Vanves (Seine)
65, Rue J. B. Potin
11-го февраля <марта> 1937 г., четверг1
Дорогая Вера,
2, ночью, умер Замятин – от грудной жабы.
А нынче, в четверг, мы должны были с ним встретиться у друзей, и он сказал: – Если буду здоров…
Ужасно жаль, но утешает мысль, что конец своей жизни он провел в душевном мире и на свободе.
Мы с ним редко встречались, но всегда хорошо, он тоже, как и я, был: ни нашим ни вашим.
<анков>, за неустанность Вашей дружбы.
Есть люди, из моих друзей, которые не продали ни одного билета, и по-моему это – не друзья. Я не от жадности говорю, а от глубочайшего непонимания такого толкования дружбы, меня такое внешнее равнодушие внутренне рознит, п. ч. я дружбы без дела – не понимаю.
Но, в общем, вечер прошел отлично, чистых, пока, около 700 фр<анков> и еще за несколько билетов набежит. Я уже уплатила за два Муриных школьных месяца, и с большой гордостью кормлю своих на вечеровые деньги, и домашними средствами начала обшивать себя и Мура.
Еще раз – огромное спасибо!
О вечере отличный отзыв в Сегодня34, а Посл<едние> Нов<ости> – отказались, и Бог с ними! Получаю множество восторженных, но и странных писем, в одном из них есть ссылка на Ивана Алексеевича – непременно покажу при встрече. Но Вы скоро едете? Если не слишком устанете – позовите.
(Никто не понял, почему Мой Пушкин, все, даже самые сочувствующие, поняли как присвоение, а я хотела только: у всякого – свой, это – мой. Т. е. в полной скромности. Как Klarchen у Гёте говорит в Эгмонте5 – про Эгмонта: – Mein Egmont… А Руднев понял – как манию величия и прямо пишет…)
Обнимаю Вас. Сердечный привет Вашим.
М.
<Приписка на полях: >
Аля едет на самых днях6, но уже целиком себя изъяла, ни взгляда назад… А я в детстве плакавшая, что Старый Год кончается – и наступает Новый… «Мне жалко старого Года…»
Примечания
1 Описка Цветаевой. Из содержания письма следует, что оно написано 11 марта, а не 11 февраля.
– 10 марта 1937 г.
3 А. Ф. Даманская, автор заметки «Сын памятника Пушкина. На вечере Марины Цветаевой о великом поэте», писала:
<…> Вчера Марина Цветаева читала перед густо наполненным залом о Пушкине. Казалось бы, что еще можно нового добавить о Пушкине после всего, что сказано о нем? И, удастся ли, думалось друзьям талантливой поэтессы, захватить внимание слушателей в эти дни, когда только что отшумел длинный ряд пушкинских празднеств. Но за какую бы тему ни бралась Марина Цветаева, о чем, о ком бы она ни рассказывала, – человек, вещь, пейзаж, книга, в ее творческой лаборатории получают новое, как будто неожиданное освещение, и воспринимающееся, как самое верное, и незаменимое уже никаким иным. < …> Пушкин хрестоматий, потом Пушкин благоговейно хранимых под подушкою книг, и, наконец, – но через какой долгий срок, и длинный путь приобщения «свой» Пушкин – «мой Пушкин», – перед которым, преклоняясь, едва ли не талантливейший из современных русских поэтов, слагает великолепный нетленный венок: переведенные Мариной Цветаевой на французский язык стихи, переведенные бесподобно, и с такой тождественностью подлиннику, с такой чуткой передачей ритма, дыхания, аромата пушкинского стиха, что каждое стихотворение покрывалось восторженным и благодатным шепотом и словами благодарности…
Та часть чтения, в которой Цветаева рассказывала, как завороженная впервые прочитанной поэмой «Цыгане» – она спешит в людскую приобщить к своей радости няньку, ее гостя, горничную, и как о детский восторг разбивается скепсис ее слушателей – особо пленила слушателей свежестью и нежной теплотой юмора.
«Мой Пушкин» М. Цветаевой появится скоро в печати, но чтобы оценить всю значительность, всю прелесть этого произведения, – надо слышать его в чтении автора, и тогда лишь вполне уясняется и само название, тогда лишь вполне оправдана законность этого присвоения поэта поэтом: «Мой Пушкин»… (Сегодня. Рига. 1937. 6 марта).
«Иллюстрированной России» появился 13 марта 1937 г. Свои восторженные впечатления от пушкинского вечера Цветаевой описал Александр Александрович Гефтер (1885 – 1956), писатель и журналист.
«Эгмонт» Гёте.