<Май 1934 г.>
Нет, надо писать стихи. Нельзя дать ни жизни, ни эмиграции, ни Вишнякам, ни «бриджам»1, ни всем и так далеям – этого торжества: заставить поэта обойтись без стихов, сделать из поэта – прозаика, а из прозаика – покойника.
Вам (нам!) дано в руки что-то, чего мы не вправе ни выронить, ни переложить в другие руки (которых – нет).
Ведь: чем меньше пишешь, тем меньше хочется, между тобой и столом встает уже вся невозможность (как между тобой и любовью, из которой ты вышел).
Конечно, есть пресыщение.
Но есть и истощение – от отвычки.
Не отрешайтесь, не отрекайтесь, вспомните Ахматову:
А если я умру, то кто же
2 –
не Вам и даже не всем, а просто: кто – мои стихи…
Никто. Никогда. Это невозвратно. Вы обкрадываете Лирику <неразб>, безглагольную, как всякое до, беспомощную, не сущую без нас, поэтов.
И именно потому, что нас мало, мы не вправе…
– мысль о возможности такого рядом, почти со мной, ибо я давно перестала делить стихи на свои и чужие, поэтов – на «тебя» и «меня».
Я не знаю авторства <…>
Примечания
– брюки (англ.), которые обычно носят с высокими сапогами (например, при занятиях верховой ездой). Здесь, вероятно, означает пижонство, дилетантизм.
2 Неточная цитата из стихотворения А. Ахматовой «Покорно мне воображенье…» (1913). У Ахматовой: «И если я умру…»