Медон, 25-го февраля 1931 г.
Дорогая Анна Антоновна!
Еще раз повторяю Вам: живи я с Вами (хотя бы в одном городе, хотя бы в одной стране) у меня была бы другая жизнь, вся другая. Мое горе с окружающими в том, что я не дохожу. Судьба моих книг. Всякий хочет 1. попроще 2. повеселей 3. по-нарядней. Так одинока как это пятилетие я никогда не была. Дома я вроде “стража беспечности” [Полицейский (устар.).] (как мне нравилось это чешское название!) — роль самая невыгодная. Весь день дозирать, направлять, и всё по мелочам. Иногда с горечью думаю: все у меня в доме и все вокруг более “поэты”, чем я. У меня от “поэзии” — только моя несчастная тетрадь.
можно ли? Я здесь никому не нужна.
— знакомые. Но какой это холод, какая условность, какое висение на ниточке и цепляние за соломинку. Какая нечеловечность… <…>
— Гончарова. С Гончаровой дружила, пока я о ней писала. Кончила — ни одного письма от нее за два года, ни одного оклика, точно меня на свете нет. Если виделись — по моей воле. Своя жизнь, свои навыки, я недостаточно глубоко врезалась, нужной не стала. Сразу заросло.
Про мужчин и не говорю. Плохие друзья! Тот же М<арк> Л<ьвович>. Виделись раз — час. Разговоры о литературе, равнодушные. Даже не “что пишете?”, а “что из того, что пишете, пойдет для Воли России?” Что я для него? Сотрудник.
<ергей> Я<ковлевич> в прошлом году уезжал в санаторию, у нас месяцами никого не было. Дверь молчала, а если стучала, то — либо газ, либо электричество… <…>
Я всю жизнь, с детства тянулась к людям старшим и лучшим меня. Скучала: сначала с детьми, потом с подростками, потом с молодежью, ныне — с людьми моего возраста, завтра — с завтрашнего.
— не автомобиля, — не газеты (“Quotidien”) [“Ежедневная газета” (фр.). — французская правая газета.].
— С писательскими делами мне — не лучше. 1928 г. — 1931 г. Из всего написанного напечатана только моя Гончарова, которую Вы знаете. Перекоп (6 мес<яцев> работы) и французский Мoлодец (8 мес<яцев>) — лежат. Первого не взяли ни В<оля> Р<оссии>, ни Совр<еменные> Записки, ни Числа [“Числа” — литературно-художественные сборники, выходившие в Париже под редакцией И. В. де Манциарли и Н. А. Оцупа.]. Второго (“Le Gars” [“Молодец” (фр.).]) слушало несколько поэтов, хвалили все, никто пальцем не двинул. “Отнесите туда-то, но будьте готовы к отказу” (на днях, один из редакторов “Nouvelle Revue Francaise” [Брис Парэне — писатель и философ, член редколлегии этого журнала, секретарь издательства Gallimard.] ). Спрашивается — зачем тогда нести?
“Перекоп” мне один знакомый перепечатывает на машинке [Н. П. Гронский.]).], как кончит, пришлю Вам оттиск, в печатном виде Вы его никогда не увидите.
Очередное, даже сегодняшнее. М<арк> Л<ьвович> настойчиво просил меня статьи для 1-го № Новой Литературной Газеты. Написала о новой детской книге [“О новой русской детской книге”. Опубликована в журнале “Воля России”] — там, в России, о ее богатстве, сказочном реализме (если хотите — почвенной фантастике), о ее несравненных преимуществах над дошкольной литературой моего детства и — эмиграции. (Всё на цитатах.) Но тут-то и был “Hund begraben” [“Собака зарыта” (нем.).]. Нынче письмо: статьи взять не могут, п. ч. де и в России есть плохие детские книжки.
— даром.
“советская” — все время: русская, ни тени политики, которая в мою тему (дошкольный ребенок) и не входила).
Деньги, на к<отор>ые издается газета, явно — эмигрантские. Напиши мне Слоним так, я бы смирилась (NB! не стою же я — эмигрантских тысяч!), так я — высокомерно и безмолвно отстраняюсь.
Всё меня выталкивает в Россию, в которую я ехать не могу. Здесь я ненужна. Там я невозможна. <…>
…К довершению всего у меня на почве общего истощения (ходила в клинику, смотрел при 20-ти студентах профессор) вылезла половина брови, — прописал массаж и мышьяк: ничего не растет, так и хожу с полутора бровями. Но к этому отношусь созерцательно, ничего кроме иронии не чувствую. Точно не моя… (пр. 8 с.)
…Читали ли Вы замечательного Петра I — Толстого [“Петр I” — исторический роман А. Н. Толстого. Ceskoslovenska rusistika. 1969. № 2).] (к<отор>ый в России).