Девятый год стоит Россия
Моей заморскою страной...
Н. П. Г.
Мне кажется, что спор о том, может ли быть эмигрантская молодая литература, или не может быть, на этот раз сам собой разрешен в недавно вышедшей книге покойного молодого поэта Н. П. Гронского.
Книга открывается словами: «Помню Россию - так мало, помню Россию - всегда»... Это сразу дает нам и возраст, и духовную особь пишущего. Мало помнят, но все же помнят - десяти лет расставшиеся помнят свою страну - изгнанники, всегда помнят - рожденные поэты. Книга открывается - формулой, ибо короче и полнее о себе и о России человек его поколения сказать не может. Эта цитата, по недостатку места, останется единственной. Пусть читатель, до прочтения книги, поверит на слово, что она редкостной словесной силы. Поэтически - первокачественная.
Читаем названия: Иоанн Безземельный - Римляне - Карл XII - Эней - Роланд - Наполеон - перед нами школьные годы, т. е. школьные герои поэта. Первый вывод: не зря ходил в школу. Дальше героика недавних времен: поэма Миноносец, трагическая героика не взятых на английский миноносец добровольцев (по страсти, с какой написано, ясно, что в основе - живое происшествие). Листаем дальше: - Из первой книги Царств - Россия - Август - Римские дороги - Савойя - Моисей - Дракон, - по названиям одним ясно: юноша читает, ходит, глядит, думает - и, наконец, альпийская поэма Белла Донна, лучшая вещь в книге и во всей поэзии эмиграции. К этой поэме отношу читателя, как к сердцевине книги и поэта и самой лирической поэзии. Дальше: Валгалла - дальше прекрасная поэма Авиатор, как все поэмы Гронского взятая из жизни, - поэма Финляндия (родина поэта), - Михаил Черниговский и Александр Невский, - драматические сцены Спиноза - и последнее в книге и в его молодой жизни - Повесть о Сергии Радонежском, о медведе его Аркуде и о битве Куликовской. Книга, начатая Россией, Россией кончается. Россией кончается и его жизнь.
Где же, господа, неизбежное эмигрантское убожество тем, трагическая эмигрантская беспочвенность? Все здесь - почва: благоприобретенная, пешком исхоженная почва Савойи, почва медонских римских дорог, и в крови живущая отечественная почва тверской земли, и родная, финляндская, и библейская - Сиона и Синая, и небесная, наконец - Валгаллы и авионов.
Перед вами, молодые поэты, юноша - ваш сверстник, ваш школьный товарищ, с вашими же источниками питания: собственной ранней памяти, живого изустного сказа, огромного мирового города, природы, которая везде и всегда, и наиживейшим из всех источников, без которого все остальные - сушь: самой лирической жилой. Так почему же у вас в стихах метро и бистро, а у него Валгалла - и Авиаторы - и Спиноза? Вы жили в одном Париже. И Париж ни при чем.
сумел, но отстоять сумел: свой образ, свое юношеское достоинство, свою страсть к высотам, свои русские истоки и, во всем его богатстве, мощи и молодости - свой язык. Взяв у одного Парижа - всё, не отдал другому Парижу - ничего.
- «Но это одиночный случай...» Вся лирическая поэзия - одиночный - и даже какой одинокий! - случай. Непрерывная вереница таких одиночных случаев и есть лирическая поэзия. Но если допустить, что есть поэзия не лирическая - гражданская, скажем, эпическая - чту мешает молодым эмигрантским поэтам соприсутствовать - издалека - событиям своей родины? Челюскин был на весь мир и для всего мира, и место действия его, Арктика, равну - отдалено от всех жилых мест. - «О Русь, вижу тебя из моего прекрасного далека!» Но если наше далёко нам кажется не-прекрасным, если у нас на него нет глаз, можно ведь и: «О Русь, вижу тебя в твоем прекрасном далёке», распространяя это далёко и на прошлое, и на настоящее, и на будущее. Поэт никогда не жил подножным кормом времени и места, и если Пушкина, к нашей великой, кровной обиде, так и не выпустили за границу, это не помешало ему дать невиденный им Запад - лучше видевших. Ведь если допустить, что поэт может питаться только от данного места - своей страны, то неизбежно придется ограничить это его питание и современным ему временем. Тогда, сам собой вывод: Пушкин в Испании не был и в средние века не жил, - стало быть Каменного Гостя написать не мог.
Нет, господа, оставим время и место писателям-бытовикам (поэтов-бытовиков - нет), а сами, поскольку мы поэты, будем поступать как молодой Гронский:
Я - вселенной гость, Мне повсюду пир, И мне дан в удел - |
<1936>