|
Точно меня сразу (из Борисоглебского пер<еулка> 1921 г.) поставили на самую высокую гору и показали мне самую далекую даль.
*
Внешний повод, дорогой М. А., к этому моему письму - привет переданный мне от Вас Г-жой Волковой.
*
(Письмо оставшееся без ответа.)
*
(Стихи к Кузмину в Ремесле: Два зарева - нет, зеркала! - 19-го р<усского> июня 1921 г.)
*
Глаза умирающих -
*
В прекрасную даль.
Мы им не товарищи,
Нас им не жаль.
*
Встреча с поэтом (книгой) для меня благодать ниспосылаемая свыше. Иначе не читаю.
*
Стихи о России
(Китеж-град или Версты)
Перечень
(в порядке написания)
*
*
Любить только женщин (женщине) или только мужчин (мужчине), заведомо исключая обычное обратное - какая жуть!
А только женщин (мужчине) или только мужчин (женщине) заведомо исключая необычное родное - какая скука!
И всё вместе - какая скудость.
Здесь действительно уместен возглас: будьте как боги!
Всякое заведомое исключение - жуть.
*
Трагедия голландского полотна платка, попавшего в круг сморкающихся в руку равна только трагедии сморкающейся руки, попавшей в круг голландского полотна платков.
*
Мое непревозмогаемое отвращение к некоторым своим стихам - прекрасным, знаю, но из мутных источников. Будущим до этого не будет дела, а мне дело - только до будущих.
*
Мужское во мне:
Боязнь обидеть поцелуем. Чувство: ты мне доверился, а я -.
Так было с Володей Алексеевым [Алексеев Владимир Васильевич (1892 - 1920) - актер, ученик Мансуровской студии Е. Б. Вахтангова (1914 - 1919); герой второй части "Повести о Сонечке" (1937).], с которым ни разу - потому что действительно доверился. Чувство - после поцелуя - позорной победы, постыдного торжества. Скука победы.
Неумение, чтобы меня любили: нечего делать.
*
Я, кажется, всех мужчин превращаю в женщин. Хоть бы какой-нибудь один меня - назад - в свой <сверху: мой> пол.
*
(Ряд стихов о Георгии)
*
Аля: Отсутствие захваченности, одержимости, полнейшее отсутствие упора, отпора, перебарывания. Сновидчество во всей его пассивности.
Безграничная художественная и душевная восприимчивость, но без выхода в действие.
*
Сны про С. Порода снов - новая.
Постель срывается. Несколько винтообразных кругов. - Не двор. - Чаща залы, лечу высoко, часть узнаю - из другого сна. - А! -
С. на постели, очевидно, госпиталя, стриженый, каким его в жизни никогда не видала (потом спросила Асю - стриженый!) и не представляю себе: бобриком, загорелый, не сон - он. В более ранних снах спрашивала, жив или нет. Никогда не отвечал, или - иносказательно. Сегодня (несколько снов: друг за другом - в одном сне (весь сон - минуты три)) уже не спросила. Не: его голос, глаза, улыбка, а - он, <фраза не оконченах><андельшта>м! Я: - Ну, если бы Вы знали, С., кого он здесь не любил!
Аля тоже здесь, входит, выходит. Помню ясно фразу, оканчивавш<ую?> что-то, что исчезло: - "всё - Марина!"
Не сон о человеке, а сам он. Помню как клонился, клонился ко мне, головой в колени. Говорил о боли в ноге (рана). Я ясно, явно, ушами во сне (не воображением, не переводом желаемого в <пропуск одного слова>, мыслимого в слышимое) достоверно слышала его голос, не ушами сна, а ушами дня. Просто: я сейчас видела и слышала С. Загар, худоба, кротость, стриженость. В белой рубашке.
Это - особая порода снов, я бы сказала - maximum дозволенной во сне - жизни (в отсутствии - присутствия). От сна - только закрытые глаза.
Часть сна: просыпаюсь, лежу на левом боку, свет, сердцебиение, поворачиваюсь на другой, покрываюсь одеялом с головой, зажимаю глаза, но сквозь сжатые ресницы - точно веки сняты - вижу: плэд с меня стягивают - толчек - срываюсь вместе с постелью. Несколько кругов по комнате, стена раздвигается, отвесный полет вниз. Я так привыкла к этому виду полета (непрерывности падения) что - с колокольни буду падать - не испугаюсь, т. е. испугаюсь точно так же как во сне: знакомо-испугаюсь. Падаешь - и не кончаешь, и знаешь, что не кончишь, не до-упадешь - и поселяешься в падении. Свыклась не сразу, через длинный ряд снов. Такие сны мне снились с 14 л. до 18-ти л., перерыв на 8 лет. 26-ти л., в 1919 г. начались опять, последние месяцы почти непрерывно: всё узнаю. Особенность и отличие от всех других: мне не снится, что я лечу: я лечу. Сон - предлог, я бы сказала: законный предлог, не больше. (Чтобы мне сразу не перейти в разряд летающих на Брокен.) Никакой "фантастики". Никаких туманностей. Та же я, и удивляюсь так же, как в жизни, когда удивительно. Еще особенность: тонкая подделка пробуждения. Все мои жесты ведомы и подсказаны, напр. - на правый бок, покрыться. Но плед снимают, веки видят.
Еще особенность: пустoты. Залы - без мебели, отвесы, геометричность. Цвет сероватый (как и в жизни, когда поглощенный одним, не обращаешь внимания: защитный цвет сосредоточенности). Под потолком - проволока. Часто - перила. Всегда заранее знаю, что сегодня так будет. Даже сейчас приготовила тетрадку и карандаш.
*
Я бы сказала так: - Каждую ночь я вижу С. Это бывает во сне.
*
Линия Благовещения:
Взгляд:
Она: раскрытые глаза, ожидание, <пропуск одного-двух слов> он хочет сказать, подымает глаза - остолбеневает - она от взгляда - потупляется, он сказал, она ничего не слышала.
Линия движения: при виде его она встает с колен, он преклоняется. - Встреча глаз. - Она - ниц, он - уже вестник - встает.
*
Я не сновидящий, у меня зоркий сон. Я глазами вгрызаюсь, не в меня вплывает. И сны так вижу - со всеми пятью чувствами (NB! в жизни у меня - одно, мои чувства во сне прозревают, в жизни они все, кроме слуха, бесконечно-притуплены, как сквозь вату, целую гору ваты. Так, могу долго держать горящий уголь, а держа бисеринку - ничего не чувствую, и запах чувствую только страшно-сильный, непереносимый для других, - точно ноздри заткнуты. О глазах говорить нечего - сплошной туман и сияние всех близоруких: звездные туманности на Смоленском рынке, напр. Вкус? Никогда его не проверяла, тоже, наверное, третьесортный. Впрочем то же что с руками - не обжигаюсь: пью и ем огонь. (Нёбо - вторые руки.)
Но слух, слух, слух. Слух не прощающий ничего. Слух благодаря которому я так исступленно страдала раньше чем в детстве: в младенчестве: когда немка-бонна Августа Ивановна что-то высасывала из зубов, и позже - когда в Лозанне старшие ученицы - Magda и Martha - что-то напевали, в два голоса, жирно и жаворочно-поднебесно. О, сжатые кулаки в ответ на смех. И полная беспомощность, ибо - кто поймет?)
*
Как другие продают на рынке - так я вижу сон.
*
Изобразительные искусства и слово.
Изобразительные искусства грубы, точно берут за шиворот: гляди, вот я. Очевидность. Наглядность. Crier sa beaute sur les toits [Со всех крыш кричать о своей красоте (фр.).]. Никто не может сказать, что картины нет - раз ее видел. Кроме того, даже если человек картины не понял, то всё-таки видел - цветные пятна. Т. е. глаз его удовлетворен, ибо глазу большего не нужно, большее нужно - разуму.
<пропуск одного слова> беззащитность слова. И поэта.
*
Отрывок письма к Чаброву. [Чабров (наст. Фамилия Подгаецкий) Алексей Александрович (1883 - ок. 1935) - музыкант, близкий друг А. Н. Скрябина.]
Алексей Александрович! Вечером мне уже недостает Вас, моему волнению - Вашего. Душа с двух раз - привыкла. Сейчас мне никто не нужен, все лишние. Моя пустыня заселена: кони, крылья. Но Вы сам - из них. В Вас ровно столько человеческого, сколько мне сейчас нужно: меньше было бы скудно, больше - трудно. Когда я с Вами, я - впервые за три года - не делаюсь Вами, не расстаюсь с собой. Я, с Вами - одна в комнате, думаю вслух (как часто это делаю в жизни). (А! поймала себя: "в жизни" - стало быть это не в жизни? - Проверяю себя. - Не в жизни.) Думаю вслух, а о Вас - не думаю.
При моей 1) учтивости 2) хищности (а другого заполучаешь только им же. Я - по крайней мере. Наталья Гончарова, напр., Пушкина - собой. Как Лиля Брик - Маяковского. Собой, т. е. пустотой (красотой)) - итак: при моей учтивости и хищности это думанье вслух - всецело от Вас. При всем желании не могу сосредоточиться на Вас, п. ч. "на Вас" это уже - другой, а здесь, - ни меня ни Вас: одно: - что? (М. б. это и есть дружба? П. ч. любовь определенно два, двое - которые друг в друга ломятся и друг о друга расшибаются: рог о рог и лоб о лоб.)
Если двое, сговорившись идти направо, захотят обмануть друг друга, они оба повернут налево - и опять совпадут. (Мы.)
Отношение которое может изумительно изощриться. У нас с Вами, кажется, одно мастерство.
*
(Письма к С. M. В., это - к Чаброву и т. д. и т. д. - чувство, что в <фраза не окончена>
*
(Моя старая пятнистая советская тетрадь, из к<отор>ой переписываю, греется на солнце как старая черепаха или ящерица. И я рада за нее - как за старую черепаху или ящерицу.
- 10-го июля 1932 г.)
*
Благовествующий час.
Полная чаша.
(Несколько попыток Благовещения)
*
О, всеми ветрами
Колеблемый лотос!
Георгия - робость,
Георгия - кротость.
Очей ...
и влажных
*
О - в мире чудовищ
Георгия - совесть,
Георгия - благость,
Георгия - слабость...
*
Ты блудную снова
Простивший жену...
*
- Так слушай же!
*
- и после этих слов - письмо
*
1-го русск<ого> июля 1921 г.
в 10 ч. вечера
письмо от С.
- Георгий Победоносец! - Бог! Все крылатые сонмы!
- Спасибо.
*
(NB! Всё это красным чернилом и вершковыми буквами.)
*
Когда из глаз твоих сиротских скроюсь -
Не плачь, дитя. - Тебе мальтийский пояс
Останется.
*
(NB! Настоящий: черный с золотыми терниями, и поныне у меня в корзине. - 1932 г. Шпага осталась между двух балок, на борисоглебском чердаке.)
*
Если от счастья не умирают - то - (какое-то слово пропущено, очевидно: наглядно, достоверно) - от счастья каменеют. Я закаменела. - Слезы через три часа. - Два самых счастливых дня: 25-го марта (Благовещенье) 1919 г. - и сегодня, 1-ое русск<ого> июля (весь день мерещилось Благовещенье). С сегодняшнего дня - жизнь. Впервые живу. Всё время с 18-го января 1918 г. [день отъезда С. в Армию после командировки.] висела в воздухе. - Краткие передышки: секунды получения письма. А последние месяцы - после ноября [падение Крыма (узнала 1-го ноября в Камерн<ом> т<еатре> на прем<ьере> Благовещенья Клоделя. Когда запели Интерн<ационал>, я одна, во всем театре, очень на виду (ложа прессы) не встала: не п. ч. не хотела, а п. ч. - НЕ МОГЛА).] - уж совсем на облаке. Глядела в небо как домой.
*
- Письмо к С. -
Мой Сереженька! Если от счастья не умирают то - во всяком случае - каменеют. Только что получила Ваше письмо. Закаменела. - Последние вести о Вас, после Э<ренбурга>, от Аси: Ваше письмо к Максу. Потом пустота. Не знаю, с чего начать. - Знаю с чего начать: то чем и кончу: моя любовь к Вам. Письмо через Э<ренбурга> пропало - Бог с ним! я ведь не знала, пишу ли я кому-нибудь. Это было
(В тетради - неокончено)
*
Дальше беловики Георгия (О, всеми ветрами...)
*
(Стихи: В сокровищницу полунoщных глубин [Первое ст-ние цикла "Благая весть".], Возвращение Вождя, А девы - не надо [Шестое ст-ние цикла "Георгий".], и С чужеземного брега, не вошедшее в Ремесло. А впрочем: С чужеземного брега - раньше, до письма, очевидно вписано спустя, для памяти, на первое свободное место, - ибо (всё красным) - лиловым чернилом:)
*
С чужеземного брега иль с облака
слышишь - слышь:
[...]
Через
Тем же голосом спящим тебе отвечаю: да!
С чужеземного брега иль с облака
смотришь - видь:
Но одно уцелело: мужская морская честь:
Тем же голосом медным тебе отвечаю: есть!
С чужеземного брега иль с облака
В благовещенский день мой, под
Устремив свою душу как птицу в пролет окна
Тем же голосом льстивым
*
(Очевидно - конец июня 1921 г.)
*
Я, седая бродяга...
(Тогда - не седая, но я всегда опережаю:
Тот чьи следы - всегда простыли,
Тот поезд, на который - все
Запаздывают...)
[Из первого ст-ния цикла "Поэты".]
*
...Каждый врозь и все дыбом
Под рукой нелюбимой.
Каждый вгладь и все долу -
Под любимой ладонью.
Аполлону на лиру
Семь волосиков вырву
С легким привкусом тмина...
Аполлону - на струны,
Птицелову - на сети...
*
(3-го июля 1921 г.)
*
(Стихи. Жив и здоров! - Под горем не горбясь - Команда, вскачь! [Второе, третье и четвертое ст-ния цикла "Благая весть".] - в последнем варианты:)
*
Спокойною рукою оправил китель
Команда: вплавь!
Пятидесяти кораблей Предводитель -
Георгий, правь!
и еще:
Спокойной рукою
Команда: вплавь!
Чтоб всем до единого им под портик
Софийский - правь!
*
Сны:
Лунная ночь. Южный большой город. Идем с Алей мимо вечернего празднества, очевидно морского корпуса. Костры - и под луной - некий торжественный церемониал. Церемониал в юморе. Похороны не-умершего (нарочные) - куплеты на заунывный лад - золотые треуголки под луной - маниакально-марионеточная точность движений: всё преувеличенно-в лад. Припев: - "А мы еще так можем - и так можем - и так можем..." (соответствующая замедленная жестикуляция). Торжественный гротеск. Обряд. Сворачиваем в сторону, я - Але: "Зрелище явно-беззаконное и контрреволюционное: кортики, треуголки..." И - обомлеваю: - Аля! Перед глазами арка красного кирпича, старая, довременная какая-то, красная даже под луной. [Такие арки и стройки видела в 1931 г. на Колониальной выставке. Международная Колониальная выставка проходила в Париже в мае-ноябре 1931 г.] Какой-то проход. И в арке, шагах в двадцати - татары. Четверо: белые балахоны, войлочные белые цилиндры, неподвижность. Один манит рукой: - "Красавица! Скажи мне!" В голосе и жесте - зазывание. Отступаем (медленно, как в жизни, когда боюсь). - "Так дочку нам свою оставь!" Чувствую в Алиной ладони ее бьющееся сердце. Крутой поворот, бежим. Женщина в пестром платке - трава - развалины. Мы здесь не шли, но бежим обратно. - "Татары!" Женщина, по инерции, еще несколько шагов - и, услышав! поняв! - падает. Бежим. Каменный ход под сводами. Бежим. Али не чувствую, только рука ее. Каменный топот татар. Ход сначала вниз, потом подымается, и снова вниз и вновь подымается, - и снова - и снова. Наконец понимаю: мы топчемся на одном месте! <Пропуск одного-двух слов>! Из последних сил - в бесчисленный раз - и - в боковую дверку и - на пол. Ванная детского приюта. Аля почти что без дыхания. Забиваемся в угол, на пол. Аля, одними губами: - "Умереть!" Сидим на полу. Окно: матовое. За ним - лестницей - тени подымающихся детей. Выжидаем. Тени - дальше. Но татары могут свернуть. Я - Але: - "Идем!" Она, с полузакрытыми глазами, в изнеможении: - Умереть. Беру за руку, молнией по лестнице. У закрытой двери - дама. - "Ради Бога - пустите - татары..." Она, не удивляясь: - Нельзя. - Куда-нибудь, хоть на полу... Я дочь профессора Цветаева, у меня билет Союза... Смягчается, ведет вверх. Приветливая клетушечка - debarras [чулан, кладовая (фр.)]. На кровати - хлеб. Сажает Алю в кресло, надевает ей шляпу, и мне шляпу. На моей какие-то надписи, письмена, женские имена на незнакомом языке. Шляпа мала, вдавливает мне ее и, певуче: - "Я их знаю, я у них была, они бы не вернули Вам Вашей дочери". - "Самый старый - самый ...?" - "Не - ет, он жалеет, он с ними и жалеет, он сопровождает... Какая хорошая девочка..." Отрезает кусок хлеба Але и мне. - "Их знают, их все знают... Какая красивая шляпа!" И, певуче - имя за именем - те неведомые имена. - "А это (кажется: Джалина) - они мне дали, так я у них звалась. Какая красивая шляпа!" Я, завороженно: - "Вы любуетесь - собой же!.."
*
Просыпаюсь, холодею. А ведь татары могли первые сообразить, что мы бежим по кругу - могли просто ждать - или - еще лучше! - пойти навстречу. Слава Богу, что я во сне этого не сообразила - это бы случилось. Особенность моих снов: подсказываемость - мною - событий. [Любопытно, что переписывая, мне хотелось вписать: "Автор моих снов - мой ясновидящий страх" и тут же читаю: "Особенность моих снов..." т. е. тот же ход мысли (и фразы) одиннадцать лет спустя. 1921 г. - 1932 г.] Тем, что - предчувствую, тем - что боюсь, тем - что хочу - подсказываю. О, как я бы тогда испугалась - я бы умерла. Они бы ждали недвижно.
И они этого хотели: моего испуга. Они всё знали: и замкнутость хода, и бессмысленность бегства, и боковую дверку. Но пока я не испугалась возможности их явления навстречу - они явиться не смели - должны были бежать - и всегда на том же расстоянии. Всё дело было в моем страхе: а вдруг остановятся! Тайная игра. И проиграли - они.
Никогда не забуду: красная кирпичная арка, красная даже под луной, почти звенящая лазорь - и в белых балахонах - как древние каменные идолы - с одинаковым призывом правой руки - татары.
*
Каменщики. Ком-Ин-Терн. Немецкие песни. Прыжок в окно. - Не боюсь. - Беседа. - Папиросы. - Оказалась женщина.
*
И - внезапное допонимание:
Детский приют. - Молчаливая теневая лестница детей - ни звука! - "какая красивая девочка!" - завораживающесть существа - м. б. всё было предуказано <под строкой, после "преду-": смотрено>! - и боковая дверка? М. б. мы, спасаясь от них - к ним же? И выиграли - они?..
- О! -
*
(Все сны - карандашом, спросонья, слепыми глазами. По горячему следу.)
*
Не на одной земле -
Одном стебле.
Не на одной земле -
В одном седле.
Не на одной земле -
Одном крыле!
7-го р<усского> июля 1921 г.
*
Не лавром, а тёрном
На царство венчaный,
В седле - а крылатый!
Вкруг узкого стана
Мальтийское злато.
иглы
Терновые - Богу
И другу - присяга.
Высокий загиб
Лебединый - и сбоку
Мальтийская шпага.
Мальтийского Ордена
Рыцарь - Георгий,
Не пьющий, не спящий,
Мальтийского Ордена
Рыцарь - Георгий,
На жен не глядящий.
Когда-то Дракона
Сразивший, а ныне
К широкому Дону
Горючей пустыней
К Тому под знамена
На помощь спешащий...
*
*
Тихонько:
Рукой осторожной и тонкой
Распутаю путы:
Рученки и звенья
Льняные - и поволоку амазонку
По звонким, пустым ступеням раздруженья...
*
Рученки - и тенью
Летейскою поволоку амазонку
По звонким, пустым ступеням раздруженья...
*
Как черная Лета
С плечей моих льется
Одежда...
*
(Варианты - того [Пятое ст-ние цикла "Разлука".], в Ремесле)
*
А той, что в петлицу тебе - в слезах -
Святой продевала знак,
Скажи: не чужая в моем дому, -
Что руку ей крепко жму.
А той, что в растерянный конский скок -
Широкой рукой - цветок,
Что вечно он будет цвесть!
А пуговицы пришивающей - той -
Поклон от меня земной.
*
Старое письмо, заложенное на этом месте
Москва, 2-го сентября 1918 г.
Милая Аля!
Мы еще не уехали. Вчера на вокзале была такая огромная толпа, что билеты-то мы взяли, а в вагон не сели.
Домой возвращаться мне не хотелось - дурная примета, и я ночевала у Малиновского [Малиновский Александр Николаевич - художник.]. У него волшебная маленькая комната: на стенах музыкальные инструменты: виолончель, мандолина, гитара, - картины, где много неба, много леса и нет людей, огромный зеленый письменный стол с книгами и рисунками, старинный рояль, под которым спит собака "Мисс" (по-английски значит - барышня).
Мы готовили с Малиновским ужин, потом играли вместе: он на мандолине, я на рояле. Вспоминали Александров, Маврикия, Асю, всю ту чудную жизнь. [В г. Александрове Владимирской губ. в 1916 г. жила А. И. Цветаева с М. А. Минцем и сыном (от первого брака) Андреем Борисовичем Трухачевым (1912 - 1993).] У него на одной картине есть тот александровский овраг, где - ты помнишь? - мы гуляли с Андрюшей и потом убегали от теленка [Впоследствии "Красный Бычок".].
Сейчас раннее утро, все в доме спят. Я тихонько встала, оделась и вот пишу тебе. Скоро пойдем на вокзал, встанем в очередь и - нужно надеяться, сегодня уедем.
На вокзале к нам то и дело подходили голодные люди, - умоляли дать кусочек хлеба или денег. Поэтому, Аля, ешь хорошо, пойми, что грех плохо есть, когда столько людей умирает с голоду. У Нади [нянька дочерей Цветаевой] будет хлеб, кушай утром, за обедом и вечером. И каждый день кушай яйцо - утром, за чаем. И пусть Надя наливает тебе в чай молоко.
Пиши каждый день, читай свою книгу, если придет кто-нибудь чужой, будь умницей, отвечай на вопросы. Поцелуй за меня Никодима и Таню [Никодим Акимович Плуцер-Сарна (1883 - 1945), близкий друг Цветаевой, и его жена Татьяна Исааковна (1887 - 1972).], если их увидишь.
Целую тебя, Алечка, Христос с тобой, будь здорова, не забывай молиться вечером.
(Мой отъезд напоминает мне сказку про козу и козленят, - "ушла коза в лес за кормом...".)
Поцелуй за меня Ирине [Младшая дочь А. Цветаевой.] ручку и самоё-себя в зеркало.
До свидания!
Марина
Кланяйся Наде.
*
Записи с моей стены
*
Внутренняя (жизненная) заражаемость при полнейшем отсутствии подражательности - вот моя жизнь и стихи.
*
Бог больше Мира, Мать больше ребенка, Гёте - больше Фауста. Стало быть мать Гёте - больше Гёте? Да, потому что - может быть - в ее недрах дремал нерожденный сверх-Гёте.
*
Ничтожен и не-поэт - тот поэт, жизнь к<оторо>го не поэма. - Опровергните!
*
(Для утверждения или опровержения нужно было бы сначала определить что такое поэма а главное не-поэма. 1932 г.)
*
Лбы стариков. - Победа Верха. - Триумфальный вход (свод) в Смерть (Бессмертье).
*
Не спать для кого-нибудь - да! (шить, переписывать)
Не спать над кем-нибудь - да!
Не спать из-за кого-нибудь - ну, нет!
*
Желая польстить царю, мы отмечаем человеческое в нем - дарование, свойство характера, удачное слово, т. е. духовное, т. е. наше.
Желая польстить нам цари хвалят: чашку из к<отор>ой мы их угощаем, <пропуск двух-трех слов>, копеечного петуха в руках у нашего ребенка, т. е. вещественное, т. е. их(-нее), то, чем они так сверх-богаты.
Вся моя история с Волконским.
*
(Причем оба - неизбежно - всей осознанной недоступностью им - нашего, нам - ихнего - до гомерических размеров - усиливаем. Каждый дo неба превозносит в другом - свое, данное тому в размерах булавочной головки.
- А м. б. - то, в чем знает толк.
- А м. б.
<Оставлен пробел в две строчки.>
*
История В<олкон>ского с Н<иколаем> Карла-Августа (1757 - 1828), в 1817 г. Гете был вынужден отказаться от руководства Веймарским театром.]
- Так, начав со сходства основного, нападаю понемногу и на сходство внешних судеб, - которых, между прочим (внешней судьбы) - нет. Жизнь такая же проэкция внутренней судьбы - как лицо.
*
- Вы любите Гёте?
С. М. В., мечтательно: - "Нет - представьте себе! - никогда не любил... Он мне всегда казался таким холодным, бесстрастным..."
(- А себя бы ты - любил??)
*
Я, к С. - Я не знала, где Вы, но была там же где Вы, а так как не знала, где Вы, то не знала, где я - но я знала, что я с Вами.
*
Стахович [Стахович Алексей Александрович (1856 - 1919) - актер и педагог Московского художественного театра.] был барственен, В<олкон>ский царственен: все повадки: точность приходов (однажды, в проливной дождь, я, потрясенная, глазам своим не веря: - "С. М. Вы?!" - "Я же сказал..." - "Но..." - "Это так освежает... Я всегда отлично чувствую себя в природе, во всех ее проявлениях (с хищной улыбкой:) чего не могу сказать (не улыбка, а змея: и, тихим шипом:) ... о человеческом обществе..."
Итак: точность приходов, вычеркиванье человека из жизни как только не простился перед отъездом (привычка к царедворцам), глаз на красивые мелочи быта (тарелка, застежка на кушаке), незамечание бытовых изъянов, доверчивая занятость - озабоченность - поглощенность собой, полнейшее равнодушие к (отрицательной) обстановке (<пропуск двух-трех слов> - со мною!) романтическая любовь к неожиданностям. Так, Революция, уничтожившая буржуазию, его и не коснулась: приключение. И, пожалуй, в глубине души - лично за себя - тайно - рад.
*
Ночь: (вслепую, карандашом, - очевидно электричество у нас так и не загорелось)
С ужасом думаю о притуплении чувства за последние годы, - не любовного (брезгую!) - жалости. Между мной 18 л. и мной 28 л. в этом <пропуск одного слова> - бездна, а мною 8 л. и 28 л. - несоизмеримость. Точно творческая сила (умение всё проявить: уверенность со всем справиться) съела и это. Только сон (сновидение) возвращает. И С.
*
Нет. Просто Бог опомнился и дал первый слой кожи. (1932 г.)
*
Уехал | на последнем корабле
Последним -|
- Удар крыла! - взлет крови - междометье -
И поворотом памяти - к тебе -
Туда - в твое восемнадцатилетье.
Лепечущим младенчеством зыбей
Обласканная. Взор, благоговей:
Мы снова на листе заглавном.
Земля высокомерная! Ступню
Отталкивающая как ладонью!
Когда ж опять на грудь твою | ступлю
тебе |
Заносчивой пятою амазоньей, -
Сестра высокомерная! Шагов
Не помнящая!
Земля, земля Героев и Богов -
Амфитеатр моего Восхода!
*
Тебя пою, пергаментная сушь
Высокодышащей земли Орфея!
Кормилица Героя и орла...
[...]
Лишь оттиск берегущая крыла -
Земного не приемлющая следа...
*
Смерть Блока. Стихи к Блоку.
*
Чрево, ужель не узнало - чада?
*
*
Не потому сейчас нет Данта, Ариоста, Гёте, что дар словесный меньше, - нет: есть мастера слова - большие. Но те были мастера дела, те жили свою жизнь, а эти жизнью сделали писание стихов. Оттого так - над всеми - Блок. Больше, чем поэт: человек.
*
(Верно и спорно, но оспорить могла бы только я же.)
*
Прямо в эфир
Вьется тропа.
- Остановись!
Юность слепа.
Ввысь им и ввысь!
В синюю рожь!
- Остановись! -
В небо ступнешь!
<Справа, напротив стихотворения, поперек страницы:> NB! Если бы критики вместо зачем и почему (написано) отмечали бы такие вещи как:
Прямо в эфир
Вьется тропа.
*
(Ich will nicht langer
Am Boden hocken!
Lasst meine Kleider!
Lasst meine Locken!
Lasst meine Hande -
Sie sind ja mein!)
Внизу стоять я.
Оставьте руки,
Оставьте платье,
Оставьте кудри:
Они - мои!
(нем.)]
*
(Стихи Отрок, Огнепоклонник) [Первое и второе ст-ния цикла "Отрок".]
*
По мановенью горят, гаснут
*
Гляну - горят, отвернусь - гаснут...
*
Дай уголек проглочу нa-смех...
(кому? себе, над собой же)
*
14-го р<усского> авг<уста> 1921 г.
*
Письмо к Ахматовой
(После смерти Блока)
Дорогая Анна Андреевна! Мне трудно Вам писать. Мне кажется - Вам ничего не нужно. Есть немецкое слово Saule [eолонна (нем.)] - по-русски нет - такой я Вас вижу: прекрасным обломком среди уцелевших деревьев. Их шум и Ваше молчание - что тут третьему? И всё-таки пишу Вам, потому что я тоже дерево: бренное, льну к вечному. Дерево и людям: проходят, садятся (мне под тень, мне под солнце) - проходят. Я - пребываю. А потом меня срубят и сожгут, и я буду огонь. (Шкафов из меня не делают.)
*
Смерть Блока. Еще ничего не понимаю и долго не буду понимать. Думаю: смерти никто не понимает. Когда человек говорит: смерть, он думает: жизнь. Ибо, если человек, умирая, задыхается и боится - или - наоборот - <пропуск одного слова> то всё это: и задыхание - и страх - и <пропуск одного слова> жизнь. Смерть - это когда меня нет. Я же не могу почувствовать, что меня нет. Значит, своей смерти нет. Есть только смерть чужая: т. е. местная пустота, опустевшее место (уехал и где-то живет), т. е. опять-таки жизнь, не смерть, немыслимая пока ты жив. Его нет здесь (но где-то есть). Его нет - нет, ибо нам ничего не дано понять иначе как через себя, всякое иное понимание - попугайное повторение звуков.
Кроме того - разве мое тело - я? [Десять лет спустя, в 1931 г., у Эпиктета читаю: <Цитата не вписана.>] Разве оно слушает музыку, пишет стихи и т. д.? Тело умеет только служить, слушаться. Тело - платье. Какое мне дело, если у меня его украли, в какую дыру, под каким камнем его закопал вор?
Чорт с ним! (и с вором и с платьем).
*
Смерть Блока.
Удивительно не то, что он умер, а то, что он жил. [Впоследствии, точь-в-точь, слово в слово о Р< ильке > (Твоя смерть). Повторение не мысли, а явления, однородную мысль вызывающего. Недаром я Блока ощущаю братом Р<ильке>, его младшим в святости - и мученичестве. Знаю, что из всех русск<их> поэтов Р<ильке> больше всего любил бы Блока.] Мало земных примет, мало платья. Он как-то сразу стал ликом, заживо-посмертным (в нашей любви). Ничего не оборвалось, - отделилось. Весь он - такое явное торжество духа, такой воочию - дух, что удивительно, как жизнь вообще - допустила? (Быть так в нем - разбитой!)
Смерть Блока я чувствую как вознесение.
Человеческую боль свою глотаю: для него она кончена, не будем и мы думать о ней (отождествлять его с ней). Не хочу его в гробу, хочу его в зорях. (Вытянувшись на той туче!)
*
Но так как я более человек, чем кто-либо, так как мне дороги все земные приметы (здесь - священные), то нежно прошу Вас: напишите мне правду о его смерти. Здесь дорого всё. В Москве много легенд, отталкиваю. Хочу правды о праведнике.
*
Моя Радость! [Почему мои радости всегда были горькие и далекие? 1932 г.] Жизнь сложна. Рвусь, п. ч. теперь знаю, что жив - 1-го июля письмо, первое после двух лет молчания. Рвусь - и весь день обслуживаю чужих. Не могу жить без трудностей - не оправдана. Чувство круговой поруки: я - здесь - другим, кто-то - там - ему. Разговоры о том, как и что "загнать", сумасшедшие планы, собственная зависимость и беспомощность, чужие жизни, к<отор>ые нужно устраивать, ибо другие еще беспомощнее (я, по крайней мере, веселюсь!) целый день чужая жизнь, где я м. б. и не так необходима. Сейчас у меня живут двое [Э. Л. Миндлин и Б. А. Бессарабов]. Целый день топлю, колю, кормлю. Недавно - случай. Отупев и озверев от вечного варенья каш, прошу одного из своих - как бы сказать? - неуходящих гостей поварить за меня - раз всё равно сидит и глядит в огонь - той же печки. И, изумленная гениальной простотой выхода, иду в свою комнату писать. - Час или сколько? - И вдруг: запах, сначала смутный, т. е. не доходящий до сознания, верней доходящий как легкая помеха: чем-то гадким (но когда же - за годы - хорошим??). Запах (а м. б. сознание) усиливается. Резко. Непереносимо. И - озарение: что-то горит! И - уже откровение: кастрюля горит, сама, одна!
Вбегаю в столовую (как прежде называлось, ныне - лесопильня и каменоломня, а в общем пещера).
У печки, на обломке, мой кашевар.
- Что это? - Мечтательный взмах палестинских глаз. - "Я не знаю". - Да ведь - каша горит! Всё дно сгорело! Да ведь каши-то уж никакой и нет, всё сгорело, всё, всё! - Я не знаю: я мешал. - А воды не подливали? - "Нет. Вы не сказали. Вы сказали: мешайте. Я мешал". В руке - обломок, верней останок ложки, сгоревшей вместе с кашей и кастрюлей - у него в руке.
*
сидел и мешал.
*
О том же М<индли><олькенш>тейн с еще кем-то, проходя ко мне:
- Всё как следует. И дежурный варит кашу. (Он-то - "дежурный" - в другом смысле, а я - как солдат, деньщик.)
*
Пишу урывками - как награда. Стихи - роскошь. Вечное чувство, что не вправе. И - вопреки всему - благодаря всему - веселье, только не совсем такое простое - как кажется.
*
Посылаю Вам шаль.
- Аля, послать Ахматовой? - Конечно, Марина! Вы породы шальнoй, а не шaльной. - Дорогая моя шaльная порода, носите, если понравится. Я для Вас не только шаль - шкуру с плеч сдеру!
Целую нежно. Пишите
МЦ.
17-го р<усского> авг<уста> 1921 г.
(Эгоцентризм письма, происходящий не от эгоизма, а от бесплотности отношений: Блока видела три раза - издали - Ахматову - никогда. Переписка с тенями. - 1932 г. И даже не переписка, ибо пишу одна.)
*
(Стихи: Виноградины тщетно в саду ржавели [Четвертое ст-ние цикла "Отрок".] - Сивилла (Горбачусь - из серого камня - Сивилла) [Ст-ние "Веками, веками...".]. Первая сцена Давида, к<отор>ую перепишу в отдельную тетрадь отрывков и замыслов.)
*
Под музыку.
Страшное ослабление, падение во мне эмоционального начала: воспоминание о чувствах. Чувствую только во сне или под музыку. Живу явно-рациональным началом: душа стала разумной, верней разум стал душой. Раньше жила смутой: тоской, любовью, жила безумно, ничего не понимала, не хотела и не умела ни определить ни закрепить. Теперь малейшее движение в себе и в другом - ясно: отчего и почему.
Выбивают меня из седла только музыка и сон.
*
Аля: - Марина! Я подметала и думала о евреях. Тогда - из тысяч тысяч - поверил один, теперь - Ленину и Троцкому - на тысячу вряд ли один не поверит.
- Аля! Вся Библия - погоня Бога за народом. Бог гонится, евреи убегают.
*
(Сплошные пласты Саула.)
*
К Ахматовой:
(в ответ на упорный слух о ее смерти)
В нас не осилила родства.
И поделили мы так просто:
Твой - Петербург, моя - Москва.
Блаженно так и бескорыстно
Мой гений твоему внимал
На каждый вздох твой рукописный
Дыхания вздымался вал.
Но вал моей гордыни польской -
Как пал он! С златозарных гор
Мои стихи как добровольцы
К тебе стекались под шатер...
Дойдет ли в пустоте эфира
Моя лирическая лесть?
И безутешна я, что женской лиры
Одной, одной мне тягу несть.
*
30-го авг<уста> 1921 г.
*
Письмо к Ахматовой
31-го р<усского> авг<уста>
Дорогая Анна Андреевна! Все эти дни о Вас ходили мрачные слухи, с каждым часом упорнее и неопровержимей. Пишу Вам об этом п. ч. знаю, что до Вас всё равно дойдет, - хочу чтобы по крайней мере дошло верно. Скажу Вам, что единственным - с моего ведома - Вашим другом (друг - действие!) среди поэтов оказался Маяковский, с видом убитого быка бродивший по картонажу Кафэ Поэтов. Убитый горем - у него, правда, был такой вид. Он же и дал через знакомых телегр<амму> с запросом о Вас, и ему я обязана второй нестерпимейшей радостью своей жизни (первая - весть о С., о к<отор>ом я ничего не знала два года). Об остальных (поэтах) не буду рассказывать, - не п. ч. это бы Вас огорчило: кто они, чтобы это могло Вас огорчить? - просто не хочется тупить пера.
Эти дни я - в надежде узнать о Вас - провела в кафэ поэтов - что за уроды! что за убожества! что за ублюдки! Тут всё: и гомункулусы, и автоматы, и ревущие быки, и ялтинские проводники с накрашенными губами.
Вчера было состязание: лавр - титул соревнователя в действительные члены Союза. Общих два русла: Надсон и Маяковский. Отказались бы и Надсон и Маяковский. Тут были и розы, и слезы, и трупы, и пианисты, играющие в четыре ноги по клавишам мостовой (NB! знаю я этих "пианистов", просто - собаки! NB! паршивые), и "монотонный тон кукушки" (так начинался один стих), и поэма о японской девушке, которую я любил (тема Бальмонта, исполнение Северянина)
Это было у моря,
Где цветут анемоны...
И весь зал, хором:
Где встречается редко...
Городской экипаж
Но самое нестерпимое и безнадежное было то, что больше всего ржавшие и гикавшие - САМИ ТАКИЕ ЖЕ, - со вчерашнего состязания.
Вся разница, что они уже поняли немодность Северянина, заменили его (худшим!) Шершеневичем.
На эстраде Бобров, Аксёнов, Арго (громадный рыжий детина вроде мясника), Грузинов. - Поэты. -
И - шантанный номер: крохотный - с мизинчик! - красноармеец (красноармейчик) вроде Петрушки, красная <рисунок шапки> шапка (каж<ется> - шлык!) лицо луковицей.
- Товарищи! А я вам расскажу, как один прапор справлял имянины! (Руки - рупором:) - Матрёшка! Коли гости придут - не принимать, нет дома.
Кто-то из жюри, вежливо: - "Позвольте, товарищ! Да ведь это анекдот".
- Матрё - ёшка!!
И красноармеец: - "Довольно нам, товарищи, катать на своей спине бар! Пусть теперь баре нас покатают!"
И я, на блок-ноте, Аксёнову: - "Господин Аксёнов, ради Бога - достоверность об Ахматовой. (Был слух, что он видел Маяковского.) Боюсь, что не досижу до конца состязания".
И учащенный кивок А<ксёно>ва. Значит - жива.
*
Дорогая Анна Андреевна, чтобы понять этот мой вчерашний вечер, этот аксёновский - мне - кивок, нужно было бы знать три моих предыдущих дня - несказaнных. Страшный сон: хочу проснуться - и не могу. Я ко всем подходила в упор, вымаливала Вашу жизнь. Еще бы немножко - я бы словами сказала: - "Господа, сделайте так, чтобы Ахматова была жива". Я загадывала на Вас по Библии - вот: Le Dieu des forces... [Боже сил... (фр.)] Утешила меня Аля: - "Марина! У нее же - сын!" (Скажу еще одно - спокойно: после С. и Али Вы мое самое дорогое на земле. Такого восторга как Вы мне не дает никто.)
*
Вчера после окончания вечера просила у Боброва командировку: к Ахматовой. Вокруг смеются. - "Господа, я Вам десять вечеров подряд буду читать бесплатно - и у меня всегда полный зал!" Эти три дня (без Вас) для меня Петербурга уже не существовало, да что - Петербурга... Эти дни - Октябрь и Перекоп. Вчерашний вечер - чудо: Стала облаком в славе лучей. На днях буду читать о Вас - в первый раз в жизни: питаю отвращение к докладам - но не могу уступить этой чести другому. Впрочем, всё, что я имею сказать - осанна! Не "доклад", а любовь.
То, что скажу, запишу и привезу Вам. Привезу Вам и Алю.
Кончаю - как Аля кончает письма к отцу:
Целую и низко кланяюсь.
МЦ.
*
Луна несет с собой пустыню.
*
Ночь - жертвенная, стихия совести. Стояние над могилой: мало любил!
*
Не надо работать над стихами, надо чтоб стих над тобой (в тебе!) работал.
*
Высокодышащая грудь земли.
*
Ветер потерь.
*
(Пласты Саула. Стих к Маяковскому - тот, что в Ремесле - очевидно в благодарность за Ахматову.)
*
Не обольстись личиною спокойной:
Я Ревность, зажигающая войны.
Не доверяй потупленной рабе:
Лишь в первый день служанка я тебе!
А уж родные шепчутся: чужая!
Уже звонят во все колокола -
А я еще очей не подняла!
А подняла -
Что не узнал троянскую проказу?
*
Если я на тебя смотрю, это не значит, что я тебя вижу!
(Я - всем.)
12-го русск<ого> сентября 1921 г.
*
На людей я смотрю только глубоко задумавшись, т. е. ничего не видя: т. е. совершенно бессмысленно, безмысленно, именно как бык на новые ворота.
Ничего не видя, но всё-таки смутно отвращаясь как никогда не отвращаюсь от телеграфного столба или острия колокольни. Быстро отвращаясь (просыпаясь).
(1932 г.)
*
Аля: - Марина! Скажите мне какого-нб. художника, который рисовал каррикатуры.
- Марина, если бы Гойя прошел по этим улицам и видел озабоченность, с какой здесь везут тележку с пайком и беспечность, с какой везут гроб с покойником!
*
Революция уничтожила в русской орфографии женский род: райские розы. Равноправие, т. е. будь мужчиной - или совсем не будь!
*
Аля: - Марина, я иногда люблю вдыхать запах до крайности, пока что-нб. насильно не оторвет.
*
Сегодня была минута, когда у меня на спине (горбу) сидели три кошки: сначала Грэгори, потом присоединился Лемур и, наконец - Хитy. И все - сами! К моему великому ужасу, ибо еще секунда - и я осталась без глаз. (Со спины естественно перешли повсюду: ожерельем.)
- сказал, что это "стильно".) А я называю - напастью. Кошки меня изумительно любят (чуют мою беспомощность, неумение вовремя сбросить).
Около 15-го русск<ого> сент<ября> 1921 г.
*
Аля 18-го русск<ого> сент<ября> 1921 г.
- Марина! А у советских работников - бог обедов?
*
(В ответ на мои стихи:
Бью крылом
Богу побегов)
*
(Ряд стихов "Ханский полон".)
*
Аля, мне:
- Вы похожи на фантастические фигуры в моей азбуке: икс-игрек!
(Я в Сережиной куртке - и шали.)
*
<усского> сент<ября> (мой день рождения - 29 лет и Сережин - 28 лет)
- М., как я рада, что у меня большие ноги! Большая нога - это твердость и быстрость. У римских полководцев, напр., у спартанцев.
*
Дарю Але "Герои древности" для развития в ней доблести, и что же? - любимцем оказывается Алкивиад.
*
Моя обувь и Алины глаза - вот все наши козыри. - Вопиют.
*
Как водоросль льнет к Леандру Геро.
*
Брал города,
Статен и бел...
Конь мой! Куда
...Месяц мой новый,
Кинжал кривой!
К конскому кову
Клонюсь травой...
Теперь - трава
*
|