Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
17-го октября 1930 г.
Милостивая государыня!
Как странно получается иной раз: когда я писала Вам о русской секретарше, я должна была сразу взять другой лист, ибо не успела опомниться, как на бумаге появились слова: чересчур здоровая. Теперь я Вам это все же скажу.
«Светловолосая девушка» (Черносвитова – украинское имя, означает: та что носит черную рубашку) обращалась с последним Р<ильке> примерно как с отпечатками его последних фотографий – ее собственностью: это мое, и я даю их когда хочу и сколько хочу, и кому хочу. Случайно оказавшись возле него (как могла она расстаться с ним за несколько дней до его ухода, полагаясь на его «nous nous reverrons» , означавшее совсем другое!), она принимала и даровала эту случайность как судьбу.
Я встретилась с ней лишь раз и отпустила ее от себя – не тоскуя.
Сегодня, 17-го, я получила Ваше письмо и письма1 – все переслали мне из Савойи.
Письмо Ваше пенится и плещется, и сверкает – Бодензее2 – слово из моего детства, я жила тогда во Фрейбурге (Брейсгау), и у меня была подруга – Брунхильда – девочка из тех мест, похожая на русалку. Я так ее полюбила, что нам вовсе запретили встречаться. Как будто я была озером (а то и целым морем!), желающим ее умчать домой – со школьной скамьи или песчаной отмели.
(Знаете ли, что Марина и Афродита3 – одно, я знала это всегда, теперь это знают ученые – Марина, морская4).
Милая госпожа Нанни, Вы так долго не писали, что я подумала: госпоже стало боязно, она не желает полноты чувства, она переполнена, и я не прерывала Вашего молчания и не написала бы, если бы не Ваш оклик.
Грядет холодная зима, уже холодно, хотя зимы еще нет – последние прекрасные дни, как в июне, которым совсем не радуешься, ибо: незаслуженная радость! – мужу пришлось покинуть санаторию, так как русский Красный Крест не мог больше платить, он по-прежнему болен (болезнь легких и – <…>), работать не может, в эмиграции не найти «интеллигентной» работы, разве что шофером в такси или на заводе Рено, это ему не по силам, у него все время усталость, с самого утра, его не возьмут – уже по тому, как он выглядит, – ни на какую фабрику.
Изнурительная, удушающая нищета, распродаю вещи, что были мне подарены, вырученные 20–30 франков тут же улетучиваются, дочь вяжет, но за свитер с длинными рукавами – две недели труда, не меньше, ибо есть еще множество других дел! – дают всего лишь 50 франков. Я умею только писать, только хорошо писать, иначе давно бы разбогатела. Целых шесть месяцев я работала, переводя на французский мою большую поэму «Молодец», теперь она готова, выйдет в свет с рисунками Натальи Гончаровой, великой русской художницы, но когда, где?5 Придется ждать, чтобы не обесценить вещь.
С русской эмиграцией лажу плохо, ибо – к ней не принадлежу. Собственно говоря, я вовсе не эмигрант, мне дали уехать потому, что моя дочь (трехлетняя девочка) умерла от голода и еще потому, что во мне, по словам одного коммуниста, «мелкобуржуазности меньше, чем в любом из нас». – «А Вы знали хоть одного мелкобуржуазного поэта?» – ответила я. «Мелкобуржуазных нет, только феодальных», – заявил коммунист – и выдал мне паспорт6, – хотя прекрасно знал, что мой муж с самого первого дня был в Белой армии.
Я взяла с собой моего другого ребенка, восьмилетнего (сейчас ему семнадцать), и уехала.
Итак: с русской эмиграцией лажу плохо, живу лишь в моих тетрадях – и долгах – и если изредка раздается мой голос, то это всегда правда, без всякого расчета, как совсем недавно, когда наш великий советский поэт Владимир Маяковский (Вы, наверное, читали о его самоубийстве? Прекрасная смерть!) выступал здесь, в Париже, вернее, просто читал свои стихи. На другой день появилось мое открытое письмо к нему – ликующий зов!7 – Россия еще жива! А на другой день меня выкинули из всех эмигрантских газет (где изредка печатались мои стихи) – дескать, «советская, опасная»… не помню, что еще. Меня, которая в разгар революции, в 1919-м, самом страшном году, перед залом в 2000 человек вещала с эстрады о своей любви к последнему царю8.
Я совсем одинока, и в жизни, и в работе – как во всех школах моего детства: за границей – «русская», в России – «иностранка» – со многими друзьями, которых никогда не видела и не увижу. Совсем одна – с моим голосом.
Милая госпожа в красном парке (моя мать, что умерла молодой, всегда писала roth , Thor и That , хотя ее поколение уже низвергло владычество буквы «h»), милая госпожа в красном парке, великое Вам спасибо за Ваш великий подарок. В поздний час, когда все окна вокруг черны, лишь в одном – свет: в моем, я открываю книгу, и это снова я: опальная, как написано в старых немецких законах – вольная, словно душа.
Марина
О, мне очень хотелось бы получить копию завещания Р<ильке>, я лишь бегло прочитала его однажды, из рук Черносвитовой, она сказала, что не может предоставить мне копию, и была, пожалуй, права.
Сегодня (18-го) я уже читала книгу Р<ильке>. Дойдя до места, где он рассказывает о встрече с Эллен Кей9, я невольно улыбнулась, почти – засмеялась. Р<ильке> – и скупость, Р<ильке> – и франки, Р<ильке> – и автобус. И как он не желает этого понять (принять) – и пытается объяснить, почти – прояснить – и в конце концов все-таки понимает (принимает!).
(Р<ильке> – и «идеалы»!)10
Тяжко ему приходилось, среди множества друзей и подруг, что всегда стремились к нему, как он сам – к самому себе. Голос, уставший от благородства и – жалости.
11Это была бы самая подлинная его книга: Р<ильке> и он12.
Обнимаю Вас.
Поклонитесь от меня самому старому Вашему дереву.
Примечания
«Briefe aus den Jahren 1906 bis 1907». См. также письмо 54 к А. А. Тесковой (т. 6).
2 Семейству Фолькартов принадлежало имение Зеебург на Боденском озере, расположенном в предгорьях Альп.
3 Афродита – богиня любви и красоты, возникшая из морской пены (греч. миф.). Ср. стихотворение М. Цветаевой «Кто создан из камня, кто создан из глины…» (1920). См. т. 1.
4 «Марина» по-латыни означает «морская».
5 О попытках Цветаевой издать своего французского «Молодца» см., например, письма к Р. Н. Ломоносовой.
7 См. письмо к В. В. Маяковскому и комментарий к нему.
8 См. главу «Вечер поэтесс» в очерке «Герой труда» (т. 4).
9 Кей Эллен (1849–1926) – шведская писательница, знакомая Рильке.
«Эллен Кей чуть ли не обижается, когда ей где-либо предлагают заплатить, и с чрезвычайным недоверием относится к тому, кто берет ее деньги. Как игрок в кегли провожает свои шары, так она всем своим существом долго провожает каждый франк, ожидая, что он собьет сейчас всю девятку. Она скупа, я заметил, добрая Эллен Кей <…> С тех пор как она здесь, я сам, будучи рядом с ней, оказываюсь в невероятной нищете. Мы ждем с ней то одних, то других автобусов на самых разных углах, иногда едим с ней, словно украдкой, <…> и мне подчас сдается, будто она питается в основном тем, что подают ей в гостях. Такая скупость горька, хотя и оборачивается свободой, которой мы можем пользоваться. <…> Но она добра и честна, милая Эллен Кей, и убеждена в своей правоте, и так трогательно далека от любого опыта. <…> Да и о внутренней жизни с ней вряд ли возможно говорить, ибо у нее остались какие-то странные праздничные идеалы…» (Цит. по: Небесная арка.. С. 351).
12 По-немецки: R. und er.