Clamarl (Seine)
10, Rие Lazare Carnot
19-го авг<уста> 1933 г.
Дорогая Вера Николаевна,
«Kein Feuer keine Kohle
Kann brennen so heiss…»)
– итак, самое сердечное спасибо за такой отклик.
Первое, что я почувствовала, прочтя Ваше письмо: СОЮЗ. Именно этим словом. Второе: что что бы ни было между нами, вокруг нас – это всегда будет на поверхности, всегда слой – льда, под которым живая вода, золы – под которой живой огонь. Это не «поэзия», а самый точный отчет. Третье: что бывшее сильней сущего, а наиболее из бывшего бывшее: детство сильней всего. Корни. Тот «ковш душевной глуби» («О детство! Ковш душевной глуби»1 – Б. Пастернак), который беру и возьму эпиграфом ко всему тому старопименовскому – тарусскому – трехпрудному, что еще изнутри корней выведу на свет.
Долг. Редкий случай радостного долга. Долг перед домом (лоном). Знаю, что эти же чувства движут и Вами.
Слушайте. Ведь все это кончилось и кончилось навсегда. Домов тех – нет. Деревьев (наши трехпрудные тополя, особенно один, гигант, собственноручно посаженный отцом в день рождения первого и единственного сына) – деревьев – нет. Нас тех – нет. Все сгорело до тла, затонуло до дна. Что есть – есть внутри: Вас, меня, Аси, еще нескольких. Не смейтесь, но мы ведь, правда – последние могикане. И презрительным коммунистическим «ПЕРЕЖИТКОМ» я горжусь. Я счастлива, что я пережиток, ибо всё это – переживет и меня (и их!).
Поймите меня в моей одинокой позиции (одни меня считают «большевичкой», другие «монархисткой», третьи – и тем и другим, и все – мимо) – мир идет вперед и должен идти: я же не хочу, не НРАВИТСЯ, я вправе не быть своим собственным современником, ибо, если Гумилев:
– Я вежлив с жизнью современною…2
– то я с ней невежлива, не пускаю ее дальше порога, просто с лестницы спускаю. (NB! О лестницах. Обожаю лестницу: идею и вещь, обожаю постепенность превозможения – но самодвижущуюся «современную» презираю, издеваюсь над ней, бью ее и логикой и ногою, когда прохожу. А в автомобиле меня укачивает, честное слово. Вся моя физика не современна: в подъемнике не спущусь за деньги, а подымусь только если не будет простой лестницы – и уж до зарезу нужно. На все седьмые этажи хожу пешком и даже «бежком». Больше, чем «не хочу» – НЕ МОГУ.) А если у меня «свободная речь» – на Руси речь всегда была свободная, особенно у народа, а если у меня «поэтическое своеволие» – на это я и поэт. Все, что во мне «нового» – было всегда, будет всегда. – Это всё очень простые вещи, но они и здесь и там одинаково не понимаются. – Домой, в Трехпрудный (страна, где понималось – всё) Жажду Вашего ответного листа на мой опросный. «России и Славянства» еще не получила3, жду и сражена Вашим великодушием – давать другому свое как материал – сама бы так поступила, но так пишущие не поступают. Очевидно, мы с Вами «непишущие».
Глубоко огорчена смертью Вашего отца: Вашим горем и еще одним уходом. (Мы с Вами должны очень, очень торопиться! дело – срочное.) Так у меня здесь совсем недавно умер мой польский дядя Бернацкий, которого я в первый раз и в последний видела на своем первом парижском вечере, а он всё о нашей с ним Польше знал. К счастью, еще жива его сестра и она кое-что знает – и есть портреты. (О встрече с собой, живой – на портрете моей польской прабабки Гр<афини> Ледуховской – когда-нибудь расскажу. Сходство – до жути!)
Словом, я с головой погружена в весь тот мир. Помните (чудесный) роман Рабиндраната <Тагора> «Дом и Мир»?4 У меня Дом – Мир!
– в четыре руки – как когда-то играли! (М. б. и сейчас играют, но я в отлучке от рояля вот уже 11 лет, даже видом не вижу.)
– Спасибо за память об Андрее, за то, что так живо вспомнили – и напомнили. Я ведь его подростком не знала, 1902 – 1906 г. мы с Асей жили за границей. И вдруг из Ваших слов – увидела именно в дверях передней – и это так естественно: всегда ведь либо в гимназию, либо из гимназии… Вы спрашиваете, кто муж Аси? Ася вышла замуж 16-ти л<ет> за Бориса Трухачева, сына воронежского помещика, 18-ти л<ет>. Расстались через два года, даже меньше, а в 1918 г. он погиб в Добровольческой Армии5. Второй ее муж и сын от второго мужа оба умерли в 1917 г.6, стало быть она с двадцати лет одна, со старшим сыном Андрюшей, ныне инженером, а ей еще порядочно до сорока (до-СРОКА!).
А про Валерию Вы знаете? Она после долгой и очень смутной жизни (мы все трудные) – душевно-смутной! – наконец 30-ти лет вышла замуж (м. б. теперь и обвенчалась) за огромного детину-медведя, вроде богатыря, невероятно-заросшего: дремучего! по фамилии Шевлягин7– с ним до сих пор. У нее было много детей, все умирали малолетними. Не знаю, выжил ли хоть один. У нас с нею были странные отношения: она не выносила моего сходства с матерью (главное, голоса и интонаций). Но мы, вообще, все – волки. Человек она необычайно трудный, прежде всего – для себя. М. б. теперь мы бы с нею и сговорились. Она меня очень любила в детстве. Не переписываемся никогда. М. б. – теперь напишу, тогда передам от Вас привет.
А жутко – влюбленный Иловайский! (то, о чем Вы пишете). Вроде влюбленного памятника. Сколько жути в том мире!
До свидания. Жду. И письма и встречи – когда-нибудь. Вы зимою будете в Париже? Тогда – мне – целый вечер, а если можно и два. Без свидетелей. Да? Обнимаю.
МЦ.
<Приписки на полях: >
Рада, что Вам понравился Волошин8– для меня самый радостный.
Сердечный привет от мужа, он тоже Вас помнит – тогда.
Примечания
1 Начальная строка стихотворения Б. Пастернака «Клеветникам» (1917).
2 Начальная строка стихотворения без названия Н. Гумилева (1913).
«Россия и Славянство» были опубликованы воспоминания В. Н. Буниной «У Старого Пимена» (1931, 14 февраля).
4 Роман (1915 – 1916) индийского писателя Р. Тагора (1861 – 1941).
5 См. письмо к Б. С. Трухачеву в т. 6.
6 Минц М. А. и Алеша.
– 1965) – преподаватель латыни.
«Живое о живом», опубликованные в № 52, 53 за 1933 г. «Современных записок» (см. т. 4).