Понтайяк, 9-го сентября 1928 г.
Дорогая Анна Антоновна! Получила Ваше письмо из чешских лесов, где Вас уже нет (и где я — еще есть!). Мой океан тоже приходит к концу, доживаю. Впереди угроза отъезда: перевозка вещей, сдача утвари — хозяйке, непредвиденные траты, финальный аккорд (диссонанс!). Боюсь этих вещей, томлюсь, тоскую. Зачем деньги? Чтобы не мучиться — душевно — из-за разбитого кувшина.
В сентябре должен был приехать сюда ко мне один мой молодой (18 л<ет>) друг, чудесный собеседник и ходок. Сентябрь — месяц беседы и ходьбы: беседы на ходу! я так радовалась — и вот — как всегда — чтό? — несвершение. В последнюю минуту оказалось, что ехать не может, действительно не может, и я бы не поехала. Остался по доброй воле, т. е. долгу, — как я всю жизнь, как Вы всю жизнь — оставались, останемся, оставаться — будем. Так же не поехал на океан, как я не поеду к Вам в Прагу. — Порядок вещей. — Не удивилась совсем и только день горевала, но внутренно — опустошена, ни радости, ни горя, тупость. Ведь я в нем теряю не только его — его-то совсем не теряю! — а себя — с ним, его — со мной, данную констелляцию в данный месяц вечности, на данной точке земного шара.
Хороший юноша. Понимает всё. Странно (не странно!) что я целый вечер и глубоко в ночь до его приезда (должен был приехать 1-го, ходила на вокзал встречать, возвращаюсь — письмо) напевала:
Behüt Dich Gott — es wär zu schön gewesen —
Behüt Dich Gott — es hat nicht sollen sein!*
Я все лето мечтала о себе-с-ним, я даже мало писала ему, До того знала, что все это увидит, исходит, присвоит. И вот
«Милый друг, я понадеялась на Вашу линию — пересилила моямоей колее. Если бы Вы ехали .
Вы теряете весь внешний мир, любя меня»
А внешний мир — это и рельсы, и тропинки вдоль виноградников, — и мы на них…
— отрывочно, на людях, cчитаясь с местами и сроками. Здесь бы он увидел меня — одну, единственную меня. Второй раз этого не будет, жизнь не повторяет своих даров — особенно так принимаемых.
Будь я другой — я бы звала его, «либо — либо», и он бы приехал, бросив семью, которая в данный час только им и держится (не денежно, хуже), и был бы у меня сентябрь — только не мой, ибо у той, которая может рвать душу 18-летнего на части, не может быть моего сентября. Был бы чужой — Бог с ним! — Так у меня все-таки — мой.
A celle qu’un jour je vis sur la grève
Et dont le regard est mieux qu’andalou —
Donne un coeur d’enfant pour qu’elle le crève:
— Il faut à chaqun donner son joujou…**
Я знаю, что таких любят, о таких поют, за таких умирают. (Я всю жизнь — с старыми и малыми — поступаю как мать.) Что ж! любви, песни и смерти — во имя — у меня достаточно!
— die Liebende, nicht — die Geliebte***.
Читали ли Вы, дорогая Анна Антоновна, когда-нибудь письма M-elle de Lespinasse (XVIII в.). Если нет — позвольте мне Вам их подарить. Что я — перед этой Liebende! (Если бы не писала стихов, была бы ею — и пуще! И может быть я все-таки — Geliebte, только не-людей!)
…То мой любовник лавролобый
К любимице своей…
…Пишите об осенней Праге. Господи, до чего мне хочется постоять над Влтавой! В том месте, где она как руками обнимает острова!
Я еще когда-нибудь напишу о Праге — как никто не писал — но для этого мне нужно увидеть ее зáново — гостем.
На приезд не надеюсь ich hab’es schon verschmerzt…****
Сердечный привет Вашим.
МЦ.
Зовите меня просто Марина.
Але на днях (5/18) исполняется 15 лет. Правда, не верится? В Чехию приехала 9-ти.
А мне — тоже скоро (26-го сент<ября>–9-го окт<ября> — 34, в Чехию приехала 28-ми.
<уста> исполнилось 3 ½ года. В Чехию приехал 0 дня.
Выиграл, в общем, только Мур.
— «Мур молись: «Святый Боже» — «Святый Боже»… — «Святый крепкий» (Мур, уже с сомнением: ) — «Святый… крепкий?» «Святый бессмертный»… «Как — бессмертный? Это Кащей бессмертный!» — «Помилуй нас!»
Примечания
* Да хранит тебя Бог — это было бы слишком прекрасно,
— это не хотело быть (нем.).
**Той, которую я видел однажды на плоском песчаном берегу
И чей взгляд нежнее, чем у андалузки,
Дай сердце ребенка, чтобы она его растерзала,
… (фр.).
*** — возлюбленная (нем.).
**** Я этим уже переболела (нем.).