12-ГО ИЮНЯ 1939 Г., ПОНЕДЕЛЬНИК
Дорогая Ариадна,
Нынче едем — пишу рано утром — Мур еще спит — и я разбужена самым верным из будильников — сердцем. (А настоящий уложила: чтобы не забыть. NB! Зачем мне будильники?? Так, напр‹имер›, у художницы Гончаровой пылесос, на моих глазах, оброс пылью, и она его, как толстого грязного спящего змея — обходила.) — Последнее парижское утро. Прочтите в моем Перекопе (хорошо бы его отпечатать на хорошей бумаге, та — прах! только никому не давать с рук и лучше не показывать) главку — Канун, как те, уходя, в последний раз оглядывают землянку…
«Осколки жития
Солдатского»…
— Так и я. —
Пользуюсь (гнусный глагол!) ранним часом, чтобы побыть с Вами. Оставляю Вам у М. Н. Л‹ебеде›вой (ее дочь Ируся обещала занести к Вашей маме) — мою икону, два старых Croix Lorraine (Et Jehanne, la bonne Lorraine qu’Anglais brulerent a Rouen …) [1] для Веры и Люли, и георгиевскую ленточку — привяжите к иконе, или заложите в Перекоп. Вам будет еще моя поэма Крысолов, но за ней зайдите к М. Н. Л‹ебедевой› в первый приезд, п. ч. ее еще там нет. Непременно зайдите к М. Н. Л‹ебедевой› — предупредив.
Всегда знайте адрес Л‹ебеде›вых (они могут через год уехать в Америку) и всегда сообщайте им все, что будете обо мне знать — им я писать наверняка не смогу. Если буду Вам писать, буду называть ее (М‹аргариту› Н‹иколаевну› — Маша.
Едем без проводов: как Мур говорит — «ni fleurs ni couronnes» [2], — как собаки — как грустно (и грубо) говорю я. Не позволили, но мои близкие друзья знают — и внутренно провожают.
Знаю, что и Вы незримо будете нынче стоять на пристани. Пока о моем отъезде — никому. Пока сами не заговорят. Обнимаю Вас, за всё благодарю, желаю счастья.
М.
‹Приписка на полях: ›
Детей обнимаю.
Примечания
…) (фр.).