Сидели, мирно ужинали, - а может, и обедали, дело слов, ибо салат все тот же, - итак, сливая русский ужин с французским обедом в римском салате, - ели: отец, мать и сын.
- Мама, а какие французы обильные, - вдруг сказал мальчик.
- Это не французы обильные, это русские обильные! - горячо сказала мать. - И вообще, так скорей принято говорить о странах.
- П-о-чему? - изумился мальчик. - Как страна может быть обильной? У нее же нет рук.
В эту секунду раздался стук в дверь, и мать, не успев распознать очередного сыновнего словесного метиса (habil'ный)1, пошла открывать. На пороге, в полной тьме площадки, стоял кто-то очень высокий, с шляпой в руке.
- Извините, сударыня, - сказал он молодым голосом, - я - инспектор...
Мать, отступив, тем - впустила. Молодой человек по ее пятам шагнул в кухню, где и стал - между обеденным столом, посудным столом, газом, плитой, раковиной и стульями обедающих - вроде как бы на единственной сухой от прилива и твердой между пропастями пяди: одной ногой, перекинув через нее вторую, левую.
- Да? - не подымая глаз, спросила бровями мать, уже усевшись за салат.
- Простите, что я нарушаю ваш обед, но я инспектор и...
(«Налог! - мысленно произнесла она. - А ведь недавно вносили, или, может, опять вспомнили похищенного генерала и стали переписывать всех русских?»)
- Вот моя карточка, - продолжал молодой человек, поднося к ее глазам и тут же от них отымая (так детям на секунду показывают завтрашний «сюрприз» - распахнутую книжку с какой-то фотографией, может быть, действительно похожей, если бы она успела рассмотреть, во-первых, ее, во-вторых, подающего).
«Но почему же он не говорит Sûreté2 и не показывает знака? - подумала она, мысленно проделывая за него жест, открывающий знак. - И за что же нас арестовывать, наконец?»
- Assurance3, - точно в подтверждение прозвучал над ней его голос.
Услышав наконец роковое (ибо принятое за Sûreté) слово, она перестала есть и стала ждать.
- Я иду в Нюельмон, - продолжал сверху голос, - и осматриваю квартиры с точки зрения пожара.
(«Господи! - пронеслось у нее в голове, - а у меня плохой электрический шнур, весь в узлах и с постоянными взрывами! И что такое Нюельмон?»)
но даже слога, так что он законно мог бы спросить: «Вы, кажется, лишены дара речи?»
- О нет! - воскликнула мать, задетая за живое, и от этого, действительно, оживая. - Мы отлично понимаем. Но, простите, что вам от нас нужно?
- Вы спрашиваете, что мне от вас нужно? - продолжал голос с усмешкой,- Я же вам сказал: я прохожу в Нюельмон.
«Безработный! - подумала она. - Очевидно, идет к себе в Нюельмон и по дороге осматривает печи. Нужно дать». И, вскинув наконец глаза:
- Мы не очень богаты, - робко сказала она, - и печи у нас вычищены, но мы все-таки... - и тут же осеклась, потому что поняла, что видит над собой молодое, красивое, румяное, чисто выбритое и чисто вымытое, вовсе не безработное, а еще менее - печниково - лицо, под которым, по обратному пути глаз в тарелку, удостоверила и новый вишневый галстук, и чистый серый костюм.
- Так это именно для бедных! - оживился нюельмонец, - богатым - что! Хоть вся их семья перемрет, - их жизнь от этого не нарушится. Это именно для неимущих, живущих трудом своих рук.
- Но что такое «это»? - приободрясь, спросила она.
- Страховка жизни, - разве я вам этого не сказал? - И, с новыми силами: - Я прохожу в Нюельмон (и вдруг она поняла, что никакого Нюельмона нет, что есть annuellement4 , последний слог которого он произносит «мон»), - и больше всего стараюсь заинтересовать своим предложением именно малоимущих, живущих трудами своих рук.
(Переводя глаза на тонкие, с длинными пальцами, руки мужа:)
- Ваш муж - художник?
- Нет, - выдавил муж.
- Нет? - удостоверился он у жены.
- Нет, - подтвердила жена.
- Любопытно,- задумался он,- я был уверен, что он художник. Я, вообще, буду говорить с вами, потому что ваш супруг имеет вид не понимающего по-французски. Итак, это именно важно для живущих трудом своих рук. Представьте себе, Madame, что вы имеете несчастье потерять своего мужа, - развязно, точно говоря не о здесь присутствующем, явно живущем и жующем муже, а о каком-то аллегорическом лице, которого та никогда и в глаза не видала и потерять которого, посему, никак не может. - И остаетесь одна, с тремя малолетними детьми, младшим - грудным.
- У меня нет грудных детей, - ответила она, - мальчику, которого вы видите, девять лет.
- Но у других есть, вы же не можете сказать, что у других их нет, - ласково (так урезонивают успешного, но завравшегося ученика на экзамене) поправил инспектор. - Я знал одну женщину, у нее было шестеро малолетних, и когда ее муж упал со стройки...
- Ox! - вскрикнула она, содрогаясь от этого ужасного видения, - какой ужас! С высока упал?
- Да, с седьмого, - подтвердил инспектор, утверждаясь на второй ноге, - и я сам выдал ей премию. Вы думаете - она не была рада?
- Какой ужас! - вторично и совсем по-другому воскликнула слушательница. - Какой ужас - радость таким деньгам!
- Слушайте! - воскликнула она, - вы уже второй раз говорите мне о смерти моего мужа. Это противно. У нас так не делают, при живом. Мы - иностранцы, я даже вам скажу, что мы - русские, и (уже на ходу, переходя в другую комнату за папиросами) русские своими ушами таких вещей слышать не могут, русские могут слышать только про свою смерть. Да!
- Madame, - звучал уже из коридора голос молодого человека, - вы меня не так поняли, я вовсе не хотел сказать, что вы непременно потеряете своего мужа, я только хотел сказать, что это с вами, как со всякой, может случиться.
- Теперь вы это говорите в третий раз! - взорвалась молодая женщина, уже куря и идя прямо на него и этим водворяя его в кухню. - И я этого больше слышать не хочу. Если это - страховка жизни, объявляю вам, что я чужих жизней не страхую.
- Но если Monsieur сам бы застраховал свою?
- Ни чужих, ни своих, это у нас не в крови, а кроме того, у нас нет денег, мы должны переезжать на другую квартиру, и...
- Но мое предложение как раз и рассчитано на лиц, переезжающих на другую квартиру. Во время квартирного переезда тоже могут быть несчастные случаи: стоявший шкаф, например, - шкаф, стоявший двадцать лет, - зеркальный шкаф, вы меня понимаете? - внезапно падает, и...
(Какой ужас! - и она даже закрыла глаза, - именно наш шкаф, данный нам именно за нестойкость...)
- Мы не боимся падающих шкафов, - твердо сказала она, - мы, конечно, все делаем, чтобы шкаф не упал, но когда шкаф - падает, это - судьба, понимаете? Так вам ответит каждый русский.
- Русские всегда говорят «нет», - задумчиво сказал молодой человек, покачиваясь на коленях, - в Медоне (я живу в Медоне) есть целый русский дом, который не говорит по-французски. Стучишь в дверь, выходит господин или дама и говорит: «Niet». Тогда я сразу ухожу, потому что знаю, что меня не поймут. Да, не часто меня понимают так, как вы, Madame. И, чтобы возвратиться к страховке...
- Лучше не возвращайтесь! - горячо и сердечно воскликнула она.- У нас все резоны не страховаться: во-первых, мы совершенно бедны и, все равно, не будем платить, предупреждаю вас, как честный человек, - вы будете ходить и ничего не будете получать, вы будете писать, и мы никогда не будем отвечать, - во-вторых, а для нас во-первых, - это нам, моему мужу и мне, претит одна мысль о деньгах за смерть кого-нибудь из нас.
- Monsieur думает - как вы? - спросил инспектор. - Он как будто не понимает по-французски.
- Он отлично понимает и думает совершенно, как я. (И, чтобы как-нибудь загладить, рассеять:) Может, - когда мой сын вырастет и женится... Но мы - другого поколения, лирического поколения... (И, видя, что на этот раз он не понимает:) - мы - «сентиментальные», «суеверные», «фаталисты», вы, наверное, уже об этом слышали? Про âme slave?5
- Да, я даже такой фильм видел с матерью. Старый русский генерал dans un bonnet d'astrakhan6 венчается в огромном храме и, заметив, что его молодая жена любит бедного офицера, тут же один уезжает в Сибирь, бросая ему из саней свой кошелек. Моя мать даже плакала... (И, после долгого раздумья:) Ваши чувства делают вам честь, и будем надеяться, что ваш сын будет вас радовать. У него всегда такой аппетит?
(«Нужно предложить сесть, - в который раз мелькнуло у нее в голове, - ведь сейчас это - гость, но куда поставить стул? Или уж - папиросу...»)
- Я пятнадцатый сын,- задумчиво и совершенно уже другим, сновиденным каким-то голосом продолжал инспектор, - а после меня было еще двое. Мне двадцать шесть лет, а моей матери пятьдесят два года. У нее было семнадцать человек детей, и два воспаления легких, и ей два раза взрезали живот, и даже три, потому что второй раз забыли в нем простыню... А выглядит она моей сестрой, и она так же стройна, как вы. Мы иногда с ней смеемся и шутим.
- Как хорошо - семнадцать! - с неубежденным жаром воскликнула собеседница. - Все живы?
- А... другие? - робко спросила она.
- Другие? Все от несчастных случаев. Тонули, падали, иные - сгорали живьем (il у en a qui sont brûlés vifs). («Жанна д'Арк», - еле слышно произнес мальчик.)
- ...И вы понимаете, что я не могу жениться? Что я это сделаю возможно позже, возможно позже... Мать - просто не сможет... О, нас очень сурово воспитывали, и если бы я сейчас осмелился возразить отцу, я бы, конечно, получил пощечину, и я бы ее принял. Моему отцу шестьдесят два года, и он весит сто пять кило.
- Но ваши родители, наверное, не парижане?
- Нет, парижане, то есть мать - парижанка, а отец - нормандец. Посмотрите на меня, я ведь не так уж мал (он все время высился над ней, как башня), а я еще из всех нас - самый неудачный. Другие были - великаны! Но так как уцелел именно я, я и не должен жениться, ни жениться, ни погибнуть от несчастного случая, ибо если бы я ушел, - ушли бы трое... А мать вашего роста и вашего сложения, но у таких матерей и бывают такие сыновья. О, вы не знаете мою мать, она каждый раз, как поздно бы я ни вернулся со службы, - несчастные случаи, ведь, во все часы! - в десять часов, в одиннадцать часов, в двенадцать часов, в один час,- встает и греет мне обед. Вот и сегодня она выйдет мне навстречу в Issy-les-Moulineaux. Разве я могу жениться? Мне двадцать шесть лет, и я ни разу, понимаете, ни разу, не пошел без нее в синема и не проехался на пароходике. On prend tous ses plaisirs ensemble7. Разве я могу жениться?
- Вы - чудный сын! - от всей души воскликнула она, невольно переводя глаза на своего и точно спрашивая. - Дай бог здоровья вам, и вашей матери, и вашему отцу!
- Да, здоровье мне необходимо, мне уходить - нельзя. Будем надеяться, что и ваш сын будет вас радовать. Чем ты хочешь быть, мальчик?
- Service militaire8, а потом авиатором.
- Нет, авиатором быть нельзя, - твоей матери слишком часто пришлось бы смотреть на небо, а несчастных случаев достаточно и на земле. Вот военная служба - другое дело. Хорошая пора, лучшая пора, таким счастливым ты потом уже никогда не будешь... Итак, Madame, желаю вам счастья в вашем сыне. И простите, если я чем-нибудь задел ваши чувства... Вы любите своего мужа, у вас очаг, вам страховка так же не поможет, как и мне, я теперь вас понял...
И, нажав, на этот раз, ручку двери, на которую столько раз уже, беспоследственно, клал руку, с глубоким поклоном:
- Благодарствуйте и простите.
- Вы с ума сошли! - взорвался муж, зверем выскакивая из-за стола. - Я из-за вас всюду опоздал!
- Почему же вы не вышли? - спросила она, сама сознавая лицемерие вопроса.
- Почему? Да потому, что вы с ним загородили дверь, я как в западне сидел.
Стук в дверь.
- Простите, Madame, я только еще хотел вам сказать, что сегодня иду с матерью в кинематограф...
Проводив мужа, то есть получив в руку, вместо руки, ручку захлопнувшейся за ним двери, и уложив сына, пошедшего в постель, как камень ко дну, и только тогда, да и то не сразу, придя в себя, - во всем этом была неопределенность сна, и сердце ее билось совершенно как у того, летевшего со стройки, - она встала к столу и на обороте первого попавшегося конверта высчитала, что пятнадцатым он, двадцатишестилетний, у пятидесятидвухлетней матери мог быть только при условии, что она вышла замуж пятнадцати лет и рожала своих семнадцать человек сыновей одного за другим, без единого дня перерыва. Бывает... С трудом, но - возможно... И уже гораздо возможнее, если три раза, например, близнецы (которые, конечно, и погибали парами: двое сразу утонуло, двое сразу упало, двое сразу сгорело,- тогда и смертей меньше)... Но, все-таки, чтобы все, все семнадцать минус один он, погибли от несчастных, таких разнообразных, всех имеющихся налицо случаев... Учитывая при этом одновременную развязность и официальность тона, которым он это сообщил, точно говоря наизусть прейскурант... И сравнивая этот голос с тем, которым он говорил о матери, той, что выйдет к нему навстречу в Issy-les-Moulineaux.
Что это, вообще, было? Она не знала. Но даже, если в приливе странного вдохновения, тут же все это выдумал, - разве не умилителен этот миф о себе, семнадцати-сыновней матери последнем уцелевшем, безумно преданном сыне? Разве это не мечта о себе - лучшем, себе - настоящем? Не вопль настоящей profession manquée!9 He вся потенция сыновности?
Двадцати шести лет, будучи высоким, красивым, на собственный взгляд, да и на всей парижской улицы взгляд, - неотразимым, рассказывать чужой, не старой еще, женщине, - да и вовсе молодой во тьме коридора! - что до сих пор получает от отца пощечины и охотно их принимает. Разве это мечта современного молодого человека? И даже - старинного молодого человека?
Может быть, думала она дальше, - не ручаюсь... Может быть, и семнадцати человек детей никаких не было, может быть, раз их не было, и семнадцати смертей не было, может быть, и нормандского отца, дающего пощечины - каждая в сто пять кило весом! - не было, может быть, - и, кажется, верней всего, и в этом, кажется, всё, - отца вовсе не было.
Но мать - была.
Июнь 1934
1 Habile (фр.). - ловкий, умелый.
2 Полиция (фр.).
3 Страхование (фр.).
4 «Je passe annuellement» - «Я ежегодно делаю обход» (букв.: «Я прохожу ежегодно», - что звучит, как: «Я направляюсь в Нюельмон»).
5 Славянскую душу (фр.).
6 В папахе (фр.).
7 Мы всегда развлекаемся вместе (фр.).
8 Здесь: отслужу в армии (фр.).
9
(источник - М. Цветаева "Сочинения" в 2тт., т.2, М., "Худ. лит." 1984 г.)