Clamart (Seine)
10, Rue Lazare Carnot
24-го августа 1933 г.
Дорогая Вера! Пишу Вам под непосредственным ударом Ваших писаний, не видя ни пера, ни бумаги, видя – то. Ваша вещь1 – совсем готовая, явленная, из нее нечего «делать», она уже есть – дело. И никогда не решусь смотреть на нее, как на «материал», либо то, что я пишу – тоже материал. И то и другое – записи, живое, ЖИВЬЕ, т. е. по мне тысячу раз ценнее художественного произведения, где все переиначено, пригнано, неузнаваемо, искалечено. (Поймите меня правильно: я сейчас говорю об «использовании» (гнусное слово – и дело!) живого Вашего Иловайского напр<имер> – для романа, где он будет героем: с другим именем – и своей внешностью, с домом не у Старого Пимена2, а у Флора и Лавра3, и т. д. Так делали Гонкуры, дневник которых я люблю, как свой, вернее чувствую – своим (т. е. ЖИВЫМ!), а романы которых, сплошь построенные на видоизмененной правде, забываю тут же после прочтения и даже до прочтения – шучу, конечно! – не забываю, а хуже: на каждом шагу изобличаю авторов в краже – у себя же, т. е. у живой жизни и у живого опыта. Преображать (поэт) – одно, «использовывать» – другое. – Какая длинная скобка!)
…Какова цель (Ваших писаний и моих – о людях). ВОСКРЕСИТЬ. Увидеть самой и дать увидеть другим. Я вижу дом у Старого Пимена, в котором, кстати, была только раз, в одной комнате, в одном из ее углов, самом темном, из которого созерцала стопы Кремля4 до половины окна, глядевшего в сад, в котором я бы так хотела быть… (Комната – внизу, м. б. Надина? Освещение, от гущины листьев – зеленое, подводное: свет Китежа-града…)
Не знай бы я Иловайского, я бы его – у Вас – узнала. (А как чудно: рог! Явно – Роландов, раз не охотников. Об этом роге, сейчас вспоминаю, слышала от Андрея)5. Словом, я совершенно пленена и заворожена и совсем, бескорыстно, счастлива Вашими писаниями. И хорошо, что они пришли (1/2 часа!) после отправки моих. Пусть каждый – свое и по-своему, а в общем – сумма цифр, т. е. правда. У Вас, напр<имер>, Иловайский, читая, носит две пары очков, стало быть достоверно-слабое зрение, у меня он никогда не знает, кто Ася, кто я, и не по слабости зрения (о которой я не знала, ибо в очках его не видала никогда), а потому что ему вообще нет дела до неисторических лиц. («И какое ему дело, сколько лет стоящей перед ним Марине, раз она не Мнишек, а самому восемьдесят с лишком… зим»…). Я, конечно, многое, ВСЁ, по природе своей, иносказую, но думаю – и это жизнь. Фактов я не трогаю никогда, я их только – толкую. Так я писала все свои большие вещи.
Милая Вера, Вы мне в эту пору самый родной человек из всех, и это вполне естественно: мы с вами на дне того же Китежа! Кто же захочет жить на дне чужого Китежа? (NB! Только я, с наслаждением, на дне любого, на любом дне, самом проваленном, – лишь бы не «жизнь», или то, что они сейчас так зовут… Так я весь 1921 г. жила на дне Волконского Китежа, переписав ему ВОТ ТАК, ОТ РУКИ, больше тысячи страниц его воспоминаний (т. е. моя переписка дала 1000 печатн<ых> страниц, а м. б. 1200, стало быть, от руки, вдвое. «Лавры», «Странствия», «Родина» – все три его тома)6.
Мои живут другим, во времени и с временем. Никто не хочет сна – наяву (да еще чужого сна!). С<ережа> сейчас этот мир действенно отталкивает, ибо его еще любит, от него еще страдает, дочь (скоро 20 лет) слушает почтительно и художественно-отзывчиво, но – это не ее жизнь, не ее век, и конечно (такой страстный отрыв от жизни) – не ее душевный строй, она очень «гармонична», т. е. ничего не предпочитает, все совмещает: и утреннюю газету, и мой отчаянный прыжок в сон, как-то все равнозначуще – не я, не мое. Сын (8 л<ет> весь живет не текущим днем, а завтрашним, набегающим, – планами, обещаниями, будущими радостями – т. е. я в обратном направлении – и меня слушает… даже с превосходством. («Бедная мама, какая Вы странная: Вы как будто ОЧЕНЬ старая!») Остальные восхищаются «художественностью», до которой мне нет никакого дела, которая есть только средство, и средство очевидно не достигающее цели, раз говорят не о что, а о как. Кроме того, – события, войны, Гитлеры, Эрио, Бальбо, Росси7 и как их еще зовут – вот что людей хватает по-настоящему заживо: ГАЗЕТА, которая меня от скуки валит замертво.
Веяние этой одинокости идет и от Вас, но у Вас, по крайней мере надеюсь, есть фактический покой, т. е. никто Вас не дергает, не отрывает, не опровергает, Вы – и тетрадь. У меня же – между тетрадью и мною…
Очень хороша Ваша вещь о «дяде Сереже»8. Он дан живой. И на всем, от всего – дуновение неназванной Англии.
Ваши обе вещи я, положив в отдельный маленький портфель, вчера с собой возила, просто не желая расставаться, с собой в Ste-Genevieve-des Bois, в Русский Дом9<ет> и их матери (83 г<ода>). Двух из них я видела в первый раз. Была встречена возгласом 83-летней: «Наконец-то мы с вами познакомились!» Узнала об отце прадеда: Александре Бернацком, жившем 118 лет (род. в 1696 г., умер в 1814 г.), застав четыре года XVII в., весь XVIII в. и 14 лет XIX в., т. е. всего Наполеона! Прадед – Лука Бернацкий – жил 94 года. Зато все женщины (все Марии, я – первая Марина) умирали молодые: прабабка гр<афиня> Ледуховская (я – ее двойник), породив семеро детей, умерла до 30-ти лет, моя бабушка – Мария Лукинична Бернацкая – 22 лет, моя мать, Мария Александровна Цветаева – 34 л<ет>. Многое и другое узнала, напр<имер> что брат моей прабабки был кардиналом и даже один из двух кандидатов в папы. В Риме его гробница, та старушка (мне рассказывавшая) видела.
А про деда Мейна узнала, что он не только не был еврей (как сейчас, желая меня «дискредитировать», пустили слухи в эмиграции), а самый настоящий русский немец, к тому же редактор московской газеты – кажется «Голос»10.
Приняли меня мои польские бабушки с самым настоящим сердечным жаром, самая старая подарила мне фотографию трех сестер, с грустными лицами, в пышных платьях, из которых самая красивая и самая печальная – мать моей матери, умершая 22 лет (Мария Лукинична Бернацкая).
Узнала, что семья (с самого того 118-летнего Александра) была страшно-бедная, что «паныч» (прадед Лука), идя учиться в соседнее село к дьячку, снимал сапоги и надевал их только у входа в деревню, а умер «при всех орденах» и с пенсией, «по орденам», в 6.000 руб<лей>.
И еще многое.
«на семена» (похожа на иву!), 85-летнего военноначальника Московского Округа Мразовского (целый день бродит и ничего не помнит) и – вдалеке – островок с крестами, «места нашего будущего упокоения»11. Древний муж одной из бабушек, отстав и тем старушек обеспокоив, принес мне на ладони ежевики.
Все они моим приездом были счастливы, очевидно почуяв во мне свою бернаикую, а не мейневскую («немцеву») кровь.
Кстати, в полной невинности, говорят «жиды», а когда я мягко сказала, что в моем муже есть еврейская кровь – та старая бабушка: «А жиды – разные бывают». Тут и я не стала спорить.
«Русский дом» (страстно хочу о нем написать, но нельзя) старый, даже древний замок, в чудном парке, дальше луга, поля… И такое огромное небо, которого я не видела уже три года (три лета никуда не уезжала). Русское небо и даже – курское. На горизонте – ряд серебристых тополей…
…
– Вот.–
Обнимаю
МЦ.
P. S. Боюсь, что Олин «еврей» уже печатается…12 Дай Бог, чтобы не прочла!
<Приписки на полях: >
Между прочим, Ваш Иловайский тоже встает рано (от руки: НЕ)
– Va, се n’est pas toujours la legende qui ment!
Un reve est moins trompeur parfois qu’un document…
Ваши рукописи сохраню свято, но дайте им еще погостить! У них отдельный дом (замшевый).
13 – мальтийская звезда с урезанным клином ( – счастья!) Я всегда, не зная, мальтийскую звезду до тоски любила.
А Вы когда-нибудь привыкнете к моему почерку? Некоторые его не разбирают – совсем.
Милая Вера, а интересна Вам будет моя французская проза? Есть «Neuf lettres avec une dixieme retenue et une onzieme recue» 14. Прислать?
1 Цветаева получила, наконец, воспоминания В. Н. Буниной о семье Иловайских. См. письмо 9 и комментарий 3 к нему.
2 Церковь Преподобного Пимена в районе М. Дмитровки (ныне ул. Чехова). Разрушена в 1932 г.
3 Церковь Флора и Лавра была расположена на Мясницкой улице. Разрушена в 1933 г.
4 «Кремль» – газетно-журнальное издание, выходившее в Москве в 1897 – 1916 гг. Его издателем и редактором был Д. И. Иловайский.
– Роланд (ум. 778) – рыцарь Карла Великого, по преданию, погибая в неравной схватке с врагами, затрубил в рог; Карл его услышал и отомстил врагам. В 1921 г. Цветаевой было написано стихотворение «Роландов рог» (см. т. 2).
6 С. М. Волконский. Мои воспоминания: В 2 т. Берлин: Медный всадник, 1923. См. также статью «Кедр» (т. 5).
7 Эрио – правильно: Эррио Эдуар (1872 – 1957) – лидер французской партии радикалов. Бальбо Чезаре (1789 – 1853) – итальянский политик, писатель. Был лидером национальной партии. Росси Пеллегрино (1787 – 1848)–во времена февральской революция во Франции министр внутренних дел, полиции и финансов. Отличался крайней реакционностью, был убит революционерами.
8 Воспоминания В. Н. Буниной о ее дяде, С. А. Муромцеве (см. комментарий 3 к письму 8) были напечатаны в «Последних новостях».
9 Дом для престарелых под Парижем.
«Голос» выходила в Санкт-Петербурге. А. Д. Мейн был ее московским обозревателем. Заведовал также неофициальной частью «Московских губернских новостей».
11 В Sainte-Genevieve-de-Bois находится главное кладбище русской эмиграции.
Мразовский. – Правильно: Мрозовский Иосиф Иванович (ок. 1848 – 1934).
«Последних новостях» напечатаны не были. (Опубликованы в 1934 г. в «Современных записках», № 54.)
13 Бернацкие – старинный дворянский род шляхетского происхождения, был внесен в одну из частей книги княжеских родов Смоленской губернии.