12-ГО СЕНТЯБРЯ 1936 Г., СУББОТА CHATEAU D’ARCINE, (МОЙ ЛЮБИМЫЙ ДЕНЬ — И ДЕНЬ МОЕГО РОЖДЕНИЯ: С СУББОТЫ НА ВОСКРЕСЕНЬЕ: В ПОЛНОЧЬ. МАТЬ ВЫБР‹АЛА› СУББОТУ, Т. Е. НАЗАД) [1] [1-Е]
— О Вашей болезни. Мне хочется самой понять и об этом Вам сказать раз-навсегда. Поверим, что Ваша болезнь по существу неизлечима, что Вы уже никогда не будете здоровым человеком. Примем это — и попробуем найти лечение — неизлечимости, выход — из явного тупика. Я всегда работаю на примерах и вне примеров не понимаю ничего. Поэтому — оборотом головы — на Р‹ильке›.
Это был отродясь больной: больной уже потому и тем, что мать хотела SOPHIE, а получила — Rene (так его звали в детстве, Rainer’a он открыл et imposa [2]), что его до 5 л‹ет›, а м. б. и позже, водили девочкой, этим подтачивая без того уже половинную мужественность поэта. (А потом сразу отдали в корпус. Сохранился один вопиющий отрывок, страшнее которого я ничего не знаю.)
В его письмах жене — женился рано — непрерывные таинственные упоминания о каком-то — недуге, хотя внешне был совершенно здоров. Нечто вроде «mon mal» [3]. (Знаю, знаю: — «Но у меня не mon mal, а вообще — mаl, весьма даже достоверное», — погодите.) Ему всю жизнь не-моглось: ни жить, ни есть, ни спать, ни писать. Писанье было для него — мученье, терзанье. Он — от России до Египта — весь свет исколесил, ища места, где может писать (мне это совершенно чуждо, я бы скорей искала места, где не могу писать, но моя обязанность понять его — и Вас). И не только места искал, — и срока. — Здесь, может быть, и сейчас, может быть, я начну — то… Здоровому человеку — дико. Даже мне — дико. Мне — особенно-дико. Ибо, как я говорю о столе:
Сегодня — последний срок.
Но пусть — дико, пусть он — по-докторски — был здоров, — жил-то он внутри себя, в том внутри, где докторa не бывают.
Из себя он выделил ряд — себя, ряд — я, которых неопределенно назвал и пустил по свету, чтобы хотя бы они — жили. Об одном из них — mein Nachbar Ewald — из его юношеской книги «Geschichten vom lieben Gott» [4] — хочу Вам сказать. Эвальд не мог ходить и всю жизнь сидел у окна, у которого иногда, проходя, останавливался Р‹ильке›. И Р‹ильке› Эвальду — завидовал. Он никуда и ни за кем не должен был идти, к нему всё само приходило, всё отовсюду само притекало. Он не знал отказа выбора, даже простого выбора на карте не знал: куда именно, ибо каждое место исключает все остальные. К нему приходили все места. Он не знал человеческой измены, ибо к нему приходил только тот, кому он был нужен. Он был — единственное недвижное среди всего кружащегося, единственное пребывающее среди всего преходящего. Он был — дерево.
Резко-друтое. У меня здесь есть друг — Миша. Всё, что он хочет от жизни — он, здоровый, на редкость — сильный (пришлось!), Ваш сверстник, постоянно какой-нибудь одной, а иногда и несколькими сразу — любимый, всё, что он хочет от жизни — трех свободных утренних часов для писания, и ради этого отдаст всё, вплоть до своей молодости. Уже — без них — отдает. (Работает на огороде, шофёрствует, прислуживает, но каждая свободная минута — столу.) Он, в распоряжении которого весь Париж, со всеми его сборищами, зрелищами, ночами, встречами, остается на зиму — здесь, со старыми, добрыми, мало понимающими его родителями, и старым цусимским адмиралом, и еще с одном стариком-садовником — чтобы писать. Он сам выбрал Ваш затвор — и выбрал его на всю жизнь, ибо он никогда не женится — не нужно — «я и ребенка бы не хотел иметь, п. ч. я его бы слишком любил. А это ведь мешает писать, — а, М‹арина› И‹вановна›?»
— я, но тo, что я имею Вам сказать о себе — не пишется, да с трудом и произносится — когда-нибудь (любимое наше с вами слово). Но, пока, в кредит, поверьте, что моя жизнь была и есть не легче Вашей, и mon mal — еще неизлечимей Вашего.
…Мой друг, чтo Вы называете жизнью? Сиденье по кафе с неравными: с бронированными, тогда как Вы — ободранный (без кожи). Ибо — на сколько? бессонных ночей — одна стоящая — чтобы ее не-спать? Хождение по литературным собраниям — и политическим собраниям — и выставкам — что-то основное, видно, забываю.
Вспомните le petit Marcel [5], в последний 12-тый час опомнившегося и изъявшего себя из «жизни» и закупорившего себя в пробку — чтобы сделать дело своей жизни. В агонии жалевшего, что не может написать еще раз смерть Берготта, п. ч. теперь знает — как умирают.
— Да, но он до того — жил. Но Вы — тоже жили. У Вас было Ваше детство, и юность, и столько, наверное, кроме — жили и Вы. Лермонтов в Вашем возрасте умер, Вы ведь не скажете, что он — не жил?
Бог Вам дал великий покой затвора, сам расчистил Вашу дорогу от суеты, оставив только насущное: природу, одиночество, творчество, мысль.
— «Schon in seinem 28. Lebensjahre verurteilt dem Leben za entsagen — das ist hart. Fur den Kunstler — horter, denn fur irgendjemand…» [6] Но — говорю очень издалека — не думайте, что люди Вас забывают, потому что Вас нет на глазах. Забыли бы — и на глазах, и на груди — потому что не умеют дружить, не умеют любить, п. ч. есть другие — новые — п. ч. нужна смена — п. ч. Вы сами любите — п. ч. Вы всегда больше любите — п. ч. Вы der Liebende [7], а не — любимый — потому что Вы поэт, а она — нет. (Schubert — Heine — Holderlin — Beethoven — кто их любил??) И Вы бы там — за стойками и столиками — без туберкулёза сгорали бы — и сгорели бы — в недостойном пожаре: на Lustfeuer [8] их увеселений.
— проверила — чудо в тех стихах совсем не плохо: несоизмеримо лучше и счастья и веры. Но — дальше: ) А чудо так же — и даже легче может придти за Вами — в горы, чем — в город: просто — на повороте горной дороги. Тaк Вы его, по крайней мере, разглядите.
Конечно, горько — насильно быть спасенным. И кому, как не мне — это знать! Иногда — живого жизненного жара хочется больше чем воды — когда ее хочется. Найду об этом Вам дoма стихи — и ради Вас — для Вас — за Вас их докончу. (Мне было столько же лет, как Вам.) Я всё знаю, и если до сих пор своей души не продала за этот живой жар, то только потому, что эта продажа, эта придача — никому не была нужна. Я со своей бессмертной душой — Бог знает что делала, и на такие — свои же — утешения — зубами скрежетала, но — где верх, где низ, где Бог, где Idol, где я, где не я — я всегда знала. Думаю, что главная и тайная жажда Вашего существа — отродясь: не быть. Потому-то Вы так и противитесь «нежизни», так хватаетесь за «жизнь», что это — быстрый конец: Вам, Вашей душе, Вашей прирожденной, от всего, муки: спать.
Вы, — настоящий Романтик (определение — не мое): живете последними вещами, тогда как нужно (якобы) жить — предпоследними. А Вы — 60-той секундой 60-той минуты 12-го часа. Как Вам (ежедневно) жить с людьми? Тaк можно жить только со своей душой (внутри души) — или с себе равными. Подите — найдите их. Искать среди поэтов — но, поэты, увы, — среда, и настоящий поэт среди поэтов так же редок, как человек среди людей. Если иного хватает на стихи, то на жизнь — не хватает. Пишут люди из последних сил: из последних запасов — тратят. Проверьте на Ваших друзьях — поэтах. Георгий Иванов — Новалис? Поплавский — Clemens Brentano? Нет, то время прошло, мы были и нас — нет. (Пишу Вам сейчас тоже из последних сил, разрываясь от головной боли, но знаю, что потом, м. б., этих слов не найду, сейчас Вы сами себя во мне пишете, как стих.) Простите за правду — желаю, чтоб не сбылась.
Итак — терпите. Живите у себя auf der Hohe (как я: — in der Hohlе) [9] — прорывайтесь эпизодическими «счастьями», «жизнью», — пусть это будут побывки, plongeons [10] — наглатывайтесь, нахватывайтесь — и возвращайтесь — в себя.
— любите их. Не все ведь — счастливые и любимые. Это — тоже занятие. Вы скажете: им я не нужен, — ну, м. б. не Вы (весь) нужны — а Ваша рука, улыбка, привет, просто — взгляд. Это страшно держит на поверхности жизни. Больные — ведь все дети, все — невинные, и тут уж никакого греха денег и т. д. — нет, они — все неимущие. Помню, когда Мура оперировали — я полюбила всю его палату, и на третий день приходила уже ко всем, п. ч. мне было бы стыдно делить на своего и не-своих, п. ч. этого деления во мне — не было, п. ч. меня вообще не было, я ее оставляла за порогом, и часто — за порогом — не находила. И мое горе было, увозя Мура, что я не могу больше к ним ходить — на следующий день увозила его на Юг, в train de vacances [11]. Конечно, будучи больным, м. б. трудно их любить, п. ч. нет вины здоровья, тогда вспомните, что Бог Вам дал — душу живу, тогда как им — только больные тела.
О роде Вашего поэтического дара — в другой раз. Пока же — скажу: у Вас аскетический дар. Служебный. Затворнический.
Бог Вам дал дар и — к нему — затвор.
— Мой друг, письмо из Аннемасса, только что. Вот — отрывок: «…Ваше сообщение душевно нас порадовало и ждем Вас с глубокоуважаемой М‹ариной› И‹вановной› у нас в наступающее воскресенье 13-го сентября — к часу — обязательно к обеду — простому деревенскому — но от всей души. …Прилагаю маршрут: правда, он уступает по точности и по количеству стрелок и крестиков тому, к‹отор›ым снабжал М‹арину› И‹вановну› Андрей Белый, поджидая ее в Цоссене… (Подробный внимательный старческий маршрут).
…Сегодня же напишу моему старому другу 30-летней давности Вл‹адимиру› Вл‹адимировичу› Муравьеву-Апостолу, а завтра повидаю Федора Степановича Гонг-Оглуева (NB! совершенный Гоголь). Словом, вопрос будет двинут.
Разумеется, перспективы для пушкинского Комитета весьма соблазнительные, несмотря на то, что в Феврале М‹арину› И‹вановну› уже законтрактовали».
‹ариже› и стрoя на Вашем цело-зимнем Leysin’e, сразу сказала ей, что хорошо бы — еще в 1936 г., чтобы мне не покупать нового загр‹аничного› паспорта — а она дело изложила — тaк, чем, конечно, повысила мою, для швейцарцев, стoимость.)
— Словом, дружочек, завтра еду к тому господину на целый день — и совсем не знаю, что ему говорить — до того запуталась с нашими aller-et-retour’aми (голова болит с тех пор, т. е. второй день, и именно от этого: я совсем не умею жить). А не лучше ли действительно — в феврале, на пушкинское поминание, а Вы — в Париж — в ноябре. П. ч. тогда у нас будет перспектива — ещё-встречи, и промежуток уж не такой большой — 2, 21/2 месяца. Как жаль, что я так сразу в Ваш сплошной зимний Leysin поверила, но м. б. еще исправимо?
— если умеете. (Я — не.)
Устала — и давно уже нет папирос — сосу пустую соску мундштука, удивляясь, что ни — че — го. Я уже недели 2 как ничего не делаю, ибо когда я Вам письма не пишу — я его думаю. Но это скоро кончится — п. ч. скоро — домой, а дома проснется — совесть — и здравый смысл: что я буду делать на пушкинских вечерах? Весь мой расчет (для Бельгии и Швейцарии) на прозу: Мой Пушкин. А её и первой строки нет. Мне нужно будет временно из нас выключиться. Но это — потом. Пока я здесь — будет так.
МЦ
Примечания
1. В кн.: Цветаева, А. Письма Анатолию Штейгеру. — Калининград (Моск. обл.), 1994. далее идет текст? «Этим определив мою сущность — и судьбу».
«Моя боль» (фр.).
4. Мой сосед Эвальд… «Истории о господе Боге» (нем.).
5. Маленького Марселя (фр.).
6. Гейлингштадтское завещание. «Уже в 28 лет быть обреченным отказаться от жизни — это жестоко. Для художника — еще более жестоко, чем для кого бы то ни было» (нем.).
8. Огнестрасти (нем.).
… в пещере (нем.).
10. Ныряния (фр.).