Медон, 21-го anpeля 1930 г.
<…> …Сначала были заботы — болезнь С<ергея> Я<ковлевича>, хлопоты, Алино учение, т. е. моя связанность с домом, подготовка к вечеру (в субботу, 26-го — Вечер Романтики [Вечер состоялся в большом зале Географического общества ]) — а теперь стряслось горе, — какое пока не спрашивайте — слишком свежo, и называть его — еще и страшно и рано.
Мое единственное утешение, что я его терплю (subis), а не доставляю, что оно — чистое <…> На горе у меня сейчас нет времени, — оказывается — тоже роскошь.
— Даст Бог — как-нибудь… <…>
…Не сердитесь, дорогая Анна Антоновна, за такое эгоцентрическое письмо. Вам пишет человек — под ударом.
Не знаю, знаете ли, т. е. писала ли — мой Мoлодец сейчас переводится на английский язык, уже кончен — Гончаровские иллюстрации тоже — все дело за издателем, к<отор>ый по всей вероятности найдется. Тогда все-таки получу авторские, хоть что-нибудь.
Сама перевожу его на франц<узский>, — стихами — сделана половина, авось летом кончу, нужно кончить.
МЦ.
— Бедный Маяковский! (Ваш “сфинкс”.) Чистая смерть. Всё, всё, всё дело — в чистоте… <…>