Clamart (Seine)
101, Rue Condorcet
12-го августа 1932 г.
Дорогая Саломея, видела Вас нынче во сне с такой любовью и такой тоской, с таким безумием любви и тоски, что первая мысль, проснувшись: где же я была все эти годы, раз так могла ее любить (раз, очевидно, так любила), и первое дело, проснувшись – сказать Вам это: и последний сон ночи (снилось под утро) и первую мысль утра.
– сумеречное, всё слегка пригашено, чтобы моей тоске (ибо любовь – тоска) одной гореть.
Я все спрашивала, когда я к Вам приду – без всех этих – мне хотелось рухнуть в Вас, как с горы в пропасть, а что там делается с душою – не знаю, но знаю, что она того хочет, ибо тело=самосохранение. – Это была прогулка, даже променада – некий обряд – Вы были окружены (мы были разъединены) какими-то подругами (почти греческий хор) – наперсницами, лиц которых не помню, да и не видела, это был Ваш фон, хор, – но который мне мешал. Но с Вами, совсем близко, у ног, была еще собака – та серая, которая умерла. Еще помню, что Вы превышали всех на голову, что подруги, охранявшие и скрывавшие – скрыть не могли. (У меня чувство, что я видела во сне Вашу душу. Вы были в белом, просторном, ниспадавшем, струящемся, в платье, непрерывно создаваемом Вашим телом: телом Вашей души.) Воспоминание о Вас в этом сне, как о водоросли в воде: ее движения. Вы были тихо качаемы каким-то морем, которое меня с Вами рознило. – Событий никаких, знаю одно, что я Вас любила до такого исступления (безмолвного), хотела к Вам до такого самозабвения, что сейчас совсем опустошена (переполнена).
Куда со всем этим? К Вам, ибо никогда не поверю, что во сне ошибаются, что сон ошибается, что я во сне могу ошибиться. (Везде – кроме.) Порукой – моя предшествующая сну запись: – Мой любимый вид общения – сон. Сон – это я на полной свободе (неизбежности), тот воздух, который мне необходим, чтобы дышать. Моя погода, мое освещение, мой час суток, мое время года, моя широта и долгота. Только в нем я – я. Остальное – случайность1.
Милая Саломея, если бы я сейчас была у Вас – с Вами – но договаривать бесполезно: Вы меня во сне так не видели, поэтому Вы, эта, меня ту (еще ту!) навряд ли поймете. А та – понимала, и если сразу не отвечала, когда и где, если что-то еще длила и отдаляла, – то с такой всепроникающей нежностью, что я не отдала бы ее ни за одно когда и где.
Милая Саломея, нужно же чтобы семь лет спустя знакомства, Вам, рациональнейшему из существ – я, рациональнейшее из существ…
– ни рацио, ни семилетие знакомства, ни явная нелепость сна при свете дня – rien n’y tient! – достоверно – знаю себя! – врылась бы в Вас, зарылась бы в Вас, закрылась бы Вами от всего: дня, века, света, о~ Ваших глаз и от собственных, не менее беспощадных. – Сознание (иногда): неузнавание, незнание, забвение.
Саломея, спасибо, я после нынешней ночи на целую тоску: целую себя – богаче, больше, дальше.
Дико будет читать это письмо? Мне еще не дико его писать. Мне было так естественно его – жить.
Саломея, у меня озноб вдоль хребта, вникните: наперсницы, греческий хор, обряд ложноклассической променады, мое ночное видение Вас – точное видение Вас О. М<андельшта>ма2. Значит, прежде всего поэт во мне Вас такой сновидел, значит – правда, значит, Вы та и есть, значит, та – Вы и есть. Не могут же ошибиться двое: один во сне, другой наяву. (Двух поэтов, как вообще ПОЭТОВ (множественного) нет, есть один: он всё тот же.)
– озарение: ах, вот почему тогда, семь лет назад, Д. П. С<вятополк>-М<ирский> не хотел нас знакомить. Но – откуда он взял (знал) меня – ту, не ночующую даже в моих стихах, только в снах, которых ведь он – не знал, меня в которых – ведь – не знал: меня – сновидящую? А как он был прозорлив в своей ревности (за семь лет вперед!) и как дико неправ – ибо так, так, так любить, как я Вас любила в своем нынешнем сне (так – невозможно) – я никогда не могла бы – что, его! – никого, ни одного его, ни на каком яву. Только женщину (свое). Только во сне (на свободе).
Ибо лицо моей тоски – женское.
Милая Саломея, это письмо глубоко-беспоследственно. Что с этим делать в жизни? И если бы я даже знала что – то: что с этим сделает жизнь! (И вот уже строки: ) Сознанье? Дознанье
– и дальше:
Дознанье сознанья
– и еще:
– знанье (наперед – знанье) обратное дознанью (post fact’ному, т. е. посмертному), игра не слов, а смыслов – и вовсе не игра.
Мне сегодня дали прочесть в газете статью Адамовича о стихах3, где он говорит, что я (М<арина> Ц<ветаева>) хотя и хорошо пишу, но – ничей путь. Саломея! он совершенно прав, только это для меня не упрек, а высшая хвала, т. е. правда обо мне, о правде поэтов сказавшей: «Правда поэтов – тропа, зарастающая по следам»4. Так и моя (сонная, данная правда о Вас, правда меня к Вам когда-нибудь зарастет, во я нарочно не иду, стою посереди своего сна как посереди леса, спиной ощущая, что та – Вы (ТЫ – Вы!) еще там (здесь).
– подводная яма. Я никогда, ни разу за все семь лет не видела Вас что-нибудь до самозабвения любящей, но раз я Вас, именно Вас, без всякого внешнего повода, о Вас не думая и даже – забыв – Вас такой видела, та Вы есть, другая Вы – есть. Иначе вся я, с моими стихами и снами, ничего не стою, вся – мимо.
Кончаю в грозу, под такие же удары грома, как внутри, под встречные удары сердца и грома, под такие же молнии, как молния моего прозрения – Вас: себя к Вам. Ибо – оцените такт моего сердца, хотя и громового. – Вы меня во сне вовсе не так любили (так любить двоим – нельзя, места нет!).
– Саломея, электричество погасло, чтобы одни молнии! пишу в грозовой темноте – итак: Вы меня в моем сне вовсе и не любили, Вы просто ходили зачарованная моей любовью, Вы ходили, чтобы я на Вас смотрела, Вы просто красовались, но не тем кобылицыным красованием красавиц, а красотою любимого и невозможного существа.
Милая Саломея, письмо не кончается, оно единственное, первое и последнее от меня (во всем охвате вещи) к Вам (во всем охвате – Вашем, который знаете только Вы). И даже когда кончится – как нынешний сон и, сейчас, гроза, – внутри не кончится – долго. Я всё буду ходить и говорить Вам – всё то же бесполезное, беспоследственное, беспомощное, божественное слово.
Милая Саломея, лучше не отвечайте. Что на это можно ответить? Ведь это не вопрос – и не просьба – просто лоскут неба любви. Даю Вам его – в ответ на всё, целое, которое в том (уже – том!) сне дали мне – Вы.
– через день или через год – или: через год и день (срок для найденной вещи и запретный срок всех сказок!) – на людях, одна, где и когда бы я с Вами ни встретилась, я буду (внутри себя) глядеть на Вас иначе, чем все эти семь лет глядела, может быть вовсе потуплю глаза – от невозможности скрыть – от безнадежности сказать.
Марина
P. S. – 14-го авг<уста> 1932 г.
Но все-таки (сознаю свое малодушие) хочу знать, Саломея, о Вас: где Вы и что и как Ваше здоровье и чему Вы радуетесь и радуетесь ли.
Ведь не могу же я сразу (два дня прошло) утратить Вас – всю. Видите – обычная сделка с жизнью.
– Не могу носить неприкаянных вещей! – так Вы, кажется, сказали и, наконец с отвращением – его сняли. Вспомнила это, вспоминая ту – Вашего ночного шествия (вдоль моей Души!) – одежду, явно – не Вашу, ибо явно – наброшенную. И Вы, Саломея, в моем сне были на свободе, на той, которую в жизни не только не ищете – не выносите.
Ах и под самый конец – листка и сна – поняла: это были просто Елисейские Поля, не эти – те, и только потому я все семь лет подряд ничего не видела, что не вслушалась в смысл слова.
<Приписка на полях: >
(NB! Причем – Theodore Deck?!)5
Примечания
«Сон в жизни и творчестве М. Цветаевой» см. статью Е. О. Айзенштейн в сб.: Цветаева М. Статьи и тексты. Wien, 1992. (Wiener slawistischer Almanach. Sonderband 32.) С. 121 – 134.
2 Ср. стихотворение О. Мандельштама «Соломинка» (1916), обращенное к С. Н. Андрониковой-Гальперн. (Мандельштам О. Сочинения: В 2 т. Т. 1. М.: Худож. лит. 1990. С. 110 – 111.)
«Стихи» Адамович писал: «Авторы… больше не знают и не понимают, как надо писать. Но как писать не надо – это они знают, чувствуют и понимают отлично… <…> Случается, им указывают, с упреком и укором: «вот Марина Цветаева, например, вот поэт Божьею милостью: Сила, страсть, напор, новизна!» Они глядят на Марину Цветаеву, но остаются при прежнем своем недоумении: нет, так нельзя писать, это-то уж ни в каком случае не путь… Поклонники Цветаевой, конечно, немедленно спрашивают, с заранее торжествующей запальчивостью: скажите, а как же «надо»? – «Не знаем. Но, наверно, не так: это не выход. Лучше молчание». (Последние новости. 1932. 11 августа.)
4 Цитата из главы «Правда поэтов» статьи «Искусство при свете совести» (т. 5).
5 Письмо написано на бланках, имеющих в верхнем правом углу надпись: «3. VILLA THEODORE DECK. XV». Villa Theodore Deck – маленькая улица в 15-м районе Парижа.