• Приглашаем посетить наш сайт
    Культурология (cult-lib.ru)
  • Повесть о Сонечке, часть 1 (страница 4)

    Часть 1: 1 2 3 4
    Часть 2: 1 2 3 4


    =========

    Две записи из Алиной тетради весны 1919 г. (шесть лет). «Пришел вечер, я стала уже мыться. Вдруг послышался стук. Я еще с мокроватым лицом, накинув на себя Маринину шелковую шаль, быстро спустилась и спросила: «Кто там?» (Марина знала ту полудевочку - актрису Софью Евгеньевну Голлидэй.) Там за дверью послышались слова:

    - Это я, Аля, это Соня! Я быстро открыла дверь, сказав:

    - Софья Евгеньевна!

    - Душенька! Дитя мое дорогое! Девочка моя! - воскликнула Голлидэй, я же быстро взошла через лестницу к Марине и восторженно сказала:

    - Голлидэй! - Но Марины не было, потому что она ушла с Юрой Н. на чердак.

    Я стала мыть ноги. Вдруг слышу стук в кухонную дверь. Отворяю. Входит Софья Евгеньевна. Она садится на стул, берет меня на колени и говорит: - Моего милого ребенка оставили! Я думаю - нужно всех гостей сюда позвать.

    - Но как же я буду мыть ноги?

    - Ах, да, это худо.

    Я сидела, положив лицо на мягкое плечо Голлидэй. Голлидэй еле-еле касалась моей шали. Она ушла, обещав прийти проститься, я же вижу, что ее нет, и в одной рубашке, накинув на себя шаль, вхожу к Голлидэй и сажусь к ней на колени. Там были Юра С., еще один студиец, и Голлидэй, а Марина еще раньше ушла с Юрой Н. на чердак. Я пришла совсем без башмаков и сандалий, только в одних черных чулках. Трогательно! Юра С. подарил мне белый пирожок. Голлидэй была весела и гладила мои запутанные волосы. Пришла знакомая Голлидэй, послышались чьи-то шаги по крыше. Оказалось, что Марина с Юрой Н. через чердачное окно вместе ушли на крышу. Юра С. влез на крышу со свечой, воскликнув:

    - Дайте мне освещение для спасения хозяйки!

    Я сидела на подоконнике комнаты, слегка пододвигаясь к крыше. Голлидэй звала свою знакомую и говорила:

    - Ой, дитя идет на крышу! Возьмите безумного ребенка!

    Подошла барышня, чтобы взять меня, но я билась. Наконец, сама Голлидэй сняла меня и стала нести в кровать. Я не билась и говорила:

    - Галлида гадкая! Галлиду я не люблю!

    Она полусмеялась и дала меня С<еро>ву, говоря, что я слишком тяжела для ее рук. Только что они усадили меня, как вдруг я увидала Марину, которая сходила с чердака. (Голлидэй, когда несла меня, то все говорила: «Аля, успокойся! Ты первая увидишь Марину!») Марина держала в руках толстую свечу в медном подсвечнике. Голлидэй сказала Марине:

    - Марина, Алечка сказала, что она меня не любит!

    Марина очень удивилась - как я думаю».



    «У нас была актриса Сонечка Голлидэй. Мы сидели в кухне. Было темно. Она сказала мне:

    - Знаешь, Алечка, мне Юра написал записочку: «Милая девочка Сонечка! Я очень рад, что Вы меня не любите. Я очень гадкий человек. Меня не нужно любить. Не любите меня».

    А я подумала, что он это нарочно пишет, чтобы его больше любили. А не презирали. Но я ей ничего не сказала. У Сонечки Голлидэй маленькое розовое лицо и темные глаза. Она маленького роста, и у нее тонкие руки. Я все время думала о нем и думала: «Он зовет эту женщину, чтобы она его любила. Он нарочно пишет ей эти записочки. Если бы он думал, что он, правда, гадкий человек, он бы этого не писал».

    =========

    ...Не гадкий. Только - слабый. Бесстрастный. С ни одной страстью кроме тщеславия, так обильно - и обидно - питаемой его красотой. Что я помню из его высказываний? На каждый мой резкий, в упор, вопрос о предпочтении, том или ином выборе - хотя бы между красными и белыми - «Не знаю... Все это так сложно...» (Вариант: «так далеко-не-просто»... по существу же «мне так безразлично»...) Зажигался только от театра, помню, однажды больше часу рассказывал мне о том, как бы он сделал (руками сделал?) маленький театр и разделил бы его на бесчисленное количество клеток, и в каждой - человечки, действующие лица своей пьесы, и междуклеточной - общей...

    - А что это были бы за пьесы... В чем, собственно, было бы дело?.. (Он, таинственно:)

    - Не знаю... Этого я еще пока не знаю... Но я все это прекрасно вижу... (Блаженно:) - Такие маленькие, почти совсем не видать...

    Иногда - неопределенные мечты об Италии:

    - Вот, уедем с Павликом в Италию... будем ходить по флорентийским холмам, есть соленый, жгутами, хлеб, пить кьянти, рвать с дерева мандарины... (Я, эхом:)

    - И вспоминать - Марину... (Он, эхом эха:)

    - И вспоминать - Марину...

    Но и Италия была из Гольдони, а не из глубины тоски.

    Однажды Павлик - мне:

    - Марина? Юра решил ставить Шекспира. (Я, позабавленно:)

    - Ну-у?

    - Да. Макбета. И что он сделает - половины не оставит!

    - Он бы лучше половину - прибавил. Взял бы - и постарался. Может быть, Шекспир что-нибудь забыл? А Юрий Александрович вспомнил, восполнил.

    Однажды, после каких-то таких его славолюбивых бреден - он ведь рос в вулканическом соседстве бредового, театрального до кости Вахтангова - я ему сказала: - Юрий Александрович, услышьте раз в жизни - правду. Вас любят женщины, а вы хотите, чтобы вас уважали мужчины.

    Его товарищи студийцы - кроме Павлика, влюбленного в него, как Пушкин в Гончарову - всей исключенностью для него, Павлика, такой красоты (что Гончарова была женщина, а Юрий З. - мужчина - не меняло ничего, ибо Пушкин, и женясь на Гончаровой, не обрел ее красоты, остался его товарищи-студийцы относились к нему... снисходительно, верней - к нам, его любившим, снисходительно, снисходя к нашей слабости и обольщаемости. - «З<авадск>ий... да-а...» - и за этим протяжным да не следовало - ничего.

    (Их любовь с Павликом была взаимная ревность: Юрия - к дару, Павлика - к красоте, ревность, за невозможностью вытерпеть, решившая стать и ставшая - любовью. И еще - тайный расчет природы: вместе они были - Лорд Байрон.)

    Весь он был - эманация собственной красоты. Но так как очаг (красота) естественно - сильнее, то все в нем казалось и оказывалось недостаточным, а иногда и весь он - ее недостойным. Все-таки трагедия, когда лицо - лучшее в тебе и красота - главное в тебе, когда товар - всегда лицом, - твоим собственным лицом, являющимся одновременно и товаром. Все с него взыскивали по векселям этой красоты, режиссеры - как женщины. Все кругом ходили, просили. (Я одна подала ему на красоту.) «Но, помилуйте, господа, я никогда никому ничего такого не обещал...» Нет, родной, такое лицо уже есть - посул. Только оно обещало то, чего ты не мог сдержать. Такие обещания держат только цветы. И драгоценные камни. Драгоценные - насквозь. Цветочные - насквозь. Или уж - святые Себастианы. Нужно сказать, что носил он свою красоту робко, ангельски. (Откуда мне сие?) Но это не улучшало, это только ухудшало - дело. Единственный выход для мужчины - до своей красоты не снисходить, ее - презирать (пре-зри: гляди поверх). Но для этого нужно быть - больше, он же был - меньше, он сам так же обольщался, как все мы...

    Как описать Ангела? Ангел ведь не состоит из, а сразу весь. Предстает. Предстоит. Когда говорит ангел, никакого сомнения быть не может: мы все видим - одно.

    Только прибавлю: с седою прядью. Двадцать лет - и седая, чистого серебра, прядь.

    И еще - с бобровым воротом шубы. Огромной шубы, потому что и рост был нечеловеческий: ангельский.

    Помимо этого нечеловеческого роста, «фигуры» у него не было. Он сам был - фигура. Девятнадцатый Год его ангельству благоприятствовал: либо беспредельность шубы, либо хламида Св. Антония, то есть всегда - одежда, всегда - туманы. В этом смысле у него и лица не было: так, впадины, переливы, «и от нивы и до нивы - гонит ветер прихотливый - золотые переливы»... (серебряные). Было собирательное лицо ангела, но до того несомненное, что каждая маленькая девочка его бы, из своего сна, узнала. И - узнавала.

    Но зря ангельский облик не дается, и было в нем что-то от ангела: в его голосе (этой самой внутренней из наших внутренностей, недаром по-французски organe), в его бережных жестах, в том, как, склонив голову, слушал, как, приподняв ее, склоненную, в двух ладонях, изнизу - глядел, в том, как внезапным недвижным видением в дверях - вставал, в том, как без следу - исчезал.

    Его красота, ангельскость его красоты, его все-таки чему-то - учила, чему-то выучила, она диктовала ему шаг («он ступает так осторожно, точно боится раздавить какие-то маленькие невидимые существа», Аля), и жест, и интонацию. Словом (смыслом) она его научить не могла, это уже не ее разума дело, - поэтому сказать он ничего не мог (нечего было!), выказать - все.

    Поэтому и обманывались: от самой простой уборщицы - до нас с Сонечкой. «Так любит, что и сказать не может...» (Так - «Какая-то тайна...» Тайны не было. Никакой - кроме самотайны такой красоты.

    Научить ступить красота может (и учит!), поступить - нет, выказать - может, высказать - нет. Нужному голосу, нужной интонации, нужной паузе, нужному дыханию. Нужному слову - нет. Тут уже мы вступаем в другое княжество, где князья - мы, «карлики Инфанты».

    Не «было в нем что-то от Ангела», а - все в нем было от ангела, кроме слов и поступков, слова и дела. Это были - самые обыкновенные, полушкольные, полуактерские, если не лучшие его среды и возраста - то и не худшие, и ничтожные только на фоне такой красоты.

    Я сказала: в каком-то смысле у него лица не было. Но и личины - не было. Было - обличие. Ангельская облицовка рядового (и нежилого) здания. Обличие, подобие (а то, что я сейчас делаю - надгробие), но все-таки лучше, что - было, чем - не было бы!

    Ему - дело прошлое, и всему этому уже почти двадцать лет! его тогдашний возраст! - моя стихотворная россыпь «Комедьянт», ему, о нем, о живом тогдашнем нем, моя пьеса «Лозэн» (Фортуна), с его живым возгласом у меня в комнате, в мороз, под темно-синим, осьмнадцатого века фонарем:

    ...да неужели ж руки
    И у меня потрескаются? Черт
    Побрал бы эту стужу! Жаль вас, руки...

    (Это черт звучало нежнее лютни!) - Вижу игру темно-синего света и светло-синей тени на его испуганно-свидетельствуемой руке...Ему моя пьеса (пропавшая) «Каменный Ангел»: каменный ангел на деревенской площади, из-за которого невесты бросают женихов, жены - мужей, вся любовь - всю любовь, из-за которого все топились, травились, постригались, а он - стоял... Другого действия, кажется, не было. Хорошо, что та тетрадь пропала, так же утопла, отравилась, постриглась - как те... Его тень в моих (и на моих!) стихах к Сонечке... Но о нем - ее огромные, цвета конского каштана, глаза.

    Сонечка! Простим его ангельскому подобию.

    =========

    Однажды я зашла к нему - с очередным даром. Его не застала, застала няньку.

    - Вот книжечку принесли Юрочке почитать - и спасибо вам. Пущай читает, развлекается. А мало таких, милая вы моя, - с приносом. Много к нему ходят, с утра до ночи ходят, еще глаз не открыл - звонят, и только глаза смежил - звонят - и все больше с пустыми руками да поцалуями. Да я тем барышням не в осуждение - молоденькие! а Юрочка - хорош-расхорош, завсегда хорош был, как родился, хорош был, еще на руках был - все барышни влюблялись, я и то ему: «Чего это ты, Юрий Алексаныч, уж так хорош? Не мужское это дело!» - «Да я, няня, не виноват». - Конешно, не виноват, только мне-то двери отворять бегать от этого - не легше... Пущай цалуют! (все равно ничего не выцалуют), а только: коли цалуешь - так позаботься, - чтобы рису, али пшена, али просто лепешечку - вы же видите, какой он из себя худющий, сестра Верочка который год в беркулезе, неровен час и он: одно лицо, одна кровь - не ему, понятно, он у нас стеснительный, не возьмет, - а ко мне на кухню: «Нате, мол, няня, подкрепите своего любимого». Нет, куда там! Коли ко мне на кухню, так - что не любит - плакаться. И голова пуста и руки пусты. Зато рот по-олон: пустяками да поцалуями.

    А зато одна к нему ходит - золото. (Две их у меня - носят, только одна - строгая такая, на манер гувернантки, и носик у них великоват будет, так я сейчас не про них...) Вы барышню Галлиде знаете? Придет: «Юрочка дома?» Сначала Юрий Алексаныч говорила, ну а потом быстро пообвыкла, меня стесняться перестала. - «Дома, говорю, красавица, только спит». - «Ну, не будите, не будите, я и заходить не хотела, только вот - принесла ему, только вы, няня, ему не говорите...»

    И пакетец сует, а в пакетце - не то, чтобы пшено али ржаной хлеб, а завсегда булочка белая: ну, белая... И где она их берет?!

    Или носки сядет штопать. - «Дайте мне, нянечка, Юрочкины носки». - «Да что вы, барышня, нешто это ваших молодых ручек дело? Старухино это дело». - «Нет уж!» - и так горячо, горячо, ласково, ласково в глаза глядит. «Вы меня барышней не зовите, а зовите - Соня, а я вас - няня». Так и стала звать - Сонечка, как малюточку.

    Ну уж и любит она его - и сказать не могу!

    Носки перештопает, рубашечку погладит (а наш-то все спит, не ведает), поцалует меня в щеку - кланяйтесь, няня, Юрочке - и пойдет.

    Сколько раз я своему красавцу говорила: - Не думай долго, Юрий Александрович, все равно лучше не сыщешь: и красавица, и умница, и работница, и на театре играет - себя оправдывает, и в самую что ни на есть темнющщую ночь к дохтуру побежит, весь город на ноги поставит, а уж дохтура приведет: с такой женой болеть мо-жно! - а уж мать твоим детям будет хороша, раз тебя, версту коломенскую в сыновья взяла. И ростом - под стать: ты - во-о какой, а она - ишь какая малюточка! (Мне: «Верзилы-то завсегда малюточек любят».) Только мал золотник - да дорог.

    - А он?

    - Стоит, улыбается, отмалчивается. Не любит - вот что.

    - Другую любит?

    - Эх, милая вы моя, никого-то он не любит, отродясь не любил, кроме сестры Верочки, да меня, няньки. (Я, мысленно: «И себя в зеркале».)

    - Так про Сонечку чтоб досказать. Не застанет - веселая уходит, а застанет - завсегда со слезами. Прохладный он у нас.

    - Прохладный он у вас.

    Зеркало - тоже прохладное.

    =========

    У Сонечки была своя нянька - Марьюшка. «Замуж буду выходить - с желтым сундуком - в приданое». Не нянька - старая прислуга, но старая прислуга, зажившаяся, все равно - нянька. Я этой Марьюшки ни разу, за всю мою дружбу с Сонечкой, не видала - потому что она всегда стояла в очереди: за воблой, за постным маслом и еще за одной вещью. Но постоянно о ней слышала, и все больше, что «Марьюшка опять рассердится» (за Юру, за бессонные ночи, за скормленное кому-то пшено...)

    Однажды стук в дверь. Открываю. Черное, от глаз, лицо - и уже с порога.

    - Что-о-о?

    - А вот - слушайте. Моя Марьюшка где-то прослышала, что выдают гроба - да - самые настоящие гроба (пауза) - ну, для покойников - потому что ведь сейчас это - роскошь, вы же знаете, что Алексею Александровичу сделали в Студии - всюду будто уже выдали, а у нас не выдают. Вот и ходила - каждый день ходила, выхаживала - приказчик, наконец, терпение потерял: - Да скоро ли ты, бабка, помрешь, чтоб к нам за гробом не таскаться? Раньше, бабка, помрешь, чем гроб выдадим - и тому подобные любезности, ну, а она - твердая: «Обешшано - так обешшано, я от своего не отступлюсь». И ходит, и ходит. И, наконец, нынче приходит - есть! Да, да, по тридцатому талону карточки широкого потребления. «Ну, дождалась, бабка, своего счастья?» - и ставит ей на середину лавки - голубой. «Ну-ка примерь, уместишься в нем со всеми своими косточками?» - «Умещусь-то умещусь, говорю, да только не в энтом». - «Как это еще - не в энтом?» - «Так, говорю, потому что энтот - голубой, мужеский, а я - девица, мне розовый полагается. Так уж вы мне, будьте добры, розовенький, - потому что голубого не надо нипочем». - «Что-о, говорит, карга старая, мало ты мне крови испортила, а еще - девица оказалась, в розовом нежиться желаешь! Не будет тебе, чертова бабка, розового, потому что их у нас в заводе нет». - «Так вы уж мне тогда, ваше степенство, беленький», - я ему, - испужалась больно, как бы совсем без гробику не отпустил - потому что в мужеском голубом лежать для девицы - бесчестье, а я всю жизнь от младенческих пелен до савана честная была. Тут он на меня - ногами как затопочет: «Бери, чертова девица, что дают - да проваливай, а то беду сделаю! Сейчас, орет, Революция, великое сотрясение, мушшин от женщин не разбирают, особенно - покойников... Бери, бери, говорю, а то энтим самым предметом угроблю!» - да как замахнется на меня - гробовой крышечкой-то! Стыд, страм, солдаты вокруг - гогочут, пальцами - тычут...

    Ну, вижу, делать нечего, взвалила я на себя свой вечный покой и пошла себе, и так мне, барышня, горько, скоко я за ним таскалась, скоко насмешек претерпела, а придется мне упокоиться в мужеском голубом».

    И теперь, Марина, он у меня в комнате. Вы над дверью полку такую глубокую видели - для чемоданов? Так она меня - прямо-таки умолила: чтобы под ногами не мешался, а главное - чтобы ей глаз не язвил: цветом. «Потому что как на него взгляну, барышня, так вся и обольюсь обидой».

    Так и стоит. (Пауза.) - Я наверное, все-таки, когда-нибудь к нему - привыкну?

    =========

    (Это было в Вознесенье 1919 года.)

    =========

    Четвертым действующим лицом Сонечкиной комнаты был - гроб.

    =========

    А вот моя Сонечка, увиденная другими глазами: чужими.

    - Видел сегодня вашу Сонечку Голлидэй. Я ехал в трамвае, вижу - она стоит, держится за кожаную петлю, что-то читает, улыбается. И вдруг у нее на плече появляется огромная лапа, солдатская. И знаете, что она сделала? Не переставая читать и даже не переставая улыбаться, спокойно сняла с плеча эту лапу - как вещь.

    - Это - живая она! А вы уверены, что это - она была ?

    - О, да. Я ведь много раз ходил смотреть ее в «Белых Ночах», та же самая, в белом платьице, с двумя косами... Это было так... прэлэстно (мой собеседник был из Царства Польского), что весь вагон рассмеялся, и один даже крикнул: браво!

    - А она?

    - Ничего. И тут глаз не подняла. Только может быть улыбка стала - чуть-чуть шире... Она ведь очень хорошенькая.

    - Вы находите?

    - С опущенными веками, и этими косами - настоящая мадонна. У нее, вероятно, много романов?

    - Нно... это же не...

    - Нет, это мешает.

    =========

    Так я охраняла Сонечку от - буржуйских лап.

    Романы?

    Je n’ai jamais su au juste ce qu’étaient ses relations avec les hommes, si c’étaient ce qu’on appelle des liaisons - ou d’autres liens. Mais rêver ensemble ou dormir ensemble, с’était toujours de pleurer seule23.


    Часть вторая


    Примечания

    1 Она была бледной - и все-таки розовой,

       Малюткой - с пышными волосами (фр.).

    2 Все-таки розовой.

    3 Она была бледной - и все-таки розовой (фр.).

    4 Ее смех был так близок к слезам - а слезы так близки к смеху, - хотя я не помню, чтобы видела их льющимися. Можно было бы сказать: ее глаза были слишком горячими, чтобы дать слезам пролиться, что они сразу высушивали их. И потому эти прекрасные глаза, всегда готовые плакать, не были влажными, напротив: блестя слезами, они излучали жар, являли собою образ, излучение тепла, а не влажности, ибо при всем своем желании (нежелании - других), ей не удавалось пролить ни единой слезинки.

    И все же - !

    Прекрасные, прекрасные, подобные виноградинам; и уверяю вас, они были обжигающими, и при виде ее, плачущей, хотелось смеяться - от наслаждения! Это и есть, вероятно - «плакать жаркими слезами»? Значит, я видела человеческое существо, у которого слезы были действительно жаркими. У всех прочих - у меня, у остальных - они холодные или теплые, а у нее были обжигающие, и так силен был жар ее щек, что они казались розовыми. Горячие, как кровь, круглые, как жемчуг, соленые, как море.

    Можно было сказать, что она плакала по-моцартовски (фр.).

    5 Эдмон Абу... в «Горном короле»:

    них созданного. Они были темными, пламенными и бархатистыми, такой цвет встречается лишь в сибирских гранатах и некоторых садовых цветах. Я вам покажу скабиозу и сорт штокрозы, почти черной, которые напоминают, хотя и не передают точно, чудесный оттенок ее глаз. Если вы когда-нибудь бывали в кузнице в полночь, вы должны были заметить тот странный коричневый блеск, который отбрасывает стальная пластина, раскаленная докрасна, вот это будет точно цвет ее глаз. Вся мудрость женщины и вся невинность ребенка читались в них, как в книге; но это была такая книга, от долгого чтения которой можно было ослепнуть. Ее взор сжигал - это так же верно, как то, что меня зовут Герман. Под таким взглядом могли бы созреть персики в вашем саду (фр.).

    6 Я никогда не видела розового жемчуга, но утверждаю, что ее лицо было еще розовее и еще жемчужнее (фр.).

    8 Шаловливость (фр.).

    9 «Причуда» (нем.).

    11 Не помню, чтобы я ее целовала, кроме поцелуев обычных, почти машинальных, при встрече и прощании. И вовсе не из-за дурной - или хорошей - стыдливости; это было - так же, как с «ты»: я слишком любила ее, все прочее было меньше.

    Ибо когда не любят, поцелуй говорит настолько больше, а когда любят - настолько меньше; сам по себе он недостаточен. Пить, чтобы пить вновь. Поцелуй в любви - это морская вода во время жажды. (Морская вода или кровь - хороши для потерпевших кораблекрушение!) Если это уже было сказано - повторю. Потому что главное - не новое сказать, а найти единственно верное слово.

    Я предпочитала не утолять жажду вообще.

    И еще одна вещь, о которой никогда не писали, несмотря на ее очевидность: поцелуй в любви - дурной путь, ведущий к забвению. От любимого, но не к любимому. Начинают с поцелуя души, продолжают поцелуем уст и кончают поцелуем - поцелуя. Уничтожением. Но я часто обнимала ее братски, покровительственно, чтобы немного оградить от быта, от холода, от ночи.

    ...Моя малютка, которой я не позволяла возвращаться одной.

    Да я просто не думала об этом - ибо оно было - эта реальность между такими, как мы. (Эта безысходность.) Только теперь, спустя пятнадцать лет, я вспоминаю обо всем, исполненная благодарности за то, что тогда все это не приходило мне в голову (фр.).

    12 Оно было ее постелью, ее гнездом, ее конурой... (фр.)

    13 Коробкой сюрпризов (фр.).

    15 Поднимайтесь! Поднимайтесь! Умрите! Умрите! (фр.)

    16 Сокровище (фр. и нем.).

    17 Хорошим манерам, умению держаться, поведению (фр.).

    18 Колибри (фр.).

    20 «Волшебные сказки» (Розовая библиотека) (фр.).

    21 Самцы и самки (фр. ).

        Но все мужчины были от нее без ума... (фр.)

    в одиночку (фр.).


    (источник - М. Цветаева "Сочинения" в 2тт.,
    М., "Худ. лит." 1988 г., М. Цветаева с/с в 7 тт.,
    М., "ТЕРРА", 1997 г.)

    Часть 1: 1 2 3 4
    1 2 3 4
    Раздел сайта: