<21-го декабря 1915 г.>
Милая Лиленька,
Думаю о Вас с умилением. Сейчас все витрины напоминают Вас, — везде уже горят елки.
Сегодня я покупала подарки Але и Андрюше (он с Асей на днях приедет). Але — сказки русских писателей в стихах и прозе и большой мячик, Андрюше — солдатиков и кубики. Детям — особенно таким маленьким — трудно угодить, им нужны какие-то особенные вещи, ужасно прикладные, вроде сантиметров, метелок, пуговиц, папиросных коробок. Выбирая что-нибудь заманчивое на свой взгляд, тешишь, в конце концов, себя же.
Сейчас у нас полоса подарков. Вере мы на годовщину Камерного [Московского камерного театра] подарили: Сережа — большую гранатовую брошь, Борис [Б. С. Трухачев] — прекрасное гранатовое ожерелье, я — гранатовый же браслет. Сереже на его первое выступление в Сирано 17-го декабря я подарила Пушкина изд<ания> Брокгауза. На Рождество я дарю ему Шекспира в прекрасном переводе Гербеля, Борису — книгу былин.
Сережа в прекрасном настроении, здоров, хотя очень утомлен, целый день занят то театром, то греческим. Я уже два раза смотрела его, — держит себя свободно, уверенно, голос звучит прекрасно. Ему сразу дали новую роль в “Сирано” — довольно большую, без репетиции. В первом действии он играет маркиза — открывает действие. На сцене он очень хорош, и в роли маркиза, и в гренадерской. Я перезнакомилась почти со всем Камерным театром, Таиров [Таиров А. Я. — режиссер, основатель и руководитель Камерного театра] очарователен, Коонен [Коонен Алиса — ведущая актриса Камерного театра, участница почти всех программных спектаклей Таирова] мила и интересна, в Петипа [Петипа Мариус — драматический актер. В Камерном театре работал в 1915 — 1917 гг.] я влюбилась, уже целовалась с ним и написала ему сонет, кончающийся словами “пленительный ровесник”. — Лиленька, он ровно на 50 лет старше меня! За это-то я в него и влюблена.
— Вы еще не сказали ни одного стихотворения, а я вокруг Вашей головы (жест) вижу… ореол!
— О — пусть это будет ореолом молодости, который гораздо ярче сияет над Вашей головой, чем над моей!
Яблоновский [Яблоновский С. В. — поэт, журналист, театральный критик]: “Да ведь это — Версаль!”
Мы сидели в кабинете Таирова, Яблоновский объяснялся в любви моим книгам и умильно просил прочесть ему “Колыбельную песенку” [Cтихотворение “Колыбельная песня Асе”], которую вот уже три года читают перед сном его дети, я была в старинном шумном платье и влюбленно смотрела в прекрасные глаза Петипа, который в мою честь декламировал Beranger “La diligence.
— Но всего не расскажешь! На следующий раз, после премьеры “Сирано”, я сказала ему: — Вы были прекрасны, я в восторге, позвольте мне Вас поцеловать!
— Поверьте, что я оценил… — рука, прижатая к сердцу, и долгий поцелуй.
Да, Лиленька! Я забыла! Ася Жуковская Сереже подарила чудную шкатулку карельской березы, Вера — Каролину Павлову, прекрасное двухтомное издание, — все за первое его выступление.
Таирову на годовщину театра Сережа подарил старинное издание комедий (?) Княжнина, Вера и Елена Васильевна [Позоева Е. В. — актриса Камерного театра.] — по парчовой подушке, весь кабинет его был в подарках: бисерная трость, бисерный карандаш, еще какой-то бисер. Он сиял. Это было 12-го.
— тяжелая, крупная девочка, вроде медведя. Великолепная память, ангельский характер и логика чеховского учителя словесности. “Когда солнце спрячется, то в детской будет светло”. “Раз ты мне не позволяешь ходить босиком по полу, я и не хожу, а если бы ты позволила, то я бы ходила. — Правильно я говорю, Марина?”
У нас сейчас чудная прислуга: мать (кухарка) и дочь (няня) — беженки из Седлеца. Обе честны, как ангелы, чудно готовят и очень к нам привязаны. Няня грамотная, умная, с приличными манерами, чистоплотная, Алю обожает, но не распускает, — словом, лучше нельзя. Лиленька, у меня новая шуба: темно-коричневая с обезьяньим мехом (вроде коричневого котика), фасон — вот [Далее следует рисунок.]: сзади — волны. Немного напоминает поддевку. На мягенькой белой овчине. Мечтаю уже о весеннем темно-зеленом пальто с пелериной.
Милая Лиленька, пока до свидания. Переписываю Вам пока одни стихи — из последних.
Новолунье, и мех медвежий,
И бубенчиков легкий пляс…
— Легкомысленнейший час! Мне же —
Глубочайший час.
Умудрил меня встречный ветер,
Снег умилостивил мне взгляд.
На пригорке монастырь — светел
— свят.
Вы снежинки с груди собольей
Мне сцеловываете, друг.
Я — на дерево гляжу в поле
И на лунный круг.
Две не сблизятся головы. —
Начинает мне Господь сниться,
Отоснились Вы.
__________
удачам. И Елена Васильевна к нему страшно мила. В театре его очень любят, немного как ребенка, с умилением.
Это письмо ужасно внешне, но мне хотелось просто передать Вам наши дни. Скоро напишу Вам о себе. Пока крепко Вас целую, всего лучшего, пишите.
МЭ.
<артиры> (3! 3! 3!), а то у меня из-за Вашего письма был скандал с почтальоном. Он возмущался отсутствием NN дома и квартиры, я — его возмущением. Поварская, Борисоглебский пер<еулок>, д<ом> 6, кв<артира> 3, Эфрон.
Эта карточка снята еще осенью и слишком темна, держите ее на солнце, пусть выгорит.