Вшеноры, 27-го января 1925 г., вторник.
Милый Валентин Федорович,
Ваше письмо пришло уже после отъезда С<ергея> Я<ковлевича>, – не знаю, будет ли на Вашем совещании.
О сборнике: с распределением согласна. С распадением на две части – тоже. Это нужно отстоять. Мы – уступку, они – уступку. Три сборника из данного материала – жидко. Убеждена, что уломать их можно.
Гонорар, по-моему, великолепен, особенно (эгоистически!) для меня, которую никто переводить не будет. – Да и не всех прозаиков тоже. – Редакторский гонорар – нельзя лучше. Все хорошо.
Бальмонт. Хорошо, что во втором сборнике, не так кинется в глаза. И хорошо, что с К<рачков>ским (tu l’as voulu, Georges Dandin! – Это я Бальмонту).
Бесконечно благодарна Вам и Сергею Владиславовичу за Калинникова. Знаете, чем он меня взял? Настоящей авторской гордостью, столь обратной тщеславию: лучше отказаться, чем дать (с его точки зрения) плохое. Учтите его нищету, учтите и змеиность (баба-змей, так я его зову). Для такого – отказ подвиг. Если бы он ныл и настаивал, я бы не вступилась.
Е<вгения> Н<иколаевича> извещу. Трудно. Особенно – из-за нее: безумная ревность к мужниной славе. Извещу и подслащу: два корифея и т. д
– Ne daigne –
т. е. не снисхожу до могущих быть толков. И, в конце концов, обижать поэта хуже, чем раздражать читателя. Итак, если стихи Вам и С<ергею> В<ладиславовичу> нравятся –
Совсем о другом: прочла на днях книжонку Л. Л. Толстого «Правда об отце» и т. д. Помните эпизод с котлетками? Выходит, что Лев Толстой отпал от православия из-за бараньих котлеток. А в перечне домашних занятий С<офьи> А<ндреевны>8 – «…принимала отчеты приказчика, переписывала „Войну и мир“, выкорчевывала дубы, шила Л<ьву> Н<иколаевичу> рубахи, кормила грудных детей…» И заметьте – в перечне! Выходит, что у нее было нечто вроде детских яслей. – Хорош сынок! –
Да! Забыла про С. Н. Булгакова. – Правильно. – Я, по чести, давно колебалась, но видя Вашу увлеченность статьей, не решалась подымать вопроса. Будь один сборник (как мы тогда думали и распределяли) – русский язык, Пушкин, слово – было бы жаль лишаться. Для распавшегося же на две части он будет громоздок. Предупреждаю, что всех нас троих, как воинствующий – возненавидит. Меня он уже и так аттестует как «fille-garson» (его выражение) и считает язычницей. Но, еще раз: ne daigne!
Всего хорошего. Шлю привет.