Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
31-го марта 1931 г.
Дорогая Раиса Николаевна! Попытка настоящего письма, хотя с головой, разбитой суетою бытового дня. Не взыщите, у меня как у немцев – лучшая голова – утренняя.
Во-первых – Ваша болезнь. Сердце – лютая вещь и – надежная вещь. Лютая – при малейшем перебое – земля из-под ног: состояние землетрясения, с той разницей, что оно – внутри. Надежная ибо держит больше чем обещает и может больше чем может. Я сердце (орган) люблю как можно любить человека: с восхищением и с благодарностью. Сердце – герой.
А Сиротинин1 врал, т. е. не учел чудесности органа. Здесь врач знает меньше чем поэт.
У меня, например, сердце – шалое. Могу – галопом – полверсты в гору и не могу – полное обмирание, до дурноты – при первом повороте автомобиля. На местной, очень веселой карусели, с отделяющимся постепенно сиденьем, чуть не умерла. Не могу лифта (всегда пешком). Воображение? Нет. Не воображают же другие! И не воображаю же в поезде. Не могу – дурнота – когда другой с высоты, о себе уже не говорю: через ж<елезно->д<орожный> мост, где в прогалы видны рельсы, прохожу сжав зубы. Могу всё, что пешком, и на земле, нога на земле. И не я могу или не могу, а – сердце.
От мысли о Вашей автомобильной поездке через всю Европу – физически – обмираю.
Нет, лучше где-нибудь на море или в горах, в тишине. Со своими, без чужих. С какой-нибудь одной книгой на все лето. Такая у меня была прошлым летом – знаете ли? – Sigrid Undset – три части: Der Kranz – Die Frau – Das Kreuz 2. Всего около 2000 стр<аниц> и – ни одной лишней строки. Норвежский эпос – и женский эпос. Вся страна и вся судьба. Кажется за нее именно получила нобелевскую премию. Наверное переведена на английский, я читала по-немецки, так всё лето и прожила – в Норвегии.
– Кто с Вами целые дни – раз лежите? Чуб работает, Ю<рий> В<ладимирович> наверное тоже занят. Есть ли у Вас в Лондоне близкие друзья? Тоскливо – когда сердце!
А вот вещь которая Вас обрадует и с которой может быть и следовало начать: вчера чек на 25 долл<аров> от Вашего Тихвинского. Правда – удивительно? Факт отдачи удивителен, независимо от человека. Просит прислать две расписки, одну Вам, одну ему. Вашу – прилагаю3. С несказанной благодарностью. Теперь сразу смогу внести за Алину школу, и еще останется. Терм, благодаря Вам, будет завтра выплачен целиком. А теперь и с Алиной школой устроено! Не примите за сухость, но просто: слов нет.
– бесплатное обучение гравюре (в этой школе за каждый курс отдельно).
Написала нынче Борису. Вспоминала, как и я хотела уйти (6 лет назад)4. Выбор был между язвой (если уйду от С<ергея>) и раной (если уйду от другого). Выбрала чистое: рану. Я своим счастьем жить не могу, никогда с ним не считалась, просто на него глубоко, отродясь неспособна. Прошу Б<ориса> только об одном – жить.
А Вас, дорогая и милая и близкая и далекая, незнакомородная Раиса Николаевна – выздоравливать, то есть: верить в сердце.
О своем злосчастном Перекопе в другой раз. И об очередном большом огорчении – одном отъезде5.
М.
<Приписки на полях: >
У нас после жаркой весны – ледяные ветра, но с дивной синевой, точно на океане.
Скоро пришлю Вам карточку Мура, нынче снимали. И напишу Вам о нем.
Примечания
–1934) – профессор Военно-медицинской академии. Эмигрировал, принимал участие в работе Русского госпиталя в Париже.
2 См. письма 64 и 75 к А. А. Тесковой (т. 6).
3 К письму приложена расписка: «25 долларов от Г<осподи>на Тихвинского получила. Марина Цветаева. Meudon (S. et О.) Jeanne d’Arc, 31-го марта 1931 г».
Леонид Михайлович Тихвинский был сыном расстрелянного за участие в «Таганцевском заговоре» Михаила Михайловича Тихвинского (1868–1921), профессора химии, коллеги Ю. В. Ломоносова по Киевскому политехническому институту. Л. М. Тихвинский должен был деньги Ломоносовым, и, надо полагать, что, отправляя перевод Цветаевой, он гасил часть своего долга.
–1924 гг.) с Константином Болеславовичем Родзевичем. См. письма к нему в т. 6.