Clamart (Seine)
10 Rue Lazare Carnot
4-го июня 1934 г.
«Но души не отдам». Первый ответ: – А другого мне не нужно, Второй: – Не надо было этого говорить, ибо со мной: сказано – сделано. Т. е. уже неотдали (в одном слове). Не отдать душу, это не: чего-то не сделать, а – сделать, – активное: невозвратное.
Третье, себе (впрочем, всё – себе). – Что значит?: Отдать. Не отдать. Разве ты можешь отдать – не отдать? Разве ты – отдаешь? Разве ты – хозяин, а она собака, ты – владелец, а она – вещь? Это она тебя отдает, предает Богу или человеку в руки, не ты – ее.
Четвертое: – Этого не поняв, это мне сказав, ничего во мне не понял – и не годится. Годится – физически, фактически, практически, т. е. годится его терпеливая кровь, весь его состав, но не он. Моя просьба (взять на себя гору) должна была быть его просьбой, и его предупреждение: …но души не отдам (NB! только контракт) – моим остережением: – лучше не отдавай! – из чистейшего моего великодушия, ибо зла от такой отдачи, мне, мне души пока еще никто не ведал, только добро.
<Приписка между строками, вверх ногами: >
(Мое «лучше не отдавай» значит: будет больно, но что – не больно? И боль разве – зло??)
А без души, вне души – мне что-нибудь нужно?? А что я с ней буду делать, если отдашь? В банк положу, или перепродам, или, растопив, выпью жемчугом? (или аспирином?)
В те далекие времена, когда я еще была действующим лицом жизни, я всё могла стерпеть, кроме этого слова, этого чувства, да ни разу и не пришлось – и все признания, – остережения вверявшейся мне – звучали как раз обратно: – Не отдам тебе ни, – ни, – ни, – (подставляйте, одно за другим, всё), но душу – отдам.
Людям – как это теперь вижу – это было удобно, или они полагали, что им это удобно, я же, знающая цену слову, всю невозвратность и страшность его, знала, что получила – всё (мне могущее быть данным, т. е. желание отдать мне душу, в котором никогда не сомневалась. Так море не сомневается в рожденном желании реки: влиться и раствориться и не спрашивает у реки, почему не влилась, а напротив – соболезнует… (Да большинство и не доходит! Иссякает или, приняв другую реку, чуть побольше, за море…) Морю важно желание реки: большой воде – желание малой воды (малой количественно, а не качественно) , ему не важно, влилась или нет, ему с нее не прибавится и не убавится… И всякая река, пожелавшая – уже влилась! Так в меня вливались человеческие души, и я их все несу, а тела (с делами) оставались – и остались – где-то.
Река, влившись в море, стала больше на целое море, на целого Бога, на целое всё.
Река стала морем.
Если это Вас страшит…
(Когда-нибудь, в каких-нибудь «Последних Новостях» или dans un autre mauvais lieu прочтете как я, лет трех, исступленно мечтала потеряться – и потерялась, – в Александровском пассаже1, где-то между белым медведем и гипсовым крашеным негром над сухим фонтаном Потому мне так дико непонятен Ваш страх. И всю жизнь я только этого хотела: потеряться , раствориться – в чем бы то ни было. Когда прочтете «Поэму Конца», немножко лучше ее поймете.)
Автобиография и характеристика – нравятся. Точно и беспощадно. Очень – яснозряще. А «заливает лимфой» – совсем замечательно. Лимфа, ведь это наличность в крови – Леты. (Не лимфа нравится, а смелость признания и точности осязания (названия). Вы – умны.
Переоценила подарок? Этим словом Вы его обесцениваете. Нарочно? Нарочно или нечаянно, – всё равно и равно жаль – за Вас. (Мы с Унсет не пострадаем. Мы – союз.)
Слово эгоизм («я эгоист», а еще хуже Ваше «я эгоистичен») не люблю, потому что серьезно, на глубину взятое, оно требует слишком долгих разъяснений, т. е. уже не слово, не то слово, ибо на каждую вещь должно быть свое слово – и одно, взятое же элементарно – не заслуживает даже собственного звучания и моего ушного слышанья. Просто – миную. Но, чтобы Вы меня хорошо поняли, снизойду на этот раз до нескольких пояснительных слов: эгоизм, это сосредоточение не на том себе, сосредоточение на не-том: на своем желудке, напр<имер>, или на своей (физической) болячке, словом: «Selbst essen – macnt fett ». – Кому интересно??
Духовного эгоизма – нет. Есть – эгоцентризм, а тут уже всё дело в вместительности ego и, посему, величины (емкости) центра. Большинство эгоцентриков – т. е. все лирические поэты и все философы – самые отрешенные и не-себялюбивые в мире люди, просто они в свою боль включили всю чужую, еще проще – не различают.
(Пишу Вам кстати с безумной болью в обеих ногах, я уже два месяца больна – истощение перекинулось в нарывную напасть, затронуты железы и жилы, и вот через день в бесплатную (1 фр<анк>!) лечебницу для безработных русских, – впрыскивания, нынче второе – т. е. погибает (временно деревенеет) вторая нога. Это после Оды пешему ходу!2 – ухожу. Если у Вас от слова нарыв брезгливая гримаса, знайте заранее, что я – улыбаюсь: улыбкой суда.)
Вы спрашиваете: любимая еда. Разве это важно? Ненавижу каши, все, кроме черной, и даже в Москве 1920 г., в самый лютый голод пшена – не ела. А так, очень скромна и проста, ем всё, и даже мало отличаю, чем во времена нашей дружбы сердечно огорчала Мирского (страстного едока и ценителя, как, часто, очень одинокие люди) водившего меня по лучшим – тайно, знатовщи цки/чески } лучшим – ресторанам Парижа Лондона. – «Вы всё говорите! сокрушенно воскликнул однажды он, – и Вам всё равно, что есть: Вам можно подложить сена!» – Но не пшена. –
Никогда не выброшу ни крохотнейшего огрызка хлеба, если же крошки, – в печь и сжечь. Корка – в помойке – ЧУДОВИЩНО, так же как опрокинутый вверх дном хлеб или воткнутый в хлеб – нож. Меня из-за этого в доме считают скупой (объедки), я же знаю, что это – другое. Непритязательность и от отца и от матери: не снисходившей, не снижавшейся до любимого блюда (вообще – протестантски и спартански!) не подозревавшего, что может быть НЕ-любимое.
«пожираю» – когда могу, когда не могу – обхожусь. (Всё мое отношение ко всему внешнему миру, т. е. ко всему, что со мной здесь может хорошего случиться, ко всему хорошему – в не – в этом одном слове «обхожусь», и даже теперь кажется уже вправе сказать: – обошлась.)
Ученик написан (тогда 62-летнему, ныне 75-летнему) Князю Сергею Михайловичу Волконскому (внуку декабриста, писателю), который этих стихов никогда не читал – я никогда не посмела, да он бы и не понял: есть люди, очень глубокие, и тонкие, и одаренные, но которым стихи (понимать) мешают. Он очень любит поэтов и постоянно их цитирует, но – по-другому (не цитирует по-другому, а любит). Латинский склад. Подружилась с ним в Москве 1921 г.3 и полгода переписывала ему начисто – из чистейшего восторга и благодарности его рукописи, – трех его больших книг4 – ВОТ ТАКИМ ПОЧЕРКОМ, и ни строки своей не писала – не было времени – и вдруг прорвалась Учеником: Ремеслом5.
<Приписка на полях, вверх ногами: >
<язя> С. Волконского, там есть большое, вводящее, посвящение мне6. Тогда поймете нашу дружбу – и Ученика – и всё. Книга доступна, м. б. даже есть в библиотеке.)
Из крупных вещей Вы не знаете моей Поэмы Конца (в пражском сборнике Ковчег, каж<ется,> 1924 г.7). Это, кажется, была моя последняя любовь , т. е. первая и последняя такая (вовсе не самая высокая) и м. б. даже вовсе-лежачая, может быть и сильная тем, что – лежачая, о, не думайте дурного, это целый мир, очень сильный, только – низкий, без всякого презрения, а топографически, линейно-низкий: – ДОЛЬНИЙ – тише воды, ниже травы – блаженный мир! в котором я никогда не жила, в который только погружалась, ибо он – самое низкое, что есть, самый уровень низости – море, а м. б, – ниже уровня, минуя – уровень: родная бездна сна.
Ваши сны до жути правильны. Всегда (когда впервые – с родным) много-много говорю и гляжу мимо. Это (миновение) – мое основное свойство, моя отмета. Даже старый Князь Волконский мне, однажды: – О Вас не говорю, во-первых – Вы вне суда, во-вторых – Вы просто говорите в профиль. (До этого он говорил о необходимости всё время глядеть прямо в глаза собеседнику. Я иногда тоже гляжу – но тогда уж совсем не вижу, вижу – другое, выходит – гляжу – сквозь.)
– еще дальше.
Итак, снимаю с Вас…
Бедных писаний моих Вавилонскую башню,
Писем – своих и чужих – огнедышащий холмик…9
– всю гору, друг, все горы, вплоть до последнего тарусского холма…
– матерински. (По-кавказски Вы кажется могли бы быть моим сыном? Да моей дочери этой осенью будет двадцать два года!)
Вне обиды, вне разочарования, – привычно.
До свидания – в письме. Ремесло, конечно, перелом, нет, не перелом, – новый речной загиб, а м. б. и РАЗГИБ творческой жилы. Переломов у меня в жизни – не было. Процесс древесный и речной: рост, кажется?
МЦ.
<Приписка поперек страницы: >
10– дорожный посох.
Кроме того, напоминаю, Психея единственная из моих книг-СБОРНИК, т. е. составлена мной по примете чистого и даже женского лиризма (романтизма) – из разных времен и книг. Она – не этап, а итог11. В нее напр<имер> не вошла вся моя тогдашняя – русская, народная стихия – а как бывшая!
Просто – Гржебин12 в Москве 1921 г. заказал небольшую книжку. Я и составила Психею, выбрала ее из огромного неизд<анного> материала 1916 г. – 1921 г. Выделила данную, эту, такую себя. (Из меня, вообще, можно было бы выделить по крайней мере семь поэтов, не говоря уже о прозаиках, родах прозы, от сушайшей мысли до ярчайшего живописания. Потому-то я так и трудна – как целое, для охвата и осознания. А ключ прост. Просто поверить, просто понять, что – чудо.)
<Приписка на полях слева: >
О статье в Нови напишу непременно, не напоминайте и не торопите: за мной ничто не пропадает13.
<Приписка на полях сверху, вверх ногами: >
Хорошо, что мы в Вашем сне гуляли, т. е. ходили. Сижу я только, когда пишу, а с человеком это для меня нестерпимая тяжесть. Я всегда из дому – увожу.
1 Возможно, имеется в виду Петровский пассаж (Петровские торговые линии, расположенные между ул. Петровкой и Неглинной).
2 Ода пешему ходу – см. т. 2. «Оду», посланную Иваску в одном из писем, Цветаева сопроводила припиской: «И сколь<ко> таких стихов во мне еще спит, ненаписанных, незаписанных – из-за подлой жизни! Мне всегда хочется писать».
3 О начале знакомства М. И. Цветаевой с С. М. Волконским в марте 1919 г. см. ее дневниковые записи в т. 4.
4 С. М. Волконский. «Мои воспоминания (1. Лавры. 2. Странствия. 3. Родина)». Берлин, «Медный всадник», 1923. См. также статью «Кедр. Апология» в т. 5.
«Ученик» открывается сборник М. Цветаевой «Ремесло».
6 См. комментарий 5 к письму 11 к Р. Б. Гулю (т. 6).
7 «Ковчег». Сборник Союза русских писателей в Чехословакии. Вып. 1. Прага, 1926. Появился в свет в конце 1925 г. См. также письма к В. Ф. Булгакову.
8 Имеется в виду К. Б. Родзевич. См. «Поэму Горы» и «Поэму Конца» в т. 3, а также письма к К. Б. Родзевичу (т. 6).
9 См. письмо 5 и комментарий 7 к нему.
«Мать и музыка» (т. 5).
12 Гржебин 3. И. – см. комментарий 11 к письму 1 к А. В. Бахраху (т. 6).
13 См. письмо 2 и комментарий 1 к нему. Написала ли Цветаева о статье Иваска, неизвестно.