Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
13-го февр<аля> 1931 г.
Дорогая Раиса Николаевна! События бросают тень вперед – не знаю кем, может быть уже Гомером – сказано1.
Итак – вечер у борисиного друга, фран<узского> поэта Вильдрака. Пригласил «на Пильняка», который только что из Москвы2. Знакомимся, подсаживается.
Я: – А Борис? Здоровье?
П. – Совершенно здоров.
Я: – Ну, слава Богу!
П. – Он сейчас у меня живет, на Ямской.
Я: – С квартиры выселили?
П: – Нет, с женой разошелся, с Женей.
Я: – А мальчик?3
П: – Мальчик с ней.
Я: – А где это – Ямская? Тверскую-Ямскую я знаю.
(Пять минут топографии, речь переходит на заграницу.)
Я: – Почему Борису отказали?
П: – П. ч. он обращается именно туда, где только отказывают. Последние месяцы он очень хлопотал о выезде за границу Евгении (отчество забыла) и Женечки, но тут началась Зинаида Николаевна4, и Женя наотрез отказалась ехать.
– С Борисом у нас вот уже (1923 г. – 1931 г.) – восемь лет тайный уговор: дожить друг до друга. Но Катастрофа встречи все оттягивалась, как гроза, которая где-то за горами. Изредка – перекаты грома, и опять ничего – живешь.
Поймите меня правильно: я, зная себя, наверное от своих к Борису бы не ушла, но если бы ушла – то только к нему. Вот мое отношение. Наша реальная встреча была бы прежде всего большим горем (я, моя семья – он, его семья, моя жалость, его совесть). Теперь ее вовсе не будет. Борис не с Женей, которую он встретил до меня, Борис без Жени и не со мной, с другой, которая не я – не мой Борис, просто – лучший русский поэт. Сразу отвожу руки.
Знаю, что будь я в Москве – или будь он за границей – что встреться он хоть раз – никакой 3<инаиды> Н<иколаевны> бы не было и быть не могло бы, по громадному закону родства по всему фронту: СЕСТРА МОЯ ЖИЗНЬ. Но – я здесь, а он там, и всё письма, и вместо рук – рукописи. Вот оно, то «Царствие Небесное» в котором я прожила жизнь. (То письмо Вам, как я это сейчас вижу, всё о Борисе: события которого я тогда не знала, но которое было.)5
– не имев.
О Жене будете думать Вы, которая ее знали. Знаю только, что они были очень несчастны друг с другом. «Женя печальная и трудная», так мне писала о ней сестра, с которой у нас одни глаза. Просто – не вынесла. «Разошлись». Может быть ушла – она. В данную минуту она на все той же Волхонке с сыном. Борис на пустой квартире у Пильняка. («Ямская»). Кончил Спекторского (поэма) и ОХРАННУЮ ГРАМОТУ (проза)6. – Дай ему Бог. – Главное, чтобы жил.
Живу. Последняя ставка на человека. Но остается работа и дети и пушкинское: «На свете счастья нет, но есть покой и воля»7, которую Пушкин употребил как: «свобода», я же: воля к чему-нибудь: к той же работе. Словом, советское «Герой ТРУДА»8. У меня это в крови: и отец и мать были такими же. Долг – труд – ответственность – ничего для себя – и всё это врожденное, за тридевять земель от всяких революционных догматов, ибо – монархисты оба (отец был вхож к Царю).
Не знаю, напишу ли я Борису. Слишком велика над ним власть моего слова: голоса. «ТОЛЬКО ЖИВИТЕ!» – как мне когда-то сказал один еврей9.
– это столько дней, и каждый из них учил – все тому же, доказывал – все то же. Так и получилось Царствие Небесное – между сковородкой и тетрадкой.
О Д. П. С<вятополк->М<ирском> (правда, похоже на учреждение?) – «Дружить со мной нельзя, любить меня не можно»10 – вот и окончилось намеренным равнодушием и насильственным забвением. Он меня в себе запер на семь замков – в свои наезды в Париж видит всех кроме меня, меня – случайно и всегда на людях. Когда-то любил (хочется взять в кавычки).
Я ему первая показала, т. е. довела до его сознания, что Темза в часы (отлива или прилива?) течет вспять, что это у меня не поэтический оборот:
РОКОТ ЦЫГАНСКИХ ТЕЛЕГ,
–
РОКОТ…11
(Кстати с этих стихов Борис меня и полюбил. Стихи еще 16 года, но прочел он их уже после моего, боюсь навечного. отъезда за границу, в 1922 г. Помню первое письмо – и свое первое –)12.
Три недели бродили с ним по Лондону, он всё хотел в музей, а я – на рынок, на мост, под мост. Выходило – учила его жизни. И заставила его разориться на три чудных голубых (одна бежевая) рубашки, которые он мне, по дикой скаредности на себя, до сих пор не простил – нои не износил. Бориса он тогда так же исступленно любил, как меня, но Борис – мужчина, и за тридевять земель – и это не прошло.
А разошлись мы с ним из-за обожаемой им и ненавидимой мной мертворожденной прозы Мандельштама – «ШУМ ВРЕМЕНИ», где живы только предметы, где что ни живой – то вещь13.
Нынче же пишу Алеку Броуну. Вот его адрес:
Fressingfield
nr Diss
Norfolk
14
– потом когда-нибудь – нужны будут иллюстрации Гончаровой вышлем их Вам. А есть ли у Вас мой Молодец? Посылаю на авось, м. б. еще что-нибудь найдется, у меня почти нет своих книг15.
Пишу под огромный снег, недолетающий и тающий.
СИЛА ЖИЗНИ. Будем учиться у подснежников.
Обнимаю Вас
МЦ.
– в своем письме.
Примечания
1 Это цитата из баллады «Lochiel’s Warning» английского поэта Томаса Кэмбелла (1777–1844). Цветаева, возможно, знала балладу в переводе на французский Каролины Павловой («Les Preludes», Париж, 1839).
2 Пильняк (настоящая фамилия Вогау) Борис Андреевич (1894–1938) – русский писатель. Направлялся в США по приглашению и остановился в Париже.
3 Пастернак Евгений Борисович (р. 1923) – литературовед.
–1966) – жена пианиста Генриха Густавовича Нейгауза (1888–1964), стала второй женой Пастернака в 1934 г.
5 См. письмо 12.
6 Роман в стихах Б. Пастернака «Спекторский» вышел отдельным изданием в 1931 г. (М., ГИХЛ). М. Цветаева была одним из прототипов героини – Марии Ильиной. Повесть «Охранная грамота» выпущена в том же году (Изд-во писателей в Ленинграде), посвящена Рильке.
7 Из стихотворения А. С. Пушкина «Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит…» (1834).
8 Ср. название очерка М. Цветаевой о Брюсове (т. 4).
«Только живите! – Я уронила руки…» (1917) (т. 1) и рассказ, приведенный в записях «О любви» (т. 4).
10 Первая строка из стихотворения М. Цветаевой без названия цикла «Комедьянт» (1918). См. т. 1.
11 Из стихотворения М. Цветаевой «Милые спутники, делившие с нами ночлег!..» (1917). См. т. 1.
12 См. письмо Б. Пастернака М. Цветаевой от 14 июня 1922 г. (Переписка Пастернака. С. 299) и ответ Цветаевой в т. 6 (письмо 1).
13 См. письмо 5 к П. П. Сувчинскому и комментарий 1 к нему (т. 6), а также статью «Мой ответ Осипу Мандельштаму» (т. 5).
15 В собрании Р. Н. Ломоносовой хранится экземпляр «Молодца» с дарственной надписью:
«Дорогой Раисе Николаевне Ломоносовой на долгую дружбу – и скорую встречу. МЦ.
Медон, 17-го февраля 1931 г.
– слова прощания морского царя с Садком (былина) – единственные, которые из всей вещи привел (должно быть дальше не пошел!) и на которые обрушился местный критик Адамович, как на образец дешевой и слащавой лже-народности. (БЫЛИНА!)
– моих». (Минувшее. 1989, № 8. С. 250.)