Еще одно ее самостоятельное открытие. Она что-то говорила: «ми».
— Кто «ми»?» — спросила я машинально и вдруг услышала в ответ: — «Аля!»
Сейчас читаю в мамином дневнике, 5-го марта 1894 г., суббота, (мне тогда было 1 г. 5 мес. 1 нед.)
«Маруся растет и развивается не по дням, а по часам. Она повторяет почти все слова, к<отор>ые слышит и у нее такая потребность говорить, что она по целым часам болтает всякий вздор, из к<оторо>го ничего понять нельзя; но говорит она с такой серьезной миной, с таким сосредоточенным взглядом, и то в форме вопроса (причем она обижается, если ей не отвечают), то в форме возражения, а иногда делает серьезные замечания на своем специальном жаргоне по поводу проезжающей «дэидзики» (лошадки), или бегушей «уа-уа» (собаки). В тех случаях, когда она спешит поделиться впечатлениями, получаемыми из окна, она бесцеремонно обеими ручками поворачивает мою голову в ту сторону, куда ей нужно. Она очень крупная девочка и у нее уже 14 зубов, хотя ей нет и полутора года».
Тогда мне было на неделю меньше Али. Я, очевидно, говорила больше, хотя Аля для своего возраста очень развита и сознательна. 1 г. 5 мес. у нее вышел 16-ый зуб,— даже раньше, а у меня их в ее время было 14. Скоро Але 1 г. 5 1/2 мес.,— через 3 дня.
19-го февраля 1914 г., среда.
Сегодня Але 1 г. 5 1/2 мес. и ровно год со смерти Бобылева.
Три-четыре дня была весна. Сегодня ясный день. Вчерашний снег быстро тает. Я провожала Сережу к Могилевскому, заходила в Воинское управление и теперь дома с Алей,— няня ушла за вещами.
— ее первая муфта, совпавшая с ее первым насморком! Все три веши из золотисто-розового, вернее розовато-желтого кудрявого плюша. Пуговицы на шубке — большие плоские матово-золотые, к<а>к на моем старинном синем платье; капор отделан темно-золотыми лентами, такого же цвета шнурок на муфте. Шубка длинная, почти до самых калош, широкая, но все же сидит хорошо. Аля в ней выглядит настоящим барским ребенком — очень нарядным. Я каждый день в течение недели раза по два наведывалась к портнихе, напоминая этим Асе Акакия Акакиевича и его шинель. Кроме шубки — хотя это скорее осеннее пальто—у Али из новых вещей еше несколько летних платьиц —2 белых батистовых, одно пикейное, одно красное — сшитых Асей, и шесть панталончиков.
Вчера вечером у Александры Михайловны зашел разговор о Масюсе, племяннице М. П. Латри,— трехлетней черненькой обезьянке с торчащим надо лбом чубом, перевязанным огненным бантом, и узкими, живыми — слегка японскими глазками.
Это «забавный» ребенок, мне совсем чуждый. Алекс<андра> Ми<айловна>, Ариадна Николаевна и Михаил Пелопидович наперерыв восторгались ее «словечками», причем привели такой случай: когда ей перевязывали палец куском марли, она сказала: — «Это «вуваль» собственно».
Ася говорила о Ириночке и Тане Лампси. А я слушала всё это и думала о том, к<а>к Аля через два года затмит всех Масюсь и Ириночек мира. И тайно торжествовала.
Об Aлe. Третьего дня я давала ей суп. Когда тарелка опустела, она неожиданно сказала: «сё» — всё. Да. еще одно: стоит кому-н<и> б<удь> или чему-н<и>б<удь> застучать в соседней комнате, к<а>к он идет к двери и говорит: «татам?» — кто там?
| — «Кто милая?» — «Аля!» |
Новые слова:
|
|
| — «Кто котенка?» — «Аля!» (Я ее иногда т<а>к зову.) | «мамака» «мака» | — вроде мамочка |
| — «Кто гадкая?» — «Пи!»Эти два слова тесно у нее связаны. | «сё» — всё «ейщо» — еще «ума» — умная | |
Вчера и сегодня ока восторженно дудит в Лилину дудку, приче голосом помогает звуку.
«мамака» — вроде «мамочка»
«мака»
«сё» — всё
«ейсё» — еще
«айсё»
«ума» — умная
«каей» — скорей
«капа» — капор
Феодосия 26-го февраля 1914г., среда
Аля говорит еще:
ах
«. урика» — рука
«утка»
«р» и смягченным «а»)
«Котика» — котик
«таталя»— татарин (это, впрочем, бессмысленно.)
«хашо» — хорошо
«харшо»
«йзя» — нельзя
«Котика» она начала говорить после того, к<а>к я ей машинально пропела несколько раз 2 строчки из колыбельной песни Эвы Адольфовны:
«И лупили кота
Попере-ек живота,
И лупили ко-ти-ка
»
И вдруг она начинает, подражая мне, протяжно напевать: «ко-ти-ка». Она говорит около семидесяти слов. За 4 мес. нашего пребывания здесь она выучила 55 слов,— приехала с 14-тью.
Недавно мы были с ней у д<окто>ра Фиделева. Его не оказалось дома и мы, дожидаясь, сидели в гостиной: я в кресле, Аля — на полу, играя моей муфтой. Войдя она было смело пошла, но несколько раз подряд скользила и падала на слишком натертом линолеуме. Она играла, я читала журнал «Женское дело». Особенно меня поразила женитьба 102 летнего старика на 100 летней девице (выражаюсь словами журнала!) и рождение от них ребенка, оказавшегося прапра прадед ом своего крестного отца.
Через 1/2 часа пришел д<окто>р — высокий симпатичный старик, принявший нас очень тепло. Аля отчаянно отбивалась и била его по чему попало. Крик стоял ужасный. Тем не менее он ее выслушал и выстукал. Сердце и легкие ее он нашел отличными, но обнаружил малокровие и прописал железо с йодом. В то время, к<а>к я ее одевала, она начала петь.
— «Ишь к<а>к поет! Милая!» — ласково сказал Фиделев.
<а>к кучер — в скобку. Видна тонкая, длинная белая шейка. Волосы сзади — русые, на чолке — смешанные, на висках— почти белые.
21-го мы ее снимали. Все три карточки удачны. На одной она немного подняла голову и сдвинула брови и почему-то похожа на француженку: на другой — во весь рост, сидя на стульчике, глядит исподлобья и немного улыбается; на третьей — по грудь — у нее какой-то обиженный вид. Лучше всего вторая. Там она очаровательна.
Феодосия, 27-го февраля 1914 г., четверг.
Вчера я, желая взвесить Алю, раздела ее и поставила на ковер. Каково же было мое удивление, когда она вместо того, чтобы итти. отчаянно начала плакать и лицо ее совершенно исказилось от страха.— Она еще никогда не ходила без башмак<ов>. Вскоре, однако, она освоилась и стала смеяться.
Весит она 29 ф<унтов> с 1/2, но это после обеда, с барабанообразным животом, по к<отор>ому она радостно хлопала. Думаю, что ее настоящий вес сейчас около 28 1/2 ф<унта>,— во всяком случае не меньше.
<ережа>, выведенный из терпения, велел няне уйти в мою комнату, потушив предварительно свет, и запретил ей откликаться на Алины вопли. Сначала она плакала, за плачем последовали крики: «няня!», длившиеся минут 10, за «няней» — «мама», за «мамой» опять «няня», потом «Ася», за Асей — «дай! дай! дай!», «кукук», «ба-ба»,— т<а>к минут сорок.
Наконец она уснула, продолжая всхлипывать во сне, но спала всю ночь хорошо, чего не было уже ночей пять.
В Феодосии весенние бури с безумным ветром. Яркие лунные ночи. Третьего дня и вчера мы — Ася, Макс и я — гуляем до обеда. Были на Караимской слободке и вчера на Карантине.
Караимская слободка — совершеннейшая Италия. Узкие крутые улички, полуразрушенные дома из грубого пористого камня, арки, черные девушки в пестрых лохмотьях. Ася снимала. Мы дошли до Митридата,— белого здания с колоннами — в греческом стиле. У входа в помещающийся в нем музей древностей — два старинных огромных кудрявых итальянских льва. Я влезла на одного из них и села боком, к<а>к амазонка. Макс стал спереди, около морды.—Т<а>к сняла нас Ася.— Дорогой мы ели конфеты.
Вчера мы снова зашли к Александре Михайловне. Она лежала на диване больная.
— «Александра Михайловна! Вы спите?»
— «Нет,— лососинюсь.» — У нее был сердечный припадок.
Встретила она нас радостно.
—«Ну вот,—весна пришла, две мои милые девочки!» Мы немного посидели, поговорили о материях «глазки да лапки», чем привели в ужас Макса.
Феодосия. 2-го марта 1914 г., воскресение.
| «Пря» — Пра | «шяпа» — шляпа |
| «тека» — щека | «пато» — пальто |
| «тяй» — чай | «сюп» — суп |
| «бака» — собака | «бои» — брови |
| «ку» — вкусно | «пит» — спит |
| «апо» — на пол | «кики» — крик петуха — всего 78 слов |
Вчера вечером я ей купила ангела — в моем вкусе: голубые крылья, золотые волосы, голубые глаза, голубая Мантия и белая одежда с золотым пояском.
Показывая его сегодня Але, я спросила:
— «Аля, кто это?»
— «Аля!» и тотчас же подставила руку к губам, целуя воздух. Когда ее одевали на прогулку, она вспомнила и показывая рукой вверх на ангела, сказала: — «Аля!»
Сегодня маленькая Дора от портнихи принесла Алино новое летнее пальто — из темно-коричневого шелкового полотна с золотыми пуговицами и круглым воротником. С<ережа> находит ее в нем похожей на мальчика.
Феодосия, 4-го марта 1914 г., вторник
Алины слова:
| — Макс «есь» — есть «туль» — стул «той» — стой сядь — сядь «мако» — молоко «бублю» — люблю Соня — Соня «анька — ангел «му» — муфта | Первая фраза: «Иди, кот!» Недавно она несколько раз сама поцеловала мне руку. Целуется она очень хорошо — сухо и твердо. Когда ей скажешь: «Сделай т<а>к лапами», она, смеясь, обеими руками обнимает за шею и целуется. Завтра ей 1 1/2года. |
Феодосия, 6-го марта 1914 г., четверг.
Вчера Але исполнилось 1 1/2 года. Ее новые слова:
«бось» — брось
«бёть» — бьет
«мутика» — музыка
огонь (раньше «аго»)
дома — на вопрос: «где Ася?»
«Аду»
«Дуда» — Андрюша
«паси» — спасибо
«сицяс» — сейчас
«асё» — осел
Всего больше 100 слов. А еще месяц назад было 43!
— еврейский,— впрочем и второй был еврейский. В первом мы перебрали почти все игрушки, ища идеального медведя «на всю жизнь». Такого не оказалось. Темно-коричневые и аппетитные по шерсти были с ужасными зловещими мордами.— «Но разве ребенок может понять выражение?» — утешала назойливая хозяйка магазина.— «Да, но мы к<а>к будем страдать!» — Другие медведи — цвета ржи — имели какую-то равнодушную внешность. Мохнатой куклы мне не хотелось, небьющиеся были тупы и тоскливы. Наконец мы выбрали одного — темного небольшого, с шелковистой шерстью, в настоящей медвежьей позе застывшего на своих крепких колесиках. Угрюмое выражение и общая солидность очаровали меня. Мы долго торговались,— я давала не больше трех. Наконец, она сошла на 3 р. 50. Но Ася убедила меня посмотреть в др<угом> магазине. Мы ушли, купив чудесную Ваньку-встаньку — настоящего русского, времен, когда мальчиков одевали в кафтанчики, бархатные шаровары и шапочки с павлиньим пером. Хозяйка провожала нас огорченными возгласами и возмущенными укорами. В другом магазине я сразу выбрала большого осла — настоящего, серого. трогательного, со сгибающимися ногами. Целый вечер я восторгалась им, целовала в морду и гладила. С<ережа> придавал ему какие-то небычайно подлые позы: выворачивал голову на спину, всячески выгибал ноги. Я искренне страдала. Читая перед сном «Лучше не жить» — роман из японской жизни, я всё время взглядывала на ослю, сидевшую рядом на столе, умилительно растопырив ноги.
На след<ующее> утро — Алиного полутарогодия — я ей дала его. Сначала она очень образовалась, гладила его, трогала за уши, целовала в головку, в первую минуту приняв его за «ау». Но когда он, потихоньку нажатый мной, вдруг неожиданно пискнул, она вся затряслась, заплакала и стала его отпихивать, недовольно и испуганно завывая и повторяя: «но, но, но, но, но, но, но!» «Няня! Няня!» «Ма-ма-ма…» «ух!» С этой минуты она его боится. Позабудет его голос — и целует, обнимает; он пискнет — сразу отмахивается и возмущенно воет — именно воет — без слез, нечто, вроде: «y-y-y», или «о-о-о!» С<ережа> всё время им ее пугает, наслаждаясь ее страхом.
В 10 час. мы отправились с ней к фотографу — уже не к Гольдштейну, а к Стамболи, к к<отор>ому я предварительно заходила. По дороге мы зашли к Асе, где повторилась обычная сцена с Андрюшей: Андрюша на руках у няни восторженно тянулся к Але и трогал ее за лицо. Аля говорила «in» и недовольно клонила голову на плечо своей няни. Совсем, к<а>к 11 месяцев назад, на
<Запись не окончена, не заполнена нижняя половина страницы.>
Феодосия, 9-го марта (1-ый день весны); 1914 г., воскресение.
| «карей» — скорей (раньше «каей») | |
| «Мурри!» — крик кота | «Кусика» — Кусака |
| который | |
| дать | |
| «Маррина» — Марина |
Утром, когда мы пьем чай, Аля стоит у стола и ест бублик. Я намазываю ей его маслом. Слизав масло, она вновь подает мне бублик: «на! на!» Вчера и сегодня она ежеминутно меня целует — куда попало, зная, что я умилюсь, скажу: «дуся» и возьму ее на руки. Сегодня она в первый раз бежала по двору, широко раскинув руки. Недавно я ее снимала стереоскопом — плачущую, злобную, но все-таки слегка похожую на себя (en laid). {в безобразии (фр.)} Два раза на руках у няни, раз стоя, причем наклоненная над ней няня вышла жираффой. Нужно сказать, что лучше всего вышли ее шубка, капор и муфта. Морда — злобная, глаза почти совсем закрыты — от солнца и слез. На одной карточке вышел Ваня, случайно ставший рядом. Сегодня С<ережа> подарил ему пугач и галстук.
Феодосия, 10-го марта 1914 г., понед<ельник>
Сегодня утром я зашла к Стамболи за Алиной пробной карточкой. Звонок резко зазвенел еще внизу. Я вошла — никого. И вдруг голос старшего фотографа: «Приготовьте карточку ребенка Мelle »
Он вошел.
— «К<а>к Вы узнали, что я пришла? Ведь дверь закрыта!»
— «Я Вас видел в щелку!» — смеясь ответил он.
Посмотрев карточку — очень милую — я собралась уходить, когда раздался звонок.
— «Вас верно ждет Ваша сестричка?» спросил фотограф.
—«Да!»— нерасслыхав в точности ответила я.
— «А-ах!» раздался тотчас же изумленный возглас ф<ото>графа, увидевшего стоящего внизу высокого молодого человека в драповом модном пальто и фетровой шляпе — Сережу. Это сестричка-то!
Сегодня Аля слегка разочаровала меня: 1) никак не могу понять, что она говорит: «Марина», или «барыня»; 2) на вопрос: «к<а>к зовут маму?» она определенно отвечает: «и-а» т. е. криком осла.
Сейчас вернулась от портнихи — мерила черное платье с лиловыми цветочками (а la приживалка). На обратном пути было свежо, веял ветер. Небо было ясное и прохладное, в окнах горели огни, Я шла легко и быстро, взволнованная, к<а>к всегда, когда одна.
«Быть совсем одной
Под луной»
или
«И совсем одной
Под луной.»
Сверкнула и обожгла мысль: «Если бы я лет 10-ти увидела себя сейчас, в этой узкой уличке без одного фонаря, бегущей куда-то — куда-то определенно «домой»…
<а>к тоскливо, что я насильно перестала думать и заглянула в будущее Али.
Совсем наверху я поравнялась с пьяным и не то от настоящего, не то от «нарочного» страха — пожалуй и от того и от другого — еще ускорила шаг, позорно оглядываясь.
Сейчас я жадно думаю об ужине.
Феодосия, 11-го марта 1914 г., вторник.
Алины слова:
пить
«таит» — тоит
Алёк
Сегодня мы снимали Алю и Андрюшу— в первый раз вместе, кроме стереоскопических снимков на Пасху прошлого года — сначала в ф<отогра>фии «Moderne» — одна на стульях, стоя — потом у Стамболи: 2 раза одних, сидящих на столе, 2 раза с Асей и мной. Я на одном снимке шевельнулась. Если второй удачен, Стамболи переставит с него меня на первый. Снимки — все — удачны, мы смотрели негативы.
Аля и Андрюша вели себя превосходно. Андрюша, к<а>к всегда, ухаживал; Аля отвергала. Во время снимания они не ломались, после — начали ходить по ателье: Аля — к<а>к всегда озабоченно, не притрагиваясь ни к чему; Андрюща — наоборот — весело и любопытно, то садясь на золотую скамеечку для ног, то влезая на causeuse {диванчик для двоих (фр.)}, то пихая Алю в спину. Единственный предмет, заинтересовавший Алю в ателье — было большое зеркало, перед к<отор>ьм она проделывала какие-то движения. Их бегство друг за другом (т. е. Аидрюши за Алей) и друг от друга (читай: Али от Андрюши!)Ася сравнила с пластическими танцами. На прощание ф<отогра>ф подарил мне три пачки папирос Стамболи,— каких-то особенных. Я обещала ему книжку стихов.
На улицах весна, Аля гуляет уже в летнем пальто и бархатной шляпе. Всех новых снимкой 5 — 5 разных Алиных выражений!
С<ережа> глубоко и горячо возмущен моим частым сниманием Али.— «Меня бы совершенно удовлетворила Алина карточка с пальчиком,— все остальные я свободно мог бы выбросить. Одна только карточка от Алиного детства!»
— «Ну, хорошо, и оставайтесь с этой одной, а я останусь с целым альбомом» — полусерьезно ответила я.
Думаю в следующий раз снять Алю у ф<отогра>фа не раньше, к<а>к через 1/2 года. а дома— месяца через два— 5-го мaя, в день трехлетия нашей первой встречи с Сережей. (5-го мая 1911 г.— 5-го мая 1914 г.— и дочь 1 г. 8 мес.!)
Феодосия, 24-го марта 1914 г., понед<ельник>.
Алины новые слова:
«бом, иди» — бом, бом, бида бом и т. д. (песенка.)
«буси» — бусы
«катинка» — картинка
«паситься» — проситься
«изик» — язык марш
«цизик» — чижик (песенка) «патя» — платье
«Оля» — Вера
кися Аленька
кисенька «сява» — сова
«бе» — бедный шапочка
корова (сначала «кароля») «киня» — книга
«нотка» — ножка
дуся вон
дусенька ой-ой-ой
«тюки» — чулки сядь
«тюлок» — чулок татарин
«мить» — мыть Лёва
«миться» — мыться буду
«мокий» — мокрый на-на-на — когда зовет собаку
нос пять
рот копейка
«хоцю» — не хочу «бизит» — бежит
«арек» — орех «апочка» — лапочка
«пасибо» — спасибо «сапка» — шапка
Соня «той» — стой
«тетыре» — четыре «таит» — стоит
«патя» — платье
«падёт» — упадет «мута» — муфта
«мятика» — мячик дурак
дура
«пасёл» — пошел
«сюмка» — сумка
рано
скоро
«кася» — каша
Около 10-ти дней я пролежала в постели: болела нога. За это время, вернее 21-го — приехали Пра, Майя и Толстые. Накануне из К<окте>беля пришли Макс и Людвиг в сопровождении Лапко, Одноглаза и Шоколада. А еще раньше приехал из Москвы Рогозинский.— К<а>к я бессвязно пишу! —
Дело в следующем: Рогозинский, не пригласив, даже не предупредив ни С<ережу>, ни меня, уехал на авт<омобиле> в К<окте>бель с Богаевским. Мы, конечно, закипели — сначала вдвоем, а затем, с приходом Аси — втроем.
— «Господа, ведь странно!» — говорила Ася — «я с утра сегодня чувствовала, что придет Макс,— у меня даже в дневнике записано.» Мы решили, что Макс, конечно, приедет на автомобиле с Р<ого>зин-ским и Б<огаев>ским. Злословя и возмущаясь мы говорили о бестактности почти всех наших знакомых и яростно восхваляли свою тактичность, когда раздался стук в дверь, сопровождаемый громкими голосами и какой-то буйной возней.
— «Марина, я тебе привел твоего крестника!» — послышался голос Макса. С<ережа> и Ася кинулись к двери, в к<отор>ую мгновенно ворвался Шоколад. Через секунду он исчез, «к<а>к видение». Раздался грохот разбиваемого стекла, возня усилилась.
— робея — великолепный Лапко, суетливый Одноглаз и мой крестник Шоколад, похожий на лисицу. (Это он за дверью перебил все бутылки.)
—«Господа, вы на автомобиле?»
— «Нет, пешком!»
— «Честное слово?!»
Макс поднял два пальца.
— «А к вам Рогозинский и Богаевский поехали!»
Мы прямо захлебывались от счастья.
Подали ужин. Вскоре С<ережа> выпроводил Одноглаза и Шоколада в соседнюю пустую комнату. Оставшийся Лапко сначала лежал «по светски», подняв голову и вытянув передние лапы, потом развалился по летнему, в коктебельской позе, к<а>к где-н<и>б<удь> в саду, на дорожке, под жарким солнцем.
Макс вскоре ушел к Богаевскому, опасаясь разойтись с ним, когда тот вернется.
Людвиг, С<ережа> и Ася решили пойти к дяде. Вскоре я, потихоньку одевшись, пришла туда. Меня всю качало.
— рано утром — приехали Пра, Майя и Толстые.
К нам пришла одна Майя…
Феодосия, Благовещение <25 марта > 1914 г., вторник.
Феодосия, 14-го апреля 1914 г., понед<ельник>
| Алины слова: | |
| «папарося» — папироса | «босяка» |
| «камешка» — камешек | «сасапка» — собака |
| «теточки» — цветочки | |
| ворота | дуся |
| море | дусенька |
| синее | кисенька |
| «дайон» — медальон | «косетка» — кошечка |
| «патоны» — панталоны | «котка» — кошка |
| «Серёза» — Сережа | горит |
| Лев | «тепо» — тепло |
| «камейка» — скамейка | «хонана» — холодно |
| «байана» — обезьяна | «Ванька-танька» — Ванька-встанька- |
| «тава» — трава | «гаятий» — горячий |
| «тавка» — травка | дуй |
| «горрка» — горка | дуть |
| «мачки» — башмачки | дать |
| «тюлочки» — чулочки | даст |
| «гуляа» — гуляла | |
| «казя»— коза | «умица» |
| «пасита» — спасибо | «умицка» — умница |
| «мати» — смотри | боится |
| Бяка | «пуси» — пусти |
| Рука | «на пол» — на пол |
| «сухаха» — сухая | раз — раз |
| «мокрий» — мокрый | да — два |
| «пать» — спать | три |
| «дасиданья» — до свиданья | «тетыре» — четыре |
| «гетри» — гетры | пять |
| Лошадь | «шесь» — шесть |
| <узское> «I») | «сем» — семь |
| «Карак» — Шоколад (собака) | восем |
| девять десять |
После каждого возвращения с прогулки Аля заявляет мне: — «Гуляа».
<и>б<удь> в рот иногда самостоятельно говорит: «пасита» — спасибо. После совершения известного похвального действия объявляет: — «Всё» и затем: «Умица!»
Кстати, у нее уже опять новая няня, в Феодосии третья, вообще, считая кормилиц, десятая. Зовут ее Ксенией Гавва, ей 16 лет. Она хорошенькая, маленького роста, краснощекая, с большими глазами и очень правильным носом. Характер — веселый, голос — звонкий и резкий. Часто по вечерам, слыша, как она баюкает Алю, я прихожу в ужас,— сплошной крик.
Но за одно я ей благодарна: в 2 дня она приучила Алю проситься, а то Аля, просившаяся еще при Аннетте, 1 г. 1/4 мес., при второй няне совершенно отвыкла и поливала комнаты раз по десяти вдень, несмотря на самые строгие меры.
Смешная черта: когда она уже начала привыкать проситься, то до «прошения» ходила по комнате с совершенно искаженным лицом, повторяя: «мокрий! мокрий!»
— «Аля, ведь ты сухая!»
— «Сухаха!» плачевным голосом повторяла она.
Потом она уже на вопрос: «Ты мокрая, или сухая?», стала отвечать: «сухаха», щупая себе панталоны.
| Считает она т<а>к: | Еще слова |
| «Раз!» — «Ряс!» | поет |
| «Два» — «Да!» | «касий» — красный |
| «Три» — «Три!» | «беяя» — белая |
| «Четыре» — «Тетыре!» | «касит» — кашляет |
| «Пять» — «Пять!!» | «Маринитька» — Мариночка |
| «Шесть» — «Сем!» | «Лёвуська» — Левушка |
| «Восемь» — «Восем!» | небо |
| «Девять» — «Девять!» | «сисяс» — сейчас |
| «Десять» — «Пять!!» | «катает» — катается |
| качается | |
| «гайка» — гадко | |
| «кареку» — кукареку | |
| «кот куда» — куриный крик | |
| «кусатька» — Кусачка |
«Ря-ас! Пять! Сем!»
Когда чего-н<и>б<удь> испугается, а пугается постоянно — очень нервна — тотчас же кричит: «Боится!» И когда Шоколад убегает от нее тоже кричит: «Боится!»
— «Аля, какое море?» — «Синее!»
— «Какой медальон?» — «Синий!»
— «Какой у тебя пояс?» — «Касий!»
— «Какое море?» — «И-а?»
И лукаво смеется.
Вообще, когда расшалится, или не хочет отвечать, говорит: «И-а!’» (Ослиный крик)
— «Ада! Мокрий! Боится!» закричала она, отворачиваясь.
Потом Ася на Итальянской купила им по вертушке с разноцветными бумажными звездочками. Аля было взяла, но при первом порыве ветра, завертевшем звездочки, бросила вертушку на троттуар, с криком: — «Боится! Боится!»
Что, если эта прогулка по Итальянской, море и вертушки, ветер и плачуший Андрюша — останутся ее первым воспоминанием?
«К<а>к Андрюша плачет?» отвечать — плачем.
Вчера я снимала ее с Ваней на ступеньках у Сережиной двери.
Аля хорошо бегает с горки и сама влезает на нянину кровать.
кусает
«кушу» — укушу
«кусила» — укусила
ест
» — кушала ботинки
«сапотька» — шапочка
«апотька» — лапочка
дерется
— крик кота
«миляа» — милая
«Адюся» — Андрюша
«боно» — больно
— плачет
«патице» — платьице
ботинки
«сонца» — солнце
«уна» — луна
«тимо» —темно
<етра> Н<иколаевича> Для Али 1) вышитую картину; барашек, лежащий на гирлянде роз 2) две картинки масляными красками: мальчик с кошкой и девочка с собачкой (у собачки человечье лицо) 3) две раскрашенные гравюры 60?ых годов: мальчик с венком повилики в крупных кудрях, держащий человекообразную собачку, другая — девушка, прижимающая к груди такую же собачку. Особенно хорош барашек, его очень хвалил Богаевский. Все веши — старинные.
Только сейчас ушла Аннета, Алина первая феодосийская няня, не видавшая ее около 2 1/2 мес. Аля ее совершенно не узнала,— а ведь узнала же Пра 1 г. 2 1/2 мес. после 2 1/2 мес. разлуки! Аннета находит, что Аля очень выросла и что лицо у нее стало меньше. В ней сейчас 83 сантиметра длины. За 2 месяца она выросла на 2 сантиметра. 1 1/2 месяца назад она весила 28 1/2 ф<унта>,— интересно, сколько теперь.
— весна, зрелость — лето, пожилые годы — осень и старость — зима, то что же — детство? Это — весна, лето, осень и зима в один день. Кажется, т<а>к.
Пишу стихи Эллису,— всего пока 308 стр<ок>. Выходит, вроде поэмы.
Усиленно «шьюсь», т. е. заказываю портнихе платье за платьем, на всех «теточки», к<а>к говорит Аля.
Алины новые слова:
«теёнотька» — телёночек
«зеёный» — зеленый
«пакхет» — пахнет
«пасотим» — посмотрим
«каёши» — калоши
«дёетька» — девочка
барин
<етра> Н<иколаевича> три немецких книги 70-ых гг.— 3 тома «Tochteralbum» {Дочернего альбома } с очаровательными романтическими картинками: девочки в пышных юбочках, с длинными панталонами; дамы, причесанные на пробор, с волосами, покрытыми сеточкой; господа во фраках в талью и цилиндрах: элегантные миссионеры, окруженные добросовестно-черными неграми; тропические заросли, змеи, морские животные; похищение какой-то девочки неграми; вдруг ни с того ни с сего Бетховен; матери, шьющие платья тут же играющим детям; громадный слон с задраным хоботом и танцующий перед ним от страха крошечный человек в штатском; кораблекрушения, руины, короли, гномы, пастухи, барашки, и т. д. и т. д. Я целый вечер с наслаждением рассматривала эти картинки и — клянусь — они меня волнуют в несчетное число раз больше великих мастеров — старых и новых! Сегодня утром я показывала их Але, пришедшей ко мне на постель. Могу сказать, что она смотрела их чрезвычайно умно и внимательно.
—«Тава… зеёный»а (Трава… зеленая).
—«Теточки…» ( Цветочки). Негра она назвала Лёвой и, пощупав ему красные панталоны — единственное, что было на нем надето — объявила: — «Сухаха!» (Сухой). Маленьких девочек она называла Алей и целовала. Называла части тела и одежды, море, цветы,— не пропускала ничего знакомого. Рассмотрев картинку, она говорила: — «Всё!» и добавляла: «Пасотим!» (посмотрим).— Различала мальчиков и девочек; видя траву или цветы просила: «Дай!» и старалась их сорвать.
Феодосия, 17-го апреля 1914 г., четверг
— запомнить! 1 г. 7 1/2 мес.! —
— «Пасён… Барбос… гайкий!» ( Пошел Барбос, гадкий!)
— «Огонь… горит.» — «Мамотька, дуся!» — «Мако… гаятий.» (Молоко горячее), «Няня… поет.» «Пуси… апол!» (Пусти на пол!)
Я думаю — через месяц она будет говорить совсем хорошо.
«мыла» меня следующим обр<азом>: облизав палец, она водила им по моему лицу, или руке, приговаривая: — «Миться! Миться!.» — Это она уже делает давно,— очевидно, научилась у Кусаки.
— это при ее дикости! вообще он ее приручил,— и вдруг, увидев няню, входящую с блюдом, изрекла: . — «Няня… поет!»
Мы все ужасно смеялись, смеялась и страшно сконфуженная няня.
Аля говорит сейчас около 300 слов, а 2 месяца назад знала всего 60. Значит, за 2 месяца она выучила 240. Сережа учит латынь, Аля русский.
Феодосия, 22-го апреля 1914г., вторник
«Мама… кусит» (Мама кушает)
« Кот… кусает»
«Сюмка… паля» (Сумка упала)
«Ваня… иезет» (Ваня лезет)
«Буба… дать» (Бублик дать)
«Мням-мням — будет?»
Все это, конечно, в разных комбинациях.
«Куритя… коткуда» (Кудахтанье курицы)
Новые слова:
«палитька» — палочка
«иерёвитькаа — веревочка
«паход» — пароход
дудит
«пицька» — птичка
петух
«куритя» — курица
«тайелитька» — тарелочка
«амка»— лампа
«гайовка» — головка
«ёнтик» — зонтик
Уже почти невозможно записывать все ее слова.
<и>б<удь> вещью, к<а>к Аля с криком: — «Адюся, изя!» изо всех сил толкала и тащила его в противоположную сторону.
Сама она никогда ничего не трогает, кроме своих игрушек и вещей.
Нервна она ужасно: хлопнет ли дверь, загудит ли пароход, войдут ли несколько человек сразу,— уж она кричит: «Боится!» и плачет, схватившись руками за голову.
Вчера мы напр<имер> с С<ережей> стали показывать ей зонтик: то ли, что он черный, то ли, что т<а>к быстро меняет вид, внезапно из узкого делаясь широким и круглым, но он произвел на нее ужасное — в смысле ужаса — впечатление. Она кричала: «Боится! боится!», плакала, дергалась, дрожала и, когда С<срежа> подержал ее над ним (зонтик лежал на полу, палкой кверху) стала так отчаянно se demener, {метаться (фр.)} что пришлось всё это прекратить.
— наоборот, Аля выше его на 4 сентиметра, в ней 83, в нем —- 79.
Недели две, к<а>к она засыпает без укачивания и просится — во время дневного сна — всегда, ночью — иногда. И недели три, к<а>к ведет себя прилично без одного исключения.
Ах, какими словами передать ее очаровательность?!
— всё это aa la lettre {в буквальном смысле.(фр.)} Напр<имер> она дразнится: «Мя-ямя! Мя-ямя!»
— «Что такое за «мямя»?» —
— «Мама!» — и вся сияет.
Целуется она обворожительно. То обхватит руками за шею, то необыкновенно-осторожно подопрет руками ваш подбородок, то просто приблизит личико, иногда улыбающееся, чаще — серьезное.
Аля стоит на зеленой, густо заросшей площадке, с к<оторой> видна вся Феодосия. Из окон Редлихов доносится музыка. И вдруг Аля восклицает:
— «Музика! Синяя!»
— «Аля, дуй!» Аля дует, но слишком слабо.
— «Аля, смотри!» — и я задуваю одуванчик.
— «Потусила!» — протяжно говорит Аля.
Трава доходит ей выше пояса. Она в одном платьице и белой пикейной шляпе. Солнце жжет и сверкает. Цветут сирень и акации. Я сижу на скамейке перед овальным садовым столом. Иногда Аля подбегает ко мне, влезает на скамейку, снова слезает, уходит за цветочком, спотыкается о невидимый в траве камень, падает, встает и вновь подходит ко мне.
— еще более летний. Мы только что кончили пить кофе в саду, у Сережиной двери. С<ережа> ушел спать — совершенно измученный занятиями. Аля бегает одна по дорожкам в пышном белом платьице.
— «Аля, туда нельзя!» — «Аля, иди сюда!»
— «Палитька!» — «Теточки!» — «Кайят писёл!» — «Море синее!» — «Тава зиённая!» — «Паход!» раздаются в ответ Алины словечки и фразы. И вот она стоит передо мной, с высоко поднятыми над головой руками, сияющая, слегка загоревшая.
— «Писла!» И уже опять мелькает между кустами роз и сирени ее белое платьице.
—Ася, Кусака и я. Ася подложила под голову сумку, я — руки. Пахнет русским настоящим летом. Жужжат мухи и пчелы-Небо — ярко синее, море сквозь ярко зеленую траву — еще синей. Жарко, сонно, лениво,— чудно.
<а>к амазонка. Кусака то и дело выпрыгивает из травы,— голубовато-серый, к<а>к густой дым.
Прибежала рыжая Тюнька и обнюхала Асю. Медленно, слегка смущаясь всем своим пушистым лисьим телом — подошел Шоколад (по Алиному«Каррак» и «Кайяд».)
В окне показывается тонкий силуэт Сережи. Прелестное бледное лицо его с огромными серо-сине-зелеными глазами улыбается.
— «Море,— куда?» — «Море! Куда?» — «Море, на, на, на!»
Сегодня утром я просыпаюсь от Алиного голоса:
— «Дай! Дай! Дай’» Молчание. За ним возглас: — «Папасанка!» (Попрошайка)
Только что сейчас мы с ней сидели на няниной кровати и рассматривали коробочки от папирос «Южные». (Я изменила Кеф’у). Аля открыла коробочку и увидав пепел (я его стряхиваю туда за временным неимением рядом пепельницы) восклицает — «Фу, гадость!» — И с настоящим возмущением.
Вчера утром, Аля сидя у меня на диване — я еще не вставала — вдруг изрекла следующее — нежно и нараспев:
— «Мама… титает,
…катяют.»
Над диваном со старинного трехсвечника спускаются бусы.
Часто по утрам и среди дня она начинает просить: «Катинки — пасотим!»
Т<а>к раз двадцать сряду И смотрит их с наслаждением. После картинок, а вернее наравне с ними ее любимое занятие «писать» палочкой по песку. (См. стихи Эллису!)
— «Палитька писет!» — приговаривает она, подымая клубы пыли.
Еще другое ее любимое занятие ходить попеременно от С<ережи> ко мне, от меня к С<ереже> и передавать от одного к другому какое н<и>б<удь> слово, вроде:
— «Мама дура!» — «Лёва, пасёл!» — «Мекекек!» — «Папасанка!» — «Осёл: иа, иа, иа!» Иногда она, забыв, что ей сказали или желая сказать своё, вместо «осел» напр<имер> говорит — «Казя!» (коза), или что-н<и>б<удь> другое.
А. Толстой о ней сказал: «Да, глаза у нее будут губительные. Когда она их прищуривает, они, к<а>к два полумесяца.» — Это, Аля, на случай, если ты полюбишь Толстого, или он тебя. Первого я тебе не советую, а второго не пожелаю!
<а>к тебя будут любить!
«Comme on pleure a vingt ans!» {заставят плакать «Как плачут только в двадцать лет!» (фр.)}
(Старинный франц<узский> романс, к<отор>ый чудно поет Ариадна Николаевна Латри, в чью честь я тебя не назвала!)
<а>к в свой лучший стих. Через 4 дня тебе будет 1 г. 8 мес. В этом возрасте ты уже свела с ума от восторга свою мать 21-го’ года,— возраст, когда м<ожет> б<ыть> любят только себя.
Я тебя почуяла раньше всех и чем бы ты ни была, какой любовью бы тебя ни окружали и какие стихи бы тебе ни писали,— помни, читая эти строки, что первым поэтом ставшим перед тобой на колени, была твоя мать.
Я не знаю женщины, талантливее себя к стихам.— Нужно было бы сказать — человека.
<а>к Пушкин, если бы нс какое-то отсутствие плана, группировки — просто полное неимение драматических способностей. «Евгений Онегин» и «ГОре от ума» — вот вещи вполне a ma portee. {в моих возможностях (фр.)} Вещи гениальные, да. Возьми я вместо Эллиса какого-н<и>-б<удь> исторического героя, вместо дома в Трехпрудном — какой-н<и>б<удь> терем, или дворец, вместо нас с Асей — какую-н<и>-б<удь> Марину Мнишек, или Шарлотту Кордэ — и вышла бы вещь, признанная гениальной и прогремевшая бы на всю Россию. А сейчас о поэме Эллису скажут: одни критики: «скучно, мелко, доморощенно» и т. п., другие: «мило, свежо, интимно». Клянусь, что большего никто не скажет.
Мое отношение к славе?
В детстве — особенно 11-ти лет— я была вся честолюбие. Впрочем с тех пор, к<а>к себя помню! Теперь — особенно с прошлого лета — я безразлична к нападкам — их мало и они глупы — и безразлична к похвалам — их мало, но они мелки.
«Второй Пушкин», или «первый поэт-женщина» — вот чего я заслуживаю и м<ожет> б<ыть> дождусь и при жизни.
Внешне я очень скромна и даже стесняюсь похвал.
В своих стихах я уверена непоколебимо,— к<а>к в Але.
Стихи Эллису почти закончены. Остается дописать вторую половину ночи: его сказки, тухнущую лампу, прощание у тополя. Эпилог закончен сегодня. Всего пока написано 500 стр<ок>. Это — не длинные стихи, а маленькая поэма.
«затыкаю» пустые места, чем попало. Почти всегда начинаю с конца. Пишу с удовольствием, иногда с восторгом. Написав, читаю, к<а>к новое, не свое и поражаюсь.
Если бы у меня было много денег — т<а>к, чтобы не слишком часто считать — я хотела бы иметь много детей,— еще по крайней мере троих. Если у меня будет еще дочь, я назову ее Мариной, или Зинаидой, или Татьяной. Если сын — Глебом, или Алексеем. Я бы больше хотела для себя дочь, для С<ережи> — сына. Впрочем, никто не предвидится.
Читаю в своей записной книжке: «Записать отношение к нам и нашим костюмам в Феодосии.»
Во-первых нас знают решительно все: приказчики, прохожие, уличные мальчишки на улицах.
— «Цветаевы!» — «Поэтессы идут».— «Дочери царя» (из «Декабрьской сказки»,—любимых стихов публики.) Раз шесть или семь по крайней мере мы слыхали этих «дочерей царя» от уличных мальчишек и газетчиков. Приказчики провожают нас возгласами, вроде: «Погиб поэт во цвете лет». Это, впрочем, воскресные. В магазинах они очень вежливы и предупредительны. Мужчины нас определенно любят. О женщинах — умолчим.
<Под строкой, предположительно, рукой С. Я. Эфрона: >
Не забудьте, как я В<ас> спас с монетой!
(Продолжение будет)