St. Gilles, 26-го мая 1926 г., среда.
Дорогой Володя,
Второй месяц нашего пребывания здесь. Хотите самое удивительное приобретение? Я любима, обожаема хозяевами, им и ею, т. е. полутораста летами. Лестно? (Мой идеальный «старик».) Они и их любовь и есть самое главное событие этого месяца, меня в этом месяце. В их лице меня любит вся старая Вандея, – больше! – весь старый мир, к которому я – чем-то – корнями принадлежу (может быть простой воспитанностью сердца, которой – утверждаю – в новом нет, и, пока не сделается старым, не будет). Это скрашивает жизнь, стирает ее углы, – о да, водит и гладит по сердцу. Но не только воспитанность: весь уклад. Здесь я, впервые после детства (Шварцвальд)1, очарована бытом. Одно еще поняла: НЕНАВИЖУ город, люблю в нем только природу, там, где город сходит на нет. Здесь, пока, всё – природа. Живут приливом и отливом. По нему ставят часы!
Не пропускаю ни одного рынка (четыре в неделю), чтобы не пропустить еще какого-нибудь словца, еще жеста, еще одной разновидности чепца.
Словом, – роман с бытом, который даже не нужно преображать: уже преображен: поэма.
Мой быт очарователен менее: я не жена рыбака, я не ложусь в 1/2 9-го (сейчас 1/2 9-го и хозяева уже спят), я не пойду на рынок продавать клубнику – сама съем, или так отдам, и, главное, я все еще пишу стихи, точнее: постоянно рвусь их писать, а это мешает и готовить, и мести и просто стоять на крыльце, без дела. – И все эти письма.
Очень загорела, хожу в Адином берлинском синем платье, которое Аля извлекла из пасти крокодила2, – оно мне по колено, но море мне тоже по колено – вне дурного каламбура – по крайней мере сухой выхожу из воды (опять каламбур!). Я просто хочу сказать, что платье ровно в уровень прилива. Передайте Аде мою благодарность.
Еще не купаемся. Здесь все-таки не Юг, и жара другая, у моря никогда не жарко, жарко на суше – не степь, не огороды, не луга, не пашни – именно суша, ни деревца. Люблю эту землю, потому что сама ее выбрала, а выбрала, должно быть, потому что знала, что полюблю. Просто – ИМЯ, все предопределяющее.
Спасибо за письмо. Милый Володя, Вы очень хорошо ко мне подошли, просто – у меня никогда не было времени и у Вас не было. Чувство требует времени, не мысль. Мысль – вывод. Чувство всегда начинает с начала, оно прежде всего – работа. (И забота!) Есть лучший мир, где все наши умыслы зачтутся, а поступки – отпадут. Тогда Вы, и Адя, и О<льга> Е<лисеевна>, и Наташа увидите, что я лучше, чем вы все видели, чем мне здесь дано было быть. Там у меня будет время быть собой: чувствовать. И излучать.
Тетрадь прожорлива, особенно, когда ее не кормишь. Там не будет тетрадей.
Мур еще не ходит, но коляску свою возит и, когда ведешь на поводе (в поводу, по-моему, только лошадей!), тянет не хуже доброго дога. Порядочно своеволен, плачусь спичками, которые он постоянно выхватывает и рассеивает. Когда ходит (на поясе), неотторжим от дверных задвижек, шкафных защелок, вообще всего, что торчит и вертится. Песок ест, но тотчас же выплевывает. Больше всего любит крик осла. К морю вполне равнодушен, не смотрит. Алю зовет Ама, причем первое А тянет с минуту, застывая с открытым ртом.
Аля в восторге от Олиных красок, читает Ваши журналы и выпрашивает у меня какого-то Циркового Орфелина (!!!)3. Поражает всех своим ростом и весом. Моется только раз в день перед сном, очень наспех. Утром – ПЕРЕСТАЛА.
Гоните, выпроваживайте, снаряжайте и провожайте Сережу. К чертям С<ув>чинского! Хорошо ему, пяти или сколько-пудовому! Серьезно, Володя, очень прошу! С<ув>чинский в Бельгии может просидеть две недели. С<ережа> должен быть здесь не позже субботы, иначе – пригрозите! – буду слать две телеграммы в день и в лоск к проживусь. У С<ережи> уже не совесть, а мания.
Поцелуйте Адю, если меня еще не забыла. Я ее очень люблю, как редко кого. Поправилась ли она? Загорела ли? Очень хочу осенью в Hyeres4 – на настоящий юг, к Средиземному морю моего детства. В Париже не хочу жить ни за что5.
Сердечный привет. Буду рада, если напишете. Огромное спасибо за бумагу и конверты.
МЦ.
P. S. Передайте С<ереже> – сегодня забыла написать – что здесь свежий ТОНН (рыба) – 5 фр<анков> кило. Сегодня ели. Съели целое кило. И Мур ел.
Если Наташа тоже в Париже, сердечный привет.
<Приписка на полях: >
Очень рада, что будете писать о Поэме горы6.
Примечания
– 181.)
2 Крокодилом прозывали уборщицу квартиры на улице Руве.
3 Рекламная брошюрка о фильме «Цирковой сирота». В. Сосинский регулярно посылал для Ариадны Эфрон новые журналы о кинофильмах. В письме от 18 июля 1926 г. она благодарит его за это: «Спасибо Вам большое за еженедельные журналы, подумайте, за все время, как мы здесь, не было ни одного кинематографического представления!» (Архив составителя).
4 Йер – курортный городок на средиземноморском побережье Франции. Там в то лето отдыхали О. Е. Колбасина-Чернова с дочерьми Ариадной и Натальей.
письме А. Эфрон с огорчением писала: «Мы скоро вероятно поедем в Чехию, из-за маминого иждивения. Мне жалко уезжать!»
«Я слышал только раз «Поэму Горы». Признаюсь, глупый – ухватил немного – ударили только те места, которые уже слишком ударяют. И вот только вчера – по корректуре – прочел сам. Прочел раз, два. <…> Это лучшее, что v М<арины> И<вановны> – нет больше, – после «Двенадцати» – ни у кого подобного не было! Как я рад, что это, наконец, открылось мне. Я хочу написать об этой поэме <…> С Алей я поделился начерно, с Тобой и М<ариной> И<вановной> – начисто…» – писал Сосинский Ариадне Черновой в мае 1926 г. (Архив составителя).