• Приглашаем посетить наш сайт
    Толстой (tolstoy-lit.ru)
  • Записная книжка № 1, 1913—1914 гг.

    Страница: 1 2 3

    ЗАПИСНАЯ КНИЖКА

    1

    1913—1914

    № 2
    Записи о моей дочери.
    II

    26 го августа 1913 г. Ялта

    В воспоминание дней когда мы вместе ходили к Лёвам, сочиняли жизнь французской метлоты, смотрели синематографических преступников и сыщиков, возвращались к освященному роковому окну, под церковную музыку, варили манну, перлу, патоку.

    Лососина.

    Эпиграф.

    Ах, несмотря на гаданья друзей,
    Будущее непроглядно!
    — В платьице твой вероломный Тезей,
    Маленькая Ариадна!

    МЦ

    Коктебель, 9?го мая 1919 г., воскресение (день нашей встречи с Сережей — Коктебель, 9-го мая 1911 г.— 2 года!)

    Ревность — с этого чуждого и прекрасного слова я начинаю эту тетрадь.

    Сейчас Лиля — или Аля — или я сама довела себя почти до слез.

    Аля, ты может быть прочтешь это взрослой — и невзрослой, как я сейчас, и тебе будет странно и смешно и очень трогательно читать об этом маленьком, очень горьком горе, причиненном тобою, ребенком одного года мне (кому?), двадцати одного. Так слушай же:

    Ты всё время повторяешь: «Лиля, Лиля, Лиля», даже сейчас, когда я пишу. Я этим оскорблена в моей гордости, я забываю, что ты еще не знаешь и еще долго не будешь знать, кто я, я молчу, даже не смотрю на тебя и чувствую, что в первый раз — ревную.

    Раньше, когда я ревновала к людям, я не ревновала. Это было очень сладко и немного грустно. И на вопрос, ревнива ли я, я всегда отвечала: «К книгам — да, к людям — нет».

    Теперь же в этой смеси гордости, оскорбленного самолюбия, горечи, мнимого безразличия и глубочайшего протеста, я ясно вижу — ревность. Чтобы понять всю необычайность для меня этого чувства, нужно было бы знать меня… лично до 30-го сентября 1913 г.

    -го сентября 1913 г., понедельник.

    ВЫПИСКИ ИЗ ДНЕВНИКА

    Москва, 4-го декабря 1912 г., вторник

    Завтра Але исполняется 3 месяца. У нее очень большие светло-голубые глаза; темно-русые, но еще не черные ресницы и светлые брови; маленький нос; рот с фестонами (большое расстояние между ртом и носом); низкий — скорее четырехугольный, чем круглый — лоб: большие, слегка оттопыренные уши; довольно длинная шея (у таких маленьких это — редкость); очень большие руки с длинными пальцами; длинные и узкие ступни. Вся она длинная и скорее худенькая, tiree en longueur {Вытянутая (фр.)}. Характер у нее живой, подвижный. Она ненавидит лежать, всё время сама приподымается, очено замечает присутствие человека, спит мало. Подолгу сама с собой «разговаривает». 12-ти недель она весила 13 1/2 фунта.

    Москва, 11-го декабря 1912 г., вторник.

    Вчера Леня Цирес, впервые видевший Алю, воскликнул: «Господи, да какие у нее огромные граза! Я никогда не видал таких у маленьких детей!»

    — Ура, Аля! Значит глаза — Сережины. Кстати, о Сережином и моем в ее наружности: глаза, лоб, уши, ресницы, уже в 3 месяца обозначившиеся брови — безусловно Сережины. Рот, нос и — увы! — форма рук — мои. Насчет носа я может быть ошибаюсь,— у нас обоих небольшие носы. Девочка, конечно, пойдет в Сережу. Я, маленькая, была очень крупная и круглая. У нее же всё в длину. Насчет лба я может быть сказала неверно — он, пожалуй, будет большим. Форма его —совершенно Сережина.

    Вот. что приходится на день ее рождения в моих двух книжечках,— одной, подаренной мне Frl. Annie {Фройляйн Энни (нем.)} во фрейбурге, когда мне было 12 лет, и. другой из Weisser Hirsch {«Белый Олень» (нем.)}.

    В книжке Frl. Annie:

    5. September

    Kein Stern ja strahlt, wenn Sonnenschein

    Die Pfade durchs Gefild umlacht;

    Es muss auf Erden dunkel sein,

    Wills! schauen Du des Himmels Pracht.

    G. Pfarrius

    {5 сентября

    Ни одна звезда не светит,

    Когда солнце заливает долины;

    Если ты хочешь видеть великолепие небес.

    Г Пфарриус (нем.)}

    18. September (день ее имянин — и рождения по новому стилю)

    Volkes Stimme — Gottes Stimme!

    Wahr ist Eines: tauben Ohren

    Gehen beide meist verloren

    Donnern sie nicht wild im Grimme,

    A. I. v. Tschabuschnigg

    {18 сентября

    Глас народа — глас Бога!

    Истина в том, что глухие

    Не слышать ни того, ни другого

    До тех пор, пока они не загремят в буйном гневе.

    А. И. фон Тшабушниг (нем.)}

    Вот так поэт! И довольно нелепое изречение.

    В книжке «Gedenke mein» {Думай о себе (нем.)}

    5. September

    So ist’s auch billig, dass der Eine wieder,

    Sich fleissig frage, was den Andern nuhzt.

    Goethe

    {5 сентября:

    Если кто-то много делает для другого,

    Было бы справедливо, если бы этот другой

    В свою очередь старательно расспросил первого,

    Какая ему в этом польза.

    Гете (нем.)}

    О, grosser Goethe! {О, великий Гете (нем.)} Ты мог бы сказать лучше! Одно слово «fleissig» {«прилежно» (нем.)} кэн сншл стоит

    Дальше:

    18. September (день ее рождения по новому стилю)

    So leise weht ein Luftchen kaum,

    Dass nicht davon der Epheu schwankte,

    Und doch, der Sturm bricht nur den Baum,

    Doch selten sine Epheu ranke.

    {18 сентября

    Плющ колеблется

    От самого легкого дуновения ветерка.

    Его цепкие побеги от дерева (нем.)}

    (Без подписи)

    Это лучше других, но в общем всё —средне.

    Теперь я буду загадывать по «Mustersammlung» Schwab’a. {«Собрание образцов» Шваба (нем.)}

    1) Будет ли внешнее иметь влияние на ее внутреннее и как?

    «Das Gefundne dann vernuchen’». Jacobi {«Найденное — позже проклинать». Якоби (нем.).}.

    2) Чем она будет руководствоваться в своих поступках?

    «О Retter, Retter, komm geschwind!». Burger. {«О Спаситель, Спаситель, приди скорей!» Бюргер (нем.)}

    3) Будет ли в ней незнакомое нам с Асей чувство морали? «Nur den Sklavensinn, der es verschmaht». Schiller. {«Только раболепие отвращает». Шиллер (нем.).}

    4) Как она будет смотреть на ложь?

    «Mit sichern Schritten hin». Hagedorn. {«Туда — уверенными шагами». Хагедорн (нем.).}

    «Mit Freuden musst Du Leide tragen». Seidel. {«Ты с радостью должен нести страданья». Зайдель (нем.)}

    6) Ее призвание?

    «So tief hinab, so hoch hinan». Ziegendorf. {«Что низ, на дно, что снова вверх — пути равны». (нем.).}

    7) Ее отношение к людям?

    «Recht in Dir gestillet werden». Tersteegen. {«Право на утешение — в тебе». Терштеген (нем.).}

    8) Будет ли она понимать людей?

    «Liebe kann nicht untergehen». Jakobi. {«Любовь не тонет». Якоби (нем.).}

    9) Будет ли у нее раздвоение?

    «Was frommt es, wenn ich Dir den Wunsch verhehle?. Tieck. {Что пользы в скрытом желании?«». (нем.).}

    «Ein Recht auf jeden bubschen Mund». Novalis. {«Право на каждый мальчишеский рот». Новалис (нем.).}

    11) Будет ли она красавицей?

    «Im letzten Hauche trunken » Аппеttе von Droste-Hulshoff. {«Последним вздохом выпит». Аннетте фон Дросте-Хюльсхофф (нем.).}

    12) Отношение к сказкам?

    «Ich lasse meinen Freund zuruck». -?- {«Я оставляю моего друга». (нем.).}

    13) Ее любимый образ женщины?

    «Das lebensfrohe Spiel». {«Жизнерадостная игра». (нем.).}

    14) Мужской образ?

    «Sein entehrt Geschlecht». {«Его бесчестный род». (нем.).}

    15) Ее главная ошибка?

    «Begierden in mirbrausen,

    Nach Ruh die Sehnsuchtschreit». {«Желания во мне кипят, об отдыхе мой крик тоски». (нем.).}

    16) Ее первая любовь?

    «Retten sich in ihrer Flut». {«Спасись в ее пучине». (нем.).}

    Итак; она будет искать и проклинать найденное (неудовлетворенность); к людям идти всегда за помощью; будет рабом своих чувств и презирать мораль; прямо идти на ложь; любить свое страдание; знать падение и подъем; искать утоление в людях и любя понимать их; будет чувствовать право на каждые красивые губы; будет красивой лишь в минуты высшего подъема; из-за сказки оставит друга; ее любимое в женщине будет радостная игра с жизнью, в мужчине — ihr ganz entehrt Geschlecht (!); {«их бесчестное племя». (нем.).} ее чувства — верней, желания будут пламенны, и даже тоска ее будет криком; в первой любви она будет спасаться.

    _____

    Москва, 12-го декабря 1912 г., среда.

    Пра сегодня в первый раз видела Ариадну.

    —«Верно огромные у нее будут глаза!»

    —Конечно, огромные!

    Об Але: говорю заранее — у нее будут серые глаза и черные волосы. Сейчас ее волосы цвета моих, а глаза синие, самого настоящего синего цвета.

    Она, конечно, будет поразительным ребенком.

    Москва, 19-го декабря 1912 г.

    УАли за последнее время очень выросли волосы,— на голове уже целая мягкая шерстка. Завтра у нас крестины.

    Далее три листа оставлены незаполненными.

    Феодосия, 12-го ноября 1913 г., вторник.

    Але 5-го исполнилось год два месяца. Ее слова:

    ко -— кот раньше «ки» ку-ку
    куда — куда, где тетя
    Лиля Вава — Ваня
    мама  
    няня  
    папа  
    «па» — упала  
    «ка» — каша  
    «кука» — кукла  
    Аля  
    «мням-ням»  
    «ми-и»- милый  

    «ува» — лева.

    У нее сейчас 11 зубов.

    Она довольно хорошо ходит одна, хотя еще побаивается: прижимает к груди обе руки. Ходит быстро, но не твердо.

    В Левиной комнате есть арка с выступами, на одном из которых сидит большой синий с желтым лев — подарок Эвы Адольфовны и Петра Н иколаевича. Аля проходит, держа в руке другого льва из целлулоида — маленького, подарок Веры.

    — Аля, положи леву к леве!»

    Она кладет маленького между лап большого и на обратном пути вновь берет его.

    — «Аля, дай леву папе!»

    Она подходит к Лёве и протягивает ему льва.

    — «Папа! Папа! На!»

    — «Аля, ку-ку!»

    — «Ку-ку!»

    — «Кто это сделал? Аля?»

    — «Аля!»

    — «Аля, дай ручку!»

    Дает, лукаво спрятав ее сначала за спину. Это у нее старая привычка — еще с Коктебеля.

    Она прекрасно узнает голоса и очаровательно произносит «мама» — то ласково, то требовательно до оглушительности. При слове «нельзя» свирепеет мгновенно, испуская злобный, довольно отвратительный звук — нечто среднее между э и а — вроде французского «in».

    Интересно то, что она уже произносит букву р — не в словах, но в отдельных звуках.

    Еще одна милая недавняя привычка.

    Сережа всё гладит меня по голове, повторяя:

    — «Мама, это мама! Милая мама. милая, милая! Аля. погладь!»

    «Ми, ми’» — т. е. «милая, милая!»

    Теперь она так гладит всех,— и Лёву, и Волчка, и Кусаку, и няню — всех, кроме Аси, которую она злобно бьет по шляпе.

    Меня она любит больше всех. Стоит мне только показаться, как она протягивает мне из кроватки обе лапы с криком «на!». От меня она идет только к Сереже, к няне — с злобным криком.

    В общем она веселая, страшно живая, с великолепной памятью, лукавая,— вся какая-то сияющая.

    Упряма, но как-то осмысленно,— и совсем не капризна.

    Кота она обожает: хватает его зачто попало, при виде или голосе его радостно кричит: «ко», поднимает его за загривок на воздух, старается на него наступить. Все животные для нее «ко».

    Следующая запись сделана корявым детским почерком:

    АЛЯ

    12-го ноября 1913г.

    ФЕОДОСИЯ

    1 г. 2 мес. неделя

    Сейчас она сидит у меня на коленях и дает бумажку со спичечной коробки: «на!».

    Вчера вечером, когда я заходила к Редлихам за чаем для Сере-жи и Аси, Эрнест Моритцович сказал мне: «Хотите, я Вам расскажу новость?» — «Какую?».— «Ваша дочка танцует. Ее сегодня приносила к нам на минутку Аннетта — и представьте себе: она танцевала! Прямо по-настоящему танцовала! Это было так трогательно!»

    (Сейчас она изо всех сил кричит за дверью: «Мама! Мама! Мама!»)

    С виду ей можно дать полтора года и больше. У нее бледное личико с не совсем еще сошедшим загаром. Глаза — огромные, светло-голубые. Брови темнеют.— «У нее будут соболиные брови!» сказала Пра, когда увидела ее после 2 мес. разлуки. Ресницы очень длинные, густые и темные. Рот — небольшой, узкий, изогнутый — мой. Hoc — «обыкновенный» (как пишут в газетах, разыскивая преступника.) Волосы — по выражению Аси — «пегие»: на затылке русые, спереди льняные, но у корня — русые везде. Подстриженная чолка не отделяется цветом от лба. Сзади волосы длиннее, в общем они до вольно твердые и очень густые.

    Дней пять тому назад мы гуляли с ней вечером при луне. Нужно было видеть, как жадно она на нее смотрела. Какой великолепной игрушкой она ей должно быть казалась! Я нарочно повертывала ее колясочку «лицом» к луне.

    — опереточная певица часто повторяла, глядя на Алю: «Сколько народу погибнет из-за этих глаз!»

    И здесь, в Феодосии,— один художник — анархист — безумец — очаровательный, самовлюблённый, самоупоенный, резкий, невозможный Prevost — француз, родившийся в Алжире — сказал мне, только что познакомившись: «Вчера я видел Вашу дочь. Какой прелестный ребенок! И какие у ней глаза! Сколько я ни смотрел, я никак не мог охватить их взглядом!» —

    На левом поле, поперек страницы, напротив последнего абзаца ремарка, сделанная позднее:

    Этот самый Prevost оказался прохвостом, проклинающим нас с Асей. 11-го марта 1914 г.

    Феодосия, 13-го ноября 1913г., среда.

    «Аля: Маленькая тень

    На огромном горизонте!»

    Пока написано 36 строчек,— это будет длинное стихотворение. Только что кончила писать. Сейчас буду есть миндаль и что-нибудь читать в постели. Интересно — что скажет Аля об этих стихах, когда ей будет пятнадцать лет?

    Феодосия, 18?го ноября 1913г., понедельник

    … кота. Это был ее самый первый поцелуй. После этого она два раза погладила себя по голове, приговаривая «ми, ми».

    Вчера я кончила ей стихи, которые скоро перепишу сюда. Завтра ей год два с половиной месяца. Несколько дней тому назад она вполне определенно начала драться.— Я даю сдачи.

    Да, теперь она на вопрос: «Как тебя зовут?» отвечает: «Аля».

    Аля! Маленькая тень
    На огромном горизонте!
    «Не троньте!»
    — Будет день

    Милый, грустный и большой,
    День, когда от жизни рядом
    Вся ты оторвешься взглядом

    День, когда с пером в руке
    Ты на ласку не ответишь,
    День, который ты отметишь
    В дневнике.


    Своенравно,без запрета,
    С ветром в комнату войдет —
    Больше ветра!

    Залу, спящую на вид,

    Юность Шумана смутит
    И Шопена.

    Целый день — настороже,
    А ночами — черный кофе.

    Тонкий профиль…

    Метче гибкого хлыста
    Остроумье наготове,
    Гневно сдвинутые брови

    Жажда смерти на костре,
    На параде, на концерте,—
    Страстное желанье смерти
    На заре.


    Их угроза, их опасность…
    Недоступность, гордость, страстность
    В первый раз…

    Благородным без границ
    — слишком белый;
    Слишком длинными ресниц
    Станут стрелы;

    Слишком грустными — углы
    Губ изогнутых и длинных;

    Слишком злы.
    «Belle au bois dormant» {«Спящая красавица» (фр.)} Перро,—
    Аля! Будет всё, что было:
    Так-же ново и старо,

    Будет (сердце не воюй’
    И не возмущайтесь, нервы!)
    Будет первый бал и первый
    Поцелуй.

    Года три или четыре!)
    Аля! Это будет в миреВ первый раз!

    _____

    Феодосия, 5?го декабря 1913 г., среда.

    Сегодня Але 1 г. З мес. У нее 12 зубов (3 коренных и 1 глазной). Она явно хорошеет и умнеет.

    — ничего лишнего. Складки от носа к ушам — я хотела бы сказать — скорбные. Рот очерчен изумительно. Нос неправильный, но не некрасивый. Брови темные и длинные: шейка длинная и тонкая; очень высокая грудная клетка — вернее, выпуклая — как у статуй. Волосы очень густые.

    Новых слов она не говорит, но на вопросы: «где картинки? огонь? кроватка? глазки? рот? нос? ухо? указывает правильно, причем ухо ищет у меня под волосами.

    Вчера она нас изумила. Взяв в руки кусок исписанной бумаги, она начала что-то лепетать, то удаляя его от глаз, то чуть ли не касаясь его ресницами. Это она по примеру Аннетты, читавшей перед этим вслух письмо,— «читала». Тогда Сережа дал ей книгу, и она снова зашептала. С бумажкой в руках она ходила от Сережиной кровати до кресла, непрерывно читая.

    Еще новость. Стоит мне только сказать ей: «нельзя», или просто возвысить голос, как она мгновенно говорит: «ми» и гладит меня по голове. Это началось третьего дня и длилось до сегодняшнего вечера. Ясно, что она прекрасно понимает, в чем дело.

    — «Аля, кто это сделал? Аля, так нельзя делать!»

    — «Куку!»

    — «Ми! Ко!»

    Я молчу.

    Тогда она приближает лицо к моему и, прижавшись, медленно опускает голову, всё шире и шире открывая глаза. Это невероятно смешно.

    Ходит она с 11 1/2 мес. и — нужно сказать — плохо: стремительно и нетвердо, очень боится упасть, слишком широко расставляет ноги.

    — 1 раз с Пра и 2 раза seule {в одиночку (фр.)}— хороши и похожи, особенно одна, где она с крепко сжатыми губами. С Пра она похожа на куклу и моложе своего года двух с половиной месяцев. К двум годам она будет красавицей. Вообще я ни в ее красоте, ни уме, ни блестящести не сомневаюсь ни капли.

    Сегодня вечером мы проводили Сережу в лечебницу — бедный Лев! Послезавтра ему наверное будут вырезывать слепую кишку. Он нарисовал мне на своей зеленой промокашке огромную львиную морду, похожую на пуделя.

    Сейчас около двенадцати ночи, Кусака спит у меня на коленях. Рядом с тетрадью — часы, медальон, браслет и кольца зажигают мои глаза блеском золота вокруг и на фоне эмали, тусклым поблескиванием серебра, испещренного бирюзой, и ярким сиянием драгоценных камней. О, камни! О, серебро! О, золото!

    _____

    Феодосия, Сочельник 1913 г., вторник

    Сегодня год назад у нас в Екатерининском была ёлка. Был папа,— его последняя ёлка! Алю приносили сверху в розовом атласном конверте,— еще моем, подаренном мне дедушкой. Еще Аля испугалась лестницы.—

    Аля ходит по комнатам,— в красном клетчатом платьице — подарке Аси на 5-ое сентября — красной кофточке и сером севастопольском фартучке. За последнюю неделю она стала смелее ходить,— почти бегает.

    Ее новые слова:

    «аго» — огонь Атя» — Ася — «Ау»
    «апа» — лапа «то» — что Как кошка мяучит? — «Мням»
    иди «тама» — там «ау».
    да «но» — нос
    не — нет «уххо» — ухо
    дядя  

    Сейчас иду к Петру Николаевичу, оттуда все вместе к Blennard’ам. Мое волшебное платье готово еще вчера. Оно — ярко-синее, атласное, с маленькими ярко-красными розами. Его мне трогательно подарила Ася. Аля, наверное, его запомнит.

    — только очень бледна. Брови четко обозначены,— длинные и тонкие. Волосы сзади уже ложатся, спереди растут медленно, но везде густые.

    Аля нисколько не капризна,— очень живой, но «легкий»ребенок. Ее постоянное и неожиданное «ми» — очаровательно. Она его повторяет раз 100 и более в день,— не преувеличиваю.

    Несколько дней после отъезда Сережи в больницу я сидела с ней в его комнате, и она всё время подходила к его кровати, открывала одеяло, смотрела вокруг и повторяла: «Папа! Куда?» Теперь она на вопрос: «где?» вместо прежнего «куда?» отвечает: «тама».

    Сейчас они с Аннеттой пошли кАлисе Федоровне (которая сейчас в Москве с Эрнестом Морицевичем и Лизой). Там прислуга Соня украшает ёлку для своего мальчика Вани.— Аля зовет его: «Вава».

    Какая-то Аля будет через год? Непременно запишу в Сочельник.

    «Век юный».

    «Когда промчится этот юный,

    Прелестный век».

    30-го мы выступаем с Асей на «вели косветском» балу в пользу спасения погибаюших на водах.

    Да! Але этобудетинтересно. Когда я на втором нашем выступлении сказала перед чтением: «Аля! Маленькая тень» —

    «Посвящается моейдочери»,

    вся зала ахнула и кто-то восторженно крикнул: «Браво!»

    Мне на вид не больше 18-ти лет, даже меньше. Я никогда еще не была так хороша, уверена и счастлива этим, как эту зиму.

    Сейчас иду.

    Феодосия, 26-го декабря 1913г., четверг.

    — 30.

    Имена: Лиля, мама, папа, няня, тетя, Вава, дядя, Аля, Ася — 9

    Слова: «ко», куда, «ка», «па», «кукя», на, «ми», «ува», «то», «тама», «но», «уххо», «аго», «апа», иди, да, «не» — 17

    «куку», «мням-ням», «ау», «мням» — 4

    Значит— 1 г. З 1/2 мес. она знала, т. е. говорила 30 слов.

    Сегодня утром я написала стихи героям 1812 г. и главным образом Тучкову IV,— прекрасному, как Сережа. Будем с Асей читать их на вечере 30-го. Сейчас Аннета ушла в гости. Аля ходит по комнате в новом Асином платье — темно-розовом с волшебным узором,— и белом плюшевом пальто. Длинные бумазейные панталоны — произведение ее ужасной ялтинской няни Марфуши — висят чуть ли не до самых чувяк. В руке у нее ярко-оранжевый резиновый лев, которго она давно уже зовет «ува» (лева). Дня три тому назад Аля, наконец, начала дудеть в Лилину дудку. Аннета таким образом учит ее говорить: «Аля, скажи «с».— «С» — «Скажи: «па» — «Па.» — «Скажи: «ко» — «Ко.» Скажи «ной» — «Но.» — Скажи «но».— «Но.» — Теперь: «чи» — «Чи» (или нечто вроде) — Ну, теперь скажи: «Спокойной ночи!» Ответ: — «Ня-ня!» или «мама», или «ко».

    По утрам Аля приходит ко мне в постель.— «Аля, дай лапушку». Она сразу сует мне ее к губам, тотчас же вслед за этим — лапу кота. Сейчас она сидит за моей спиной на диване и курит папиросу без табака — взасос. У нее идет четырнадцатый зуб и ясно обозначены еще два,— последние глазные. Когда ее кладут в кровать, она говорит: «баба» — бай-бай.

    5-го января 1913 г., воскресение — ах, 1914?го!

    Сегодня Але 1 г. 4 мес.

    — «Аля, как собака лает?» — Ау!»

    — «Аля, как кошка мяучит?» — «Ням!»

    — «Аля, как корова мычит?» — «Ммму-у!»

    — «Аля, как мама говорит?» — «Ф-ф-ф!» (делает жест курить).

    Она ходит почти совсем хорошо — одна по всем комнатам, открывает и закрывает двери, нечаянно и нарочно падает. За последнюю неделю она начала произносить массу собственных, вполне непонятных слов,— какие-то произвольно соединенные слова. Кушает она манную и овсяную кашу, бульон с яйцом, хлеб и яблочный компот,— каждое нововведение переносит великолепно.

    Аля со вчерашнего дня от времени до времени бьет себя по голове — свирепо и озлобленно. Кроме того каждое мгновение просит «ка», т. е. еды. На няню она ежеминутно рычит и не позволяет ей ни одевать себя, ни посмотреть в рот. Со мной держится скромно и всё позволяет. У нее теперь 14 зубов.

    Феодосия, 12-го января 1914 г., воскресение, утро.

    Аля продолжает бить себя по голове и рукам. Я забыла написать о привезенных ей Сережей игрушках: заводном волчке с приятным жужжанием, красном деде-морозе с звенящими внутри колокольчиками (подарок Фейнбергов), заводной музыке от Веры — играющей при верчений, би-ба-бо — от Сережи, как и волчек и валдайском бубенце от Веры. И странно — ни волчек, ни музыка ей не понравились, деда-мороза она испугалась, только на бубенец смотрела благосклонно и вчера смеялась над би-ба-бо. Из вещей она больше всего любит спичечные и гадкие папиросные коробки, из занятий — полоскание в ведре — иногда помойном. Другая дурная привычка: сдирание со стены известки и поглощение ее.

    Есть она просит каждую минуту и прекрасно узнает съедобное.

    Пока мы проявляли, она сидела у меня на коленях, ела бублик и, глядя на большой ярко-красный колпак, покрывающий свечку, повторяла: «аго, аго».

    Да, 9-го я начала стихи пламени и все еще была в неуверености, к кому их обратить — к пламени, или к солнцу,— начало подходило больше к солнцу, но больше хотелось — к пламени. И вотАля вдруг сказала: «аго!» — Участь стихов была решена. Есть очень хорошие — блестящие — места, но всё еще не окончено.

    Один возглас Макса при видеАли: «Господи, какие у нее огромные глаза! Точно два провала в небесную пустоту Они кажутся еще больше век, точно веки из не покрывают!»

    Когда мы ехали в Коктебель провожать Макса, я спросила его: «Макс, как ты себе представляешь Алю в будущем? Какова должна быть нормальная дочь Сережи и меня?»

    — «И Вы еще думаете, что у Вас может быть нормальная дочь?!»

    (У вас — с маленькой буквы, т. е. у Сережи и меня,— мы с Максом на ты)

    — «Нет, нормально-ненормальная»,— сказала Ася.

    — «Это слишком сложно»,— ответил Макс.

    Кстати,— недели три тому назад Ася написала свое впечатление от Али,— очень хорошо. Я попрошу ее переписать сюда.

    Продолжение разговора с Алей:

    После коровы: — «Как теленок мычит?» — «Мя-я!»

    Все смеются — и она. Этому ответу ее научила Аннета, почему-то уверенная в именно таком мычании теленка. После «как мама говорит» — «Как Аля говорит?» В ответ целое стремительное словоизвержение — вполне непонятное.

    Сейчас на окне печатаются ее карточки.

    _____

    Карточки удались великолепно, особенно одна, где она уткнулась пальцем в щеку. Глаза — огромные, ясно очерченные,— две звезды. Рот слегка приоткрыт. Брови — темные, длинные, поразительные. Выражение этого прелестного личика задумчиво.

    На другой карточке она улыбается и больше похожа на ребенка, но на первой больше на себя. Сегодня у нее прорезался 15-ый зуб. Значит, года четырех с половиной месяцев у нее было 15 зубов. Падает она теперь гораздо реже.— В Феодосии у нее пока прорезалось 7 зубов. Весит она 27 фунтов,— на 2 фунта меньше, чем 11 1/2 мес. За 5 мес. она сбавила 2 фунта,— наверное от ходьбы и зубов, хотя последние идут у нее очень легко, совсем незаметно.

    Феодосия, 18-го января 1914 г., суббота, 4 1/2^ ч. дня.

    Сережа ушел к Панашатеко — на первый урок математики. Aля в новом белом капоре и белой плюшевой шубке гуляет с Аннетой в саду.

    тишина. Что-то будет через пять лет? Весной у Фон-Дервиз мы — Лиля Соколова, Тася Ведерникова, Валя Генерозова и я сговорились через десять лет — ровно через 10 — 1-го мая 1917 г. встретиться в Петровско-Разумовском перед академией — с мужьями и детьми. Я тогда уже знала, что все — кроме меня! — забудут. Прошло уже почти 7 лет. Мне смешно! — Как вчера! — Еще 3 года 4 1/2 мес.— и будет 1-ое мая 1917 г. Мы тогда сидели в дортуаре на подоконнике. Был теплый вечер, из сада пахло зеленью. Ничто не меняется и не изменяет — внутри,— а с виду я 21-го года моложе, чем тогда — четырнадцати лет! У меня сегодня новое платье — коричнево-золотистый шерстяной костюм с желтым атласным жилетом. Сейчас — расцвет моего лица.

    Вчера кончила стихи пламени.

    Аля вчера и сегодня с увлечением бросает и катит мяч — «мя». Вчера она в первый раз с трудом, но самостоятельно слезла с дивана.

    Ее новые слова:

    Ба-ба — бай-бай (уже давно)

    «бу — бусы»

    «тши» — часы

    тут

    «мя» — мячик.— Всего, кажется, 37. Еще непонятное слово: «тутти»,— может быть цветы на обоях).

    Але завтра 1 г. 4 1/2 мес.

    Вчера Аля, увидав в фиксаже свою карточку, сказала: «Аля» и протянула руку, чтобы погладить. Сегодня у нее прорезался 16-ый зуб. Еще 4 — и все молочные — до б-ти лет!

    Увидав ее сегодня утром, в длинном голубом платьице, розовую после сна, аккуратно подстриженную (на лбу), сияющую и сверкающую своими огромными глазами, я пришла в восторг. Аля сейчас — половина моей жизни. Что будет потом?

    Феодосия, 24-го января 1914 г., пятница.

    Аля, покачиваясь на ногах, сама себя убаюкивает, иногда даже на ходу Кроме того, она говорит в рифму, как здешний полицемейстер.

    — «Мама!» — «Что, Аля?» — «Тама!» и больше ничего. За последний месяц она как-то вяло воспринимает новые слова, повторяя только первый слог. Проснувшись часов в 10 вечера — она ложится в семь — она долго не спит, рыча на няню. Сегодня во сне я ей показывала какой-то громадный киот с множеством лампад на длинных серебряных цепочках. Это было в Трехпрудном, в зале — совершенно пустой. Чтобы привлечь Алино внимание и заставить ее запомнить Трехпрудный навсегда, я раскачивала эти лампады —даже слишком — они могли упасть — и, показывая наверх, говорила: «Видишь, Аля, там — Бог»,— на иконах.

    Сегодня во сне я ярко, точно, как в жизни ощутила первую любовь. Это было, кажется, в 1812 г., в Трехпрудном. Нас было человек 20, запертых в доме, и мы должны были умереть. Среди других был какой-то юноша лет 18-ти, кажется — Ваня. Мы безумно друг друга любили, любовь вырастала на наших глазах. В доме была тревога, ждали смерти. И вот кто-то заиграл вальс. Я подошла к Ване, и мы начали танцевать. Я просила играть медленней. Танцуя, мы не заметили, как опустела зала, а когда вышли в парадное, то увидели, что половина заключенных успела спастись. Но нам было поздно,— у ворот двора стояла полиция.— Я помню чувство счастливой покорности судьбе — «так надо». У этого Вани были черные глаза и черные волосы и еле пробивающиеся черные усики. И потому что его звал и Ваней, я поняла, что это 1812 год. Это простое имя так идет к 12-му году!

    Сегодня за обедом — за нашим — она вдруг принесла мне орех из мешка, лежащего на полосатом диване в моей комнате.—«На!» Смотрю, несет другой, за ним — третий,— так 16. После 16-го за каждый новый давала ей ложку розового муса,— таким образом она принесла их всего 21, т. е. прошлась взад и вперед 42 раза! И всё по одному ореху! Она жадно ест известку,— везде где может. Но стоит сказать ей: «Аля, что ты ешь?» — и она начинает отчаянно плакать, пряча голову на плечо мне или няне.

    Сегодня кончила «У камина»,— сколько раз я переделывала эти стихи! Т. е. 3 раза, но ддя меня это много. Всякий раз была какая-ни-будь новая нелепость.

    Сегодня готово мое золотистое платье из коктебельской летней фанзы, купленной Лёвой на халат. Платье для меня пленительное: пышный лиф и рукава, гладкая юбка от тальи. Платье по последней моде превратилось на мне в полудлинное платье подростка,— хотя оно и до полу.

    Выходных платьев у меня сейчас 5: коричневое фаевое — старинное, как черное фаевое и атласное — синее с красным; костюм, вроде смокинга,— темно-коричневый шерстяной с желтым атласным жилетом и черными отворотами; наконец это золотое. Домашние — ужасны,—изношены и подлы. Но трудно носить что-нибудь дома,— главным образом из-за Кусаки, немилосердно дерущего когтями юбку и плечи. Кусака растет и толстеет: прекрасная лостящаяся серо-голубая шерсть и черный нос; на щеках отлив, который я называю румянцем. Я обожаю этого кота, как никакого раньше, и встаю из-за него 4 раза и больше в ночь, пуская и выпуская его в форточку.

    Феодосия, 25-го января 1914 г., суббота.

    Сейчас Аля лежала ничком на ковре, опершись на руки и барабаня ногами. Вообще она целый вечер нарочно падает и ходит на четвереньках. Сейчас она упала нечаянно, споткнувшись о завернувшийся угол ковра и, встав, начала осторожно расправлять его.

    Скоро едем с Сережей в офицерское собрание, Я в новом платье.

    «Иди»,— раньше было: «на».

    Да! Сидя на ковре, она била себя по ногам. Я сказала ей: «Аля, нельзя бить ножку!» Тогда она сказала: «ми» и стала гладить обиженную ногу в желтой туфельке.

    Недавно Сережа прислал ее ко мне с апельсином. Алины громадные голубые глаза и этот яркий апельсин чудесно подходили друг к другу и привели меня в восторг.

    Сын прислуги Сони — Ваня — обожает Алю; поджидает ее гулять, стучит ей в окно, убирает с дороги каждый камень. Это необыкновенно милый, тихий и воспитанный мальчик. Вот образец его разговора: — «А у меня фонарик есть со свечечкой. Вот я вечером пойду с ним гулять,— если Алечка выйдет. Она его еще не видала». На Рождество он играл с Волчком «в свадьбу», нацепив ему на хвост бумажку.— Очевидно,— венок невесты!

    У Али сзади начинают завиваться волосы. Из них уже выходит косичка в три переплета.

    _____

    26-го и 27-го мы с Алей были у Аси. Первая встреча Али с Андрюшей — первая более или менее сознательная — прошла следующим образом: Ася была у меня, и я вдруг решила пойти к ней с Алей, которая около двух с половиной месяцев не была в городе,—с последнего снимания у Гольдштейна. С горы я несла ее на руках, у гимназии повела за руку, чувствуя нечто, вроде гордости за то, что у меня такая большая дочь. Придя к Асе, я посадила Алю на диван и начала раздевать. Подошел Андрюша. Мгновение любопытного молчания. Аля первая его прерывает: «Ми!» и гладит Андрюшу по голове. Потом Андрюша начал плакать, увидев свою няню и просясь к ней на руки. Но няня ушла, и он снова занялся Алей,— больше, чем она им. Были ужасно смешные минуты — нестерпимо-смешные! — когда они молча и пристально смотрели друг на друга. Потом началось рассматривание и осторожное потрогивание башмаков другу друга, толканье друг друга в спину — первым начал толкаться Андрюша — взаимное давание и отнимание трех плюшевых медведей, одного петуха (субботинского) и одной утки. Андрюшз по обыкновению внезапно принимался плакать — до того пронзительно, что Аля пугалась и с тревожной гримасой глядела ему в рот. УАндрюши переход от плача к смеху — мгновенный. Широко раскрытый плачущий рот тотчас же вытягивается в веселую улыбку. Ася зовет его сангвиником. Аля и Андрюша совершенно разные. Аля выше и стройнее и кажется старшей. У Али глаза огромные, ярко-голубые; у Андрюши — обыкновенной величины, темно-серые, очень блестящие; рот у Али узкий, изогнутый, скорее бледный; у Андрюши — крупный, пухлый, бесформенный, яркий; Аля очень бледная, с желтоватым оттенком; Андрюша — белый с легко появляюшимся румянцем; уАли волосы сзади русые, спереди желтовато-белые, густые, довольно жесткие, сзади отвисают; у Андрюши — золотистые с сильным блеском, жидкие, особенно на висках и мягкие, как шелк; лоб у Али огромный, очень крутой, затылок — обыкновенный; у Андрюши, наоборот, очень выдающийся затылок и обыкновенный, хотя тоже очень большой, — лоб; нос у Али детский, слегка вздернутый,— уАндрюши прямой и четкий. Аля не капризна, почти не плачет, очень послушна, очень обидчива, что у нее выражается слезами на глазах и умоляющим возгласом: «ми!».—Андрюша капризен, вечно плачет, непослушен и гораздо менее сознателен. Но в общем мил и симпатичен своими мгновенными переходами отслезксмеху и общим добродушием. Манера говорить у них также различна. Аля повторяет слога — совершенно правильно — и называет два первых, Андрюша повторяет по-своему все слово, например: «ботити» — ботики.

    Потом мы Алю одели мальчиком — в темно-синий Андрюшин костюмчик, в котором она выглядела маленьким принцем en petit. {в миниатюре (фр.).}

    Феодосия, 7-го февраля 1914 г., пятница.

    Третьего дня Але исполнилось 1 г. 5 мес.

    «бо» — больно

    «майя» — Марина

    «байя» — обезьяна

    дай

    «адём» — пойдем

    «Бабо» — Барбос

    4-го к ней поступила новая няня — Клавдия, 19-ти лет, высокая, худая, с тихим голосом. Аннету я рассчитала из-за ее вечных пропаданий на кухне у Редлихов, особенно же и главным образом за то. что она идя в гости и обещав вернуться к вечеру, вернулась в 9 час. утра. Аля эту ночь спала страшно беспокойно, т<а>к что я в конце концов — это было во втором часу утра — взяла ее к себе в кровать. Она лежала молча, с открытыми глазами.

    4-го мы с Асей и новой, только что пришедшей няней пошли за рекомендацией последней. Нас встретила пожилая толстая женщина в капоте и к<а>к-то буйно — a la megere {как мегера (фр.)} — повязанная платком. Я робко пролепетала что-то о цели нашего прихода.

    — «Ничего не слышу!» крикливо воскликнула женщина и, отбиваясь от нескольких неистово лаявших собак, прошла куда-то вперед. Мы за ней.

    — «Мы пришли, чтобы узнать…», громко начала я.

    — «Да я не глухая пока, слава Богу! Это вот собаки мешали слушать», перебила меня хозяйка.

    У нее было кругловатое желтое лоснящееся неглупое и доброе лицо. Мне стало смешно от такого начала. К тому еще в комнату влетели собаки: две таксы — одна жирная, вроде Балина — какая-то лохматка и еще какая-то. Они буйно лаяли и подпрыгивали, перебивая рассказ хозяйки о Клавдии, впрочем быстро сменившийся другим — о какой-то кухарке и зубной боли и окончившийся восклицайнием: «К<а>к, это Вам нужно няню? Вы такая детка!»

    В этой женщине, несмотря на весь ее комизм, не было мещанства, а наоборот — что-то подкупающее и искреннее. Говоря о новой няне, она между прочим сказала: «Да, она у нас читает. Толстого очень любит. А насчет вещей — можете не беспокоиться, ничего не тронет. Ну, да кто любит Толстого — не станет воровать». Сказав еще что-то, она вдруг спросила:

    — «Вы христианки?»

    — «Т. е. к<а>к? Да, конечно: настоящие русские, из Москвы».

    — «Вы не удивляйтесь, что я т<а>к спросила. Бывают же и нехристиане. Значит, вы верите Божию Матерь и ангелов?»

    — «Да, конечно».

    — «И раз они, действительно, были, к<а>к это свидетельствуют апостолы, почему же не могли сохраниться их изображения? А вот штундисты разбивают и сжигают их. Нет, это мне не нравится!»

    Оказалось, что новая няня наклонна к штунде.

    Мы вышли из этого intérieur,—{интерьера (фр.)} день был весенний — и нас охватила какая-то тоска по роскоши и свободе. Ася рассказала мне, к<а>к до приезда в Феодосию искала с Марусей Трухачевой няню и в каких разных interieur им пришлось бывать. Рассказала между прочим о какой-то очаровательной женщине (кажется жене переводчика Ликиардопуло), вышедшей к ней в переднюю, куда из гостиной досилась музыка,— были гости.— «Ах, клянусь, если бы я была на ееместе, я бы просто взяла меня за руку и сказала: „Слушайте, довольно про нянь. Теперь пойдемте ко мне, у меня гости, я Вас познакомлю“. К<а>к можно этого не сделать?» горячо гооворилаАся.

    — некоторые редко, но осмысленно. Асю она зовет: «Ахя». Алиса Фед<оровна> привезла ей из Москвы две прелестные игрушки: пирамиду из разноцветных блестящих кружков, кончающихся зеленой привинчиваюйся шишечкой и обезьяну на колесах, пищащую и кланящуюся при быстрой езде. Скоро у Али будут новые панталончики с швейцарским милым шитьем и новая шубка и капор из розовато-желтого кудрявого плюша. М<ожет> б<ыть> выйдет и муфта.

    Ася сшила ей несколько летних платьиц: два батистовых из папиной белой материи, подаренной, каж<етсяи>, на Рождество,—одно совсем коротенькое, с крылышками, другое с пышными рукавчиками и низко начинающейся собранной юбочкой; почти такое же из материи, вроде пикэ и красное — огненное — с крылышками. Всех пока 4. Будет еще одно белое батистовое, одно красное и 2 пикейных.

    Господи, куда они потом все денутся? Tyда же верно, куда делись и все наши великолепные детские trousseaux {вещи (фр.)}из Лондона и Парижа!

    ù va la feuille de rose

    Et la feuille de laurier!-

    {Куда и лист лавровый мчится

    И легкий розовый листок! (фр.) — Пер. В. А. Жуковского}

    Пошел дождь. Несколько капель горят на <окне>. В сером небе — два серебряных, страшно ярких просвета. Покачиваются ветки, порывами налетает ветер. Собачий лай и детские голоса. В соседней комнате занимается С<ережа> и изредка что-то говорит. На выступе печти растянувшись спит Кусака. Сейчас ровно четверть пятого.

    <ережа> снимал Алю. Обе карточки хорошо сняты, но ни на одной Аля не красива. Одна слегка напоминает коктебельского «прокурора», другая лучше, но всеже это не Алино прелестное лицо.

    Феодосия, 12-го февраля 1914 г., среда.

    Алины новые слова:

    «га» — глаз

    «цеси» — часы

    «буба» — бублик

    Кроме того, она начиная с вчерашнего дня к<а>к-то странно изменяетт слово: «мама»,— то «маматка», то «мамка» и сегодня утром «мамака» — д<олжно> б<ыть> в память Валерииной прабабушки, вылезавшей по ночам в форточку на крышу и умершей — о, ужас! — в моей комнатке со звездами (в Трехпрудном).

    Аля уже несколько дней простужена — сильные насморк и кашель,— но вчера она всё-таки выходила,— было очень тепло.

    Сегодня прелестный день. Я выходила кормить собак остатками ветчины и ничего не могу сказать о красоте этого серо-голубого чуть-чуть прохладного утра. Хочется писать стихи, но к<а>к-то нет размеров. А хочется написать что-н<и>б<удь> особенное. Но я ленива, а большие стихи все-таки требуют усилий, особенно начало,— я всегда начинаю с конца.

    Последние вечера мы с Асей думаем о Розанове. Ах, он умрет и никогда не узнает, к<а>к мы безумно его понимали и трогательно искали на Итальянской, в Феодосии, зная, что он в Москве! Милый Розанов! Милый, чудныйм старик, сказавший, что ему 56 лет и что всё уже поздно. Но я знаю, к<а>к безнадежны письма к таким. к<а>к он, и не могу вынести тоски в ожидании письма, к<отор>ое — я знаю! — не придет. Ах, это такая боль! Все равно что писать Марии Башкирцевой или Беттине.

    их в комнату к Лизе. Обе — громадные, толстые, с некрасивыми плоскими русскими лицами. Одной лет за 30, другой около 20-ти;— обе одинаково безнадежны.

    Заговорила старшая: «Вот мы ставим любительский спектакль «Женитьба»…

    — «Сейчас попросят участвовать»,— с неудовольствием подумала я.— Но нет! — «И вот нам нужно платье для невесты. У Вас, кажется, есть такое платье — васильковое — мне говорила M<ada>me Сеневич»…

    —«Да, есть»…

    — «Т<а>к не могли бы Вы его нам одолжить?»

    — «Нет, это совершено невозможно», строго ответила я — «я своих платьев на прокат не даю.»

    — «К<а>к жаль. А у нас спектакль завтра.»

    — «Совершенно невозможно.»

    Уходя одна из них сказала: «Ну, т<а>к мы сейчас поедем к Клеопатре»…

    — «Да, это будет лучше»,— довольно громко заметила я.

    — наивная и непроходимая.

    Феодосия, 15-го февраля 1914 г., суббота — масляница.

    Аля говорит еще:

    «кацо» — кольцо «хось» — хвост у кота

    «кайцо» «уси» — усы

    «басе» — браслет «Куси» — Кусака

    «каля» — коляска «хоп» — когда ее спускаешь на землю.

    Разговор к<а>к-будто подвигается.

    Феодосия, 16-го февраля 1914 г., воскресение.

    Сегодня Аля говорит:

    «толя» — стол кот — кот
    «толь»   «коти»  
    «об» — лоб   «татам?» — кто там?
    «во» — волосы   — всего, кажется, 53 слова, или 55.

    По утрам она приходит ко мне в постель, где обыкновенно встречается с Кусакой.

    — раз пять подряд — и, когда кончила, шерсть его на этом месте была вся мокрая.

    — «Мокрый Кусака!» — сказала я, смеясь.

    — «Пи!» — огорченно ответила Аля. (Удвойте ее ответ — и cтaнет ясно, в чем дело.)

    Тогда я, чтобы проверить, спросила:

    — «Кто хочет за маленькое?»

    — «Пи!» повторила Аля.

    Это она научилась понимать совершенно самостоятельно — от частого повторения.

    Страница: 1 2 3

    Раздел сайта: