Paris, 15-те – Boulevard Pasteur – Hotel Innova, Ch<ambre> 36
27-го февраля 1939 г., понедельник
Милый друг – как странно (верней – нестранно, ибо со мной так случается – каждый день – всю жизнь – и мой ответ – не удивление, а узнавание): вчера вечером я – в связи с Н. Н. Гронской – долго рассказывала о Вас Мирре Бальмонт – XVIII русский век – Печоры – линия Печоры – Париж – снега – те и эти… – и ее возглас был: – Да, это, должно быть – замечательный человек! – и прийдя домой – Ваше письмо, последнее слово которого: – Жаль, что тогда не застали Н. Н. Гронской1.
А я уже не застала ее – никогда: написала дважды – ответа не было – я знаю, что письма дошли – дружба 12-ти лет – но я устала не понимать других – и перестала думать. Приняла – непонятное. А знаете разгадку? Оказывается, она за это время вышла замуж – за человека, к которому 12 лет назад ушла от мужа2 – и сына – и теперь (муж умер) «священники» потребовали – венчания. И она – кажется – как раз венчалась в те дни, когда мы с вами стояли у темных окон – т. е. окончательно уходила от сына. И опять – мое вечное (как когда 14-ти лет в первый раз прочла Анну Каренину): – Я бы так – не поступила. – Но в каком человеческом случае я бы «так поступила», и когда (люди) поступали – как я? Я ничего не хотела в жизни – чего хотели и продолжают хотеть и будут продолжать хотеть люди – ни денег, ни любви (счастливой), ни славы, которую отпихивала обеими руками и от которой даже отбивалась ногами – как от насилия…
Сейчас я бываю в доме, где у ребенка – два отца, два налицо, тут же: вместе за одним столом и над одной колыбелью – и я опять ничего не понимаю: ни пришлого отца, ни домашнего, а особенно – матери, на месте которой – с лежачего места которой я бы – встала, и отцов – отправила, а ребенка – оставила. А она – одинаковым голосом – с постели – с двумя, и м. б. гадает: чей? а я бы знала: ничей – мой.
И, всё-таки, в быту – сам быт – ее считает «нормальной», а не меня.
Все мои непосредственные реакции – обратные. Преступника – выпустить, судью – осудить, палача – казнить, и у меня чувство, что все, все, за редчайшими исключениями, родились мимо.
…Прихожу в другой дом, где дети школьного возраста. 12 ч. дня – мать еще не встала, п. ч. ежедневно ложится – в 5 ч утра. И этого я не понимаю. Т. е. – ложилась и я («Где ночи те, когда я спать ложилась – В шестом часу утра?»3– а иногда и совсем не ложилась: сразу «вставала»! – но когда ложилась – вставала в обычные семь, и только так чувствовала себя вправе – на все «беззакония». И уже не могу дружить (с той лежачей), уже – трещина.
И, чтобы кончить об этом – у меня вечное чувство, что не я – выше среднего уровня человека, а они – ниже: что я и есть – средний человек.
Есть средняя собака, средняя лошадь, а я – средний человек, и моя необычайная «сила», про которую мне столько пели (на мне катаясь!) – самая – «обычайная», обычная, полагающаяся, Богом положенная, – что где-то все такие.
Когда однажды, в 1920 г., в Москве – был потоп и затопило три посольства – все бумаги поплыли! и вся Москва пошла босиком! – С. М. Волконский предстал в обычный час – я, обомлев: – С<ергей> М<ихайлович>! Вы? В такой потоп! – «О! Я очень люблю дождь И … мы ведь сговорились…»
– я узнала свое, себя, свой рост, свою меру человека – и всё же была залита благодарностью.
– раз в жизни, а обратное – каждый день все дни, я так до конца и не решила: кто из нас урод? я? они?
Новый лист – и о Вас.
Вы все говорите о друге, и только мечта об этом друге могла Вас – поэта – все ваши парижские вечера уводить от меня (поэта). (Я назначил сегодня Иксу. Меня сейчас ждет Игрек.) (А вдруг??) – Не поэтов же Вы в них любили – и ждали?
А вот Вам – в отдаленный ответ – рассказ – мне одного странного человека – азартный игрок – гениальный актер (одной роли), потом – иезуит – потом кюре корсиканского горного гнезда… «Я повел его в кафе и заказал ему кофе и пирожных…» (Это было в Германии и в Германии был голод) – «и он, робко, но твердо: «Нет, пожалуйста, не надо пирожного! Мне не хотелось бы, чтобы мне еще что-нибудь было приятно с Вами – кроме Вас: Вас самого Вас одного».
Мальчику было 15 лет, был немец (мой друг был русский…4– с тем? (Корсиканским кюре. Был, между прочим, ближайший друг Скрябина.)
Любуюсь, как благородство Вашей природы исправляет и направляет слабость Вашей породы. Ваш случай сложен и трагичен – тем, что он духовен, что свою беду Вы втащили (как мужик – Горе) – на горбу – на гору – и там поселили и возвеличили5. Вам с Вашей бедой – трудно будет, и трудно – есть. Вы ищите – себе равного и, по возможности – себе главного, а не забудьте, что если это вообще – чудо, то в Вашем случае – из чудес – чудо, ибо Вам приходится выбирать не из всего мира, а из касты, где – знаю это по опыту – всё лучшее высшее вечное идет к женщине, и только «остатки сладки» – к мужчине. Ваши на мужскую дружбу – неспособны. Душу всех этих моих друзей всегда получала я, и если кто-нибудь меня на свете любил (как мне это подходило) – то это – они.
(Говорю о лучших – об отдельных не говорю вовсе, и если заговорю – то только с абсолютным презрением: как о каждом профессионале живой души: соблазнителе малых сих – к какому полу они бы ни относились.)
Вы хотите – целое, а будет Вам – половинка (и то!).
…Да, мы с Вами хорошо подружились, не теряя ни минутки, и мне страшно жалко, что я Вам ничего не подарила, это так <на> меня непохоже! но Вы так сопротивлялись – и так мало было времени – первая минутка уже была последняя! – а Ваш карандаш (ди-ивный!) всегда при мне и, надеюсь, будет мне служить до конца дней.
С Вами, помимо всего уютно, с Вами – как с собой, и от Вас как раз столько сердечного тепла, чтобы при встрече порадоваться, и, прощаясь – не жалеть, или – чуть-чуть пожалеть. Чтобы было совсем хорошо с человеком, нужно быть от него свободным.
Спасибо Вам за всё: совместный холод – которого я не замечала, совместное стояние у темных окон, совместное обогревание в первом – неважно! да и времени нет! – кафе – за подаренный карандаш, за обещанное полотенце (NB мне важно обещание: желание другому – радости) за постоянное.
Спасибо за книжку – дошла и прочла7.
Мой адрес пока – прежний8 – у меня нет спутника – на весь Париж – никого. Есть городок с дивным названием Mantes, я туда давно рвусь – там собор и сады – и больше ничего. Нет! еще поезд, который люблю – безумно. – Жаль. –
Сердечный привет от Мура: Вы ему очень понравились. Нынче говорю ему о двух мальчиках, с к<оторы>ми хочу его познакомить (он не хочет: собирают марки!) – Они мне показали всех своих медведей, и у них есть рулетка, и они мне сразу предложили с ними играть… Мур: «Еще бы! Кто Вам чего не предложит! Вы – как медведь! взять за губу – и повести».
Похоже? – Похоже.
МЦ.
Примечания
1 Ю. П. Иваск об этом сделал запись: «21 декабря <1938>. В 4 часа опять у Цветаевой. Пошли с ней к Гронской, матери погибшего Николая. Дома не застали». (Воспоминания о Цветаевой. С. 430.)
«Судьба ли так моя переменилась…» (1916). У Ахматовой: «Где зимы те…» и т. д.
4 Речь идет о А. А. Чаброве-Подгаецком. О нем см комментарии к поэме «Переулочки» (т. 3).
5 Иметтся в виду русская народная сказка «Горе». (См. в кн.: Народные русские сказки А. Н. Афанасьева: В 3 т. Т. 2. М.: Наука, 1985. С. 341–344.)
6 Иваск обещал послать Цветаевой расшитое полотенце из Печор.
письме Цветаевой речь идет о третьей книге трилогии С. Унсет «Кристин, дочь Лавранса», полученной ею еще в мае 1934 г. (См. письма 4 и 5.) Точно так же Цветаева говорит «спасибо» А. А. Тесковой в 1939 г. в одном из последних писем к ней за другую часть (вторую) трилогии С. Унсет, полученную в подарок также несколько лет назад. (См. письма 64 и 119 к А. А. Тесковой в т. 6.)
8 Paris, Boulevard Pasteur, Hotel Innova, комната 36.