду вместо супу, 2 ложки тертой свёклы — и к довершению всего — оказывается: вчера хлеб выдавали! Словом, мы все счастливы!

    — Москва очень тихая, очень снежная, никакого праздника, никто даже не говорит о нем.

    Под снегом — знамена.

    ___

    Универсальность буквы М.

    — Матерь — Море — Mip — Мир — Мор — Молния —Монархия —Мария — Mvpo — Музыка — Метель — Москва! — и т. д.

    И просто — потому что первая буква, к<отор>ую говорит ребенок — первая, губная:

    — Мама!

    ___

    Если бы Бог не создал Адама первым, Адам вовсе бы не был создан: с Евы бы хватило Змея.

    _____

    — А — может быть (сама прихожу в ужас!) большевизм — это Петр?

    ___

    ___

    Аля читает о Петре:

    — Феофан Прокопович прочел о нем всем известное длинное надгробное слово…

    — Ну, Марина, я не очень-то люблю длинные надгробные слова!

    ___

    Наступая на клочек газеты с каким-то городом:

    — «Марина! Я не люблю наступать на чью-то родину!»

    ___

    Больше всего меня умиляют — пронзают — душу растравляют те места в Казанове, где он, на секундочку оторвавшись от цехинов, красавиц, ужинов, дуэлей — говорит от своего лица — в настоящем — 72 года, замок Дукс, «a present que je suis vieux et pauvre»{«сейчас, когда я стар и беден» (фр.)} — служанка, думая, что исписанная бумага хуже белой — бросила в огонь целую пространную главу Мемуаров…

    ___

    Казанова современник <имя не вписано> и насколько мне дороже Казанова!

    ___

    Сейчас в Москве перестали говорить о хлебе: говорят о дровах.

    ___

    Один из куриозов 19-го года:

    Двухлетие! — И снова их знамена

    Кровавые, кромешные — и снова

    Человеколюбивого закона

    Знак; черный хлеб стодесятирублевый.

    — хлеб уже 140 р.— и его нет.— Не угонишься!

    ___

    19?ый год прекрасен,— если за ним не последует 20?ый!

    ___

    Страница: 1 2 3 4

    Раздел сайта: