Действие второе
Кусково. Берег озера. Именно сюда в пригород Москвы решает старый поэт вывезти на отдых Марину Ивановну с сыном 18 июня 1941 года. Вместе с ними и юная поэтесса. День выдаетсясолнечным. Кругом полно отдыхающих, недалеко фотограф с большим фотоаппаратом на треноге. Из репродукторов несется песня "Корова" в исполнении Леонида иЭдит Утесовых.
УТЕСОВЫ. -
Ты не только съела цветы,
В цветах мои ты съела мечты,
И вот душа пуста,
И вот молчат уста
Трудно жить, мой друг Пеструха,
В мире одному.
Все туманно, все так сухо
Сердцу и уму.
Если б жизнь твою коровью
Исковеркали б любовью,
То тогда бы ты, Пеструха,
Знала почему.
- Есть в полях другие цветы,
Опять вернутся в сердце мечты.
О них грустить смешно,
Бросьте ж хмуриться сурово,
Видеть всюду тьму.
- Что-то я тебя, корова,
Толком не пойму.
- Наклоните ближе ухо.
- Утешай меня, Пеструха,
Очень трудно без участья
Сердцу моему.
ЦВЕТАЕВА. Ну, слава тебе Господи, наконец-то миновали! Наконец-то выбрались из этого асфальтового ада. Я люблю чувствовать под ногой не асфальт, а землю и не шум слышать городской, а тишину загорода. (Юной поэтессе.) С вами удобно ходить, вы хорошо держите шаг. А мне казалось, что вы на своих высоких каблучках должны ходить неровно, с прискоком, по-дамски. По походке узнаёшь человека.
ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Марина Ивановна, вы рады, что вернулись в Россию?
ЦВЕТАЕВА. Да, не смотря ни на что. Хотя в России всё теперь чужое. Ивраждебное мне. Даже люди. Я всем здесь чужая. Вот если бы я могла вернуться в Германию, в детство. Туда бы я хотела - там такие широкие площади и старинные готические здания. Без прошлого не может быть настоящего. История - это поэзия.
Ты миру отдана на травлю,
И счёта нет твоим врагам,
Ну, как же я тебя оставлю?
Ну, как же я тебя предам?
И где возьму благоразумье:
"За око - око, кровь - за кровь",
Германия - моё безумье!
Германия - моя любовь!
хлеб - нужна. А оказалось не хлеб нужен, а пепельница с окурками. А когда-то в Праге - там я очень скучала - я мечтала, как хорошо будет в Париже. А в Париже Прага стала мне казаться чуть ли не потерянным раем. Я люблюЧехию: какая прелестная страна, какая чудесная Прага с её рыцарем, который стоит на страже Карлова Моста, с её башней, с которой видны черепичные красные крыши, с её тысячами труб, из которых вьются дымки, с её хорошим и добрым народом. А сейчас наВацлавской площади фашисты устраивают парады...
О слёзы на глазах!
Плач гнева и любви!
О Чехия в слезах!
Испания в крови!
О чёрная гора,
Затмившая - весь свет!
Пора - пора - пора
Творцу вернуть билет.
Отказываюсь - быть.
В Бедламенелюдей
Отказываюсь - жить.
С волками площадей
Отказываюсь - выть.
С акулами равнин
Отказываюсь плыть
Вниз по теченью спин.
Не надо мне ни дыр
Ушных, ни вещих глаз.
На твой безумный мир
Я не верю в долговечность фашизма. Очень уж яростно стараются фашисты выжечь из памяти народов прошлое. С какой ненавистью уничтожают они памятники искусства.
ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Ничего, пережило человечество татарское иго, переживёт и фашизм.
ЦВЕТАЕВА. Что вы, девочка, фашизм гораздо страшнее татарского ига. Такой мерзости ещё не было в истории человечества. Может быть, я скажу трюизм, но не могу понять, как народ, создавший и породивший Гёте и Бетховена, может творить такое? Не дай бог, если война придёт в Россию.
ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Как-то не верится, что где-то там идёт война, и что война эта может настигнуть и нас. Какой чудный летний день, какая тишина, какой чистый воздух, какое ясное небо! Нет, нет, войны скоро не будет.
ЦВЕТАЕВА. Посмотрите на эту красоту. Такое увидишь только в России.
СТАРЫЙ ПОЭТ (заметив фотографа). Апочему бы нам не сфотографироваться?
ФОТОГРАФ. Фотография без ретуши, без прикрас.
СТАРЫЙ ПОЭТ. Что может быть интересней для истории?! (Обращаясь к фотографу.) Будьте любезны, щелкните нас. (Фотографируются.) А когда будет готово?
ФОТОГРАФ. Через два часа.
СТАРЫЙ ПОЭТ. Мы пока прогуляемся.
ЦВЕТАЕВА. Какой покой. Посидим здесь.
МУР. Марина Ивановна, я пойду, покатаюсь на лодках.
ЦВЕТАЕВА. Нет, нет, ни в коем случае. Здесь можно утонуть, ведь ты не умеешь плавать!
СТАРЫЙ ПИСАТЕЛЬ. Да здесь так мелко, что и воробей пройдёт, не замочив хвоста. Видите, здесь катаются только на плоскодонках, иначе килем цепляешься за дно, и вёслами всегда загребаешь тину.
ЦВЕТАЕВА. Ну вот, тем более, тина засосет.
СТАРЫЙ ПОЭТ. Тогда мы можем покататься все вместе. Мы с Муромсядем за вёсла и будем грести.
ЦВЕТАЕВА. Я не люблю воду.
СТАРЫЙ ПОЭТ. Ну, тогда вы посидите, а мы покатаемся с Муром. Поверьте, я хорошо плаваю и в случае необходимости вытащуМура, хотяМур и сам по колено в воде сумеет добраться до берега.
ЦВЕТАЕВА. Мур сначала должен научиться плавать, а потом уже садиться в лодку.
ЦВЕТАЕВА. Конечно, только не ходи по траве, ты промочишь ноги!
МУР. Не говорите ерунды, мои башмаки на толстой подошве! (Уходит.)
СТАРЫЙ ПОЭТ. Марина Ивановна,Муру надо давать больше свободы. Будет гораздо хуже, если он начнёт вас обманывать. Ведь он может, идя из школы, кататься на лодке с друзьями и вам об этом не сказать.
ЦВЕТАЕВА. Я смотрю на часы и знаю, когда кончаются уроки и сколько времени отнимает путь от школы до дома. К тому жеуМура нет друзей.
СТАРЫЙ ПОЭТ (видя беспокойство Цветаевой). Я тоже прогуляюсь по берегу и понаблюдаю за Муром. (Юной поэтессе.) А ты почитай Марине Ивановне свои стихи. (Уходит.)
ЦВЕТАЕВА. Что же вы? Хотите, я научу вас писать стихи?
ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Да, конечно. А разве этому можно научить?
ЦВЕТАЕВА. Всё это очень просто, надо только отыскать такой перпендикуляр. И, как монтёр на кошках, карабкаться по нему до самого верха...
Солнцем жилки налиты - не кровью
На руке, коричневой уже.
Я одна с моей большой любовью
К собственной моей душе.
Жду кузнечика, считаю до ста,
Стебелек срываю и жую...
- Странно чувствовать так сильно и так просто
Мимолетность жизни - и свою.
Эти мои юношеские стихи, я их написала, когда была такой же, как вы. В свое время они не были напечатаны, а нынче и подавно... А теперь читайте вы, если не понравится - я скажу.
ЮНАЯ ПОЭТЕССА (собравшись с духом). Я прочту вам свои стихи о коте.
Комок из пуха, сердца и хвоста
И снова спит. У моего кота
Глаза подведены, как у актрисы.
Зрачки лучатся из раскосых скважин
Фосфоресценцией болотной полосы.
Солиден кот. В шагу отменноважен.
Невозмутима морда, как часы.
У печки умывается обильно,
Ценя зевком еды последний гнёт.
На голову поставишь, он вздохнёт:
Что ж, измывайся, дескать, я бессилен.
Но где кошачьей родословной лавры
От тигра или, может, динозавра.
ЦВЕТАЕВА. Сколько строф?
ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Четыре.
ЦВЕТАЕВА. На такого зверя, как кот, трёх хватит. Последняя строфа о котином происхождении не нужна. Забавно, но уводит в сторону. Ваше стихотворение - портрет. Можно сказать, портрет кота. У вас есть строчка: "Невозмутима морда, как часы". Вот ею и надо кончать стихотворение. Так вот. Последнюю строфу мы выкинем, а вторую сделаем третьей. Теперь читайте по-новому.
ЮНАЯ ПОЭТЕССА.
Комок из пуха, сердца и хвоста
Поднимет ухо на прозванье кисы
И снова спит. У моего кота
У печки умывается обильно,
Ценя зевком еды последний гнёт.
На голову поставишь, он вздохнёт:
Что ж, измывайся, дескать, я бессилен.
Зрачки лучатся из раскосых скважин
Фосфоресценцией болотной полосы.
Солиден кот. В шагу отменноважен.
Невозмутимаморда, как часы.
ЦВЕТАЕВА. Вот видите, стихотворение стало гораздо стройнее. А знаете, я люблю кошек, и кошки любят меня. Это единственная уготованная мне на земле взаимность. Но, впрочем, кошки поступают, как и люди, и тоже уходят. Не так давно у меня был роман с одной бродячей кошкой, которая приходила ко мне регулярно на свидания, а я кормила её и разговаривала с ней. Тогда мне не с кем было больше говорить, и кошка меня понимала...
Входят старый поэт и Мур
СТАРЫЙ ПОЭТ. А вот и мы. (Подходит к фотографу.) Фотографии уже готовы?
ФОТОГРАФ. Да, пожалуйста, получите.
Старый поэт получает снимки и раздает их.
ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Марина Ивановна, подпишитемою, пожалуйста!
ЦВЕТАЕВА. Что вам написать? (Пишет.) "На память о коте".
ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Спасибо.
СТАРЫЙ ПОЭТ. Тогда и мне, для истории.
ЦВЕТАЕВА (подписывает). "С благодарностью за первую красоту здесь. В день двухлетия моего въезда. 18 июня 1941 года". (Тихо, для себя.) Поздравляю себя, тьфу, тьфу, тьфу, суцелением!
И в памяти Цветаевой воскресает эпизод "въезда" в столицу. Москва. Вокзал.
Репродукторы разносят по вокзалу песню Леонида Утесова "Девушка".
ПЕСНЯ.
На просторах родины чудесной,
Закаляясь в битвах и труде,
Мы сложили радостную песню
О великом друге и вожде.
Сталин - наша слава боевая,
Сталин - нашей юности полет.
С песнями, борясь и побеждая,
Наш народ за Сталиным идет...
На перроне появляются Цветаева и Мур. Их окликает дочь Цветаевой Аля.
АЛЯ. Мама!Мур!
Они обернулись и увидели Алю. Цветаева кинулась в объятия дочери.
ЦВЕТАЕВА. Аля, здравствуй! (Обнимает её.)
АЛЯ. Здравствуйте! (Аля нежно прижимается к матери, а потом протягивает брату руку для мужского рукопожатия.) Привет,Мурище!
МУР. Привет,Алища!
АЛЯ. Да, это я вашаАлища, та самая с обмороками, капризами, голодовками и аптеками, я ваша несносная, и так хорошо вами любимая - ваша!
МУР. А ты совсем не повзрослела! И всё такая же красивая!
АЛЯ. Зато ты вырос! Возмужал. Как вы добрались?
ЦВЕТАЕВА. А как тебе здесь, в Москве?
АЛЯ. Я здесь счастлива. Я нигде не чувствовала себя такой счастливой. Только в Москве. Здесь так много магазинов, не хуже парижских - факт! А таких булочных и кондитерских как здесь, - нет в Париже...
ЦВЕТАЕВА. Аля, погоди! Почему ты одна? Где папа? Почему Серёжа не приехал нас встречать?
АЛЯ. Папа?.. Он по-прежнему нездоров, хотя режим не постельный. Мама, не переживай, он ходит и, может быть, даже встретит нас наболшевском перроне. Он ждёт нас на даче.
ЦВЕТАЕВА. На какой даче?
АЛЯ. В Болшево, под Москвой.
ЦВЕТАЕВА. Но ведь он мне писал о том, что когда мы сюда вернемся, то у нас будет постоянное жилье.
АЛЯ. Да, когда он ждал вас с Муром, то хлопотал о постоянном жилье. Но тут такая забавная ситуация получилась! Папа обратился к какому-то высокому начальству, а они ему сказали: "Живите там, где ваша дочь". Он возразил: "Да, но моя дочь сама живёт в алькове". "Альков? - переспросило начальство. - Это что, Московская область?" Представляете, они даже не знают, что такое альков! Смешно!
ЦВЕТАЕВА. Аля, а где же Ася? Почему ее нет с тобой? Почему она не приехала? Она тоже нездорова?
АЛЯ (смутившись). Нет... Анастасия Ивановна... Мама, она в лагере.
ЦВЕТАЕВА. В лагере. В каком лагере?
АЛЯ. Мама, ее арестовали.
ЦВЕТАЕВА. Арестовали? Когда?
АЛЯ. Два года назад. Еще в тридцать седьмом, в начале осени, в Тарусе. За полтора месяца до приезда папы.
ЦВЕТАЕВА. Но почему, за что?
АЛЯ. Этого никто не знает.
ЦВЕТАЕВА. Как это - не знает? Как можно не знать! И Сережа не узнал, в чем дело?
АЛЯ, Папа пытался, но не смог.
ЦВЕТАЕВА. Два года назад? И вы не сообщили мне об аресте сестры, на которую я надеялась опереться, в помощи которой не сомневалась?! Идите.
Энигматическая Аля, её накладное веселье!
К Цветаевой подходит Серый Человек.
СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК. О чём вы сейчас подумали, Марина Ивановна?
ЦВЕТАЕВА. Вас это не касается.
СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК. Нет, касается. Вы подумали: Моя подлая дочь! Это она уговорила меня вернуться!
ЦВЕТАЕВА. Если бы она дала мне знать, что здесь творится.
СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК. Но сообщить вам подобное было бы невозможно. У нас все письма читаются, и такие - не пропускаются цензурой.
ЦВЕТАЕВА. Как только я вступила на сходни парохода, увозившего меня на родину, я почувствовала, что погибла, что это - конец.
Не штык - так клык, так сугроб, так шквал,
В Бессмертье, что час - то поезд!
Пришла и знала одно: вокзал.
Раскладываться не стоит.
Площадка. - Шпалы. - И крайний куст
В руке. - Отпускаю. - Поздно
Держаться. - Шпалы. - От стольких уст
Устала. - Гляжу на звёзды.
Так через радугу всех планет
Пропавших - считал-то кто их?
Гляжу и вижу одно: конец.
(Успокаивая себя.) Но зато мы снова вместе под одной крышей.
СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК. 69 дней продлится это "вместе". Июнь. Июль. Август. Помните: ночь на 27-е.
ЦВЕТАЕВА. Разворачиваю рану. Живое мясо.
Слышится скрип тормозов. Болшево. Дача. Ночь ареста Али. 27 августа 1939 года. Входит Аля.
СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК. Вы - Ариадна Сергеевна Эфрон?
АЛЯ. Да, а в чём дело?
СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК. В том, что вы арестованы. Вот ордер на ваш арест.
ЦВЕТАЕВА. За что?
СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК. За антисоветскую деятельность и сотрудничество с иностранными разведками.
АЛЯ. Это неправда. Ничего подобного за мной нет!
СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК. Ни за что у нас не сажают. Пройдите в машину. Там разберутся.
ЦВЕТАЕВА. Где там?
СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК (грубо). Где, где? В Караганде! (Але.) Идите!
Аля медленно идет.
ЦВЕТАЕВА. Что же ты, Аля, так ни с кем не простившись?
СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК. Так - лучше. Долгие проводы - лишние слёзы. Идите.
АЛЯ (останавливаясь, через плечо). Мама, скажи папе иМуру, что я ни в чём не виновата. Произошла какая-то нелепая ошибка. Меня скоро отпустят. (Уходит в сопровождении Серого Человека.)
ЦВЕТАЕВА.
Аля! - Маленькая тень
Тщетно говорю: не троньте!..
Где-то далеко сквозь ночную тишину звучит Утесов.
УТЕСОВ.
Девушка, девушка, вечер начнется,
Где ты добудешь огня?
Девушка, девушка, солнце вернется,
Если полюбишь меня.
Солнце дано, чтобы греть и светить,
Песни, чтоб их распевать,
Сердце дано, чтобы милых любить,
Губы, чтоб их целовать.
Воспоминания исчезают. И вновь перед намиКусково. На берегу озера Цветаева и юная поэтесса.
ЦВЕТАЕВА. Аля тоже писала стихи. Некоторые из них я включила в свою поэму "Психея", они так и назывались - "Стихи дочери". Но все почему-то думают, что это стихи "К дочери"... Какие языки вы знаете?
ЮНАЯ ПОЭТЕССА. В детстве училанемецкий.
ЦВЕТАЕВА. Что ж, сейчас это язык воинствующего фашизма, но не надо забывать, что читать в подлиннике Гёте и Гейне - счастье. А французский?
ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Нет, к сожалению.
ЦВЕТАЕВА. Обязательно надо знать. Хотите, я буду с вами заниматься? Конечно, совершенно безвозмездно. А для меня практика.
ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Марина Ивановна, я была бы очень рада этому.
ЦВЕТАЕВА. Так, нынче среда, в воскресенье позвоните, и мы сговоримся о часе, когда начнём наши уроки.
ЦВЕТАЕВА. Мой телефон К-7-96-23. Позвоните мне - лучше утром. Я до 12 часов всегда дома. (Она начинает игру перебрасывания поэтическими строчками.)
Здесь пресеклись рельсы городских трамваев.
ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Дальше служат сосны. Дальше им нельзя.
ЦВЕТАЕВА. Дальше - воскресенье. Ветки отрывая
ВМЕСТЕ. Разбежится просек, по траве скользя.
Начавшаяся через три дня война уничтожает все планы. Раздается звук сирены. Звучит голос: "Граждане, воздушная тревога!" Слышится свист и взрывы бомб. Москва. Комната в доме у Покровских ворот. 7 августа 1941 года. Цветаева лихорадочно упаковывает вещи в мешки. Входит юная поэтесса.
ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Марина Ивановна, дорогая, что вы делаете?
ЦВЕТАЕВА. Я должна уехать! Уехать немедленно! Завтра Союз писателей отправляет в эвакуацию первую партию писательских семей.
ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Куда они уезжают?
ЦВЕТАЕВА. ВЧистополь и Елабугу. Мне всё равно куда. Куда угодно, только бежать из Москвы, из этого ада! Послушайте, пока вы ещё не эвакуировались, всё записывайте, ничего не упускайте, каждый день и час, ведь должно же хоть что-то остаться от этих страшных дней. Ведь не по лживым же газетным фельетонам потомки будут узнавать о том, что творилось на земле... Я умоляю вас мне помочь. Сходите в домоуправление и возьмите на меня иМура справку, что мы здесь проживаем. Мне необходима эта справка.
ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Конечно же, я возьму вам эту справку.
ЦВЕТАЕВА. А вы не боитесь? А я боюсь идти за ней туда одна. Вдруг меня там заберут. А вы сходите?
ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Конечно, я схожу сама за справкой, но сейчас у них обед.
ЦВЕТАЕВА. Обед? Уже обед?! Знаете, я хотела сваритьМурику курицу, он скоро должен вернуться. У соседки это всегда торжественная церемония, а я брошу ее в кипяток: "Варись!". Но что с ней делают? Ведь она не потрошёная, а я раньше никогдатаких не покупала.
ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Мама зажигает бумагу и сначала палит перья, у нас нет газа, наверное, это можно сделать и на газу. Потом она всегда боится раздавить желчь.
ЦВЕТАЕВА. Вы счастливая, у вас есть мама. Берегите ее. А я одна.
ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Но ведь у вас есть сын?
ЦВЕТАЕВА. Это совсем другое. Важно, чтобы рядом был кто-то старше вас или тот с кем вы вместе росли, с кем связывают общие воспоминания. Когда теряешь таких людей, уже некому сказать: "А помнишь?.." Это все равно, что утратить свое прошлое, еще страшнее, чем умереть.
ЮНАЯ ПОЭТЕССА (желая сменить тему). Чуть не забыла! У меня же для вас гостинец от мамы! Вот, домашние пирожки.
МУР (входя). Здравствуйте!
ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Добрый день,Мур.
ЦВЕТАЕВА. Мур, попробуй, нас угостили. Это очень вкусно.
МУР (пробуя пирожок). Да, ещё бы! Ведь они не готовят такую гадость, как вы!
Из кухни доносятся голоса соседей.
ГОЛОСА. - Это что же такое!Ну сколько раз можно говорить!
- Она нарочно нам вредит!
- Да я бы на вашем месте эту Цветаеву давно бы сковородкой по головеогрела!
- Ну что вы, нельзя, ведь она - гений!
- Видали мы таких гениев, в гробу в белых тапочках!
Цветаева и Мур выбегают на кухню.
ГОЛОС. Марина Ивановна, вы нарочно повесили эти штаны над газом? Ведь с них же течёт вода прямо в кастрюли! А, кроме того, они могут загореться!
ГОЛОС ЦВЕТАЕВОЙ. Я плачу за газ столько же, сколько и вы и могу из четырёх конфорок на газе располагать двумя. Поэтому я буду пользоваться газом, есть и готовить, когда мне надо!
ГОЛОС. Нахалка!
Входит Мур.
МУР. Сволочи! Тупые, зоологические мещане!
ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Что там случилось?
МУР. Опять скандал с соседями на кухне. Я матери говорю, что лучше уступатьсволочам и жить без скандалов.
Входит Цветаева.
ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Марина Ивановна, почему бы вам, чтобы не нервничать и не ссориться с соседями, не перевесить брюкиМура в другое место, где они никому не будут мешать. Ведь, возможно, с них капает прямо на еду. Ведь плита всем нужна.
ЦВЕТАЕВА. Да, конечно, плита всем нужна, но ведь брюки над плитой высохнут скорее... Нет, надо срочно уезжать отсюда.
ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Марина Ивановна, вам надо успокоиться, не нужно так волноваться. Только не уезжайте, мы всё сделаем, всё уладим.
ЦВЕТАЕВА. Нет, надо ехать, ичем скорее, тем лучше.
МУР. Марина Ивановна, я вам ещё раз повторяю: я никуда из Москвы не поеду! Если вы хотите, то можете одна ехать куда угодно!
ЦВЕТАЕВА. Но я боюсь бомбёжек. Я боюсь остаться одна. Я не чувствую себя одинокой только в бомбоубежище. Я схожу с ума от беспокойства за тебя, когда ты вечером идёшь на крышу тушить фугаски.
МУР. А я не могу оставаться дома и держаться за вашу юбку или сидеть с вами в бомбоубежище, когда другие ребята дежурят на крышах по ночам. Я уже не ребёнок. Мне уже 16 лет!
ЦВЕТАЕВА. Я понимаю тебя.
МУР. А я вас нет! Вы говорите ерунду! Я никуда не поеду и всё! (Выбегает.)
ЦВЕТАЕВА. Поймите, я безумно боюсьза Мура. Я не могу потерять и последнего человека, не могу рисковать им. Мне всё время кажется, что его обязательно убьёт или выбьет глаз осколком. Я не могу так жить. У меня больше нет сил. Мур меня не слушается. Это возмутительно, что посылают несовершеннолетних дежурить на крышах. На войну берут только совершеннолетних, а ведь тут тоже война!
ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Марина Ивановна, но ведьМуру наверняка стыдно сидеть в бомбоубежище среди женщин, детей и стариков, когда даже девушки дежурят на крышах. К тому же, тушить фугаски совсем не страшно. Даже моя мама в первую бомбёжку сама потушила фугаску, которая упала у нашего крыльца. Она схватила её каминными щипцами и бросила в ящик с песком.
ЦВЕТАЕВА. Вам легко так рассуждать! Потом, когда у вас будут свои дети, вы заговорите иначе, помяните моё слово!.. Последнее время он стал совсем неуправляемым, замкнутым, угрюмым. Дружит с какой-то девицей, но она ему совсем не пара: малообразованна, недостаточно интеллигентна, у неё дурной вкус, а главное, она старшеМура и опытнее его и явно через многое уже прошла.
ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Но ведьМуру уже 16 лет, а на вид дать ему можно и двадцать. Ведь всё равно рано или поздно...
ЦВЕТАЕВА. Поэтому я и должна уехать.
ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Если вы хотите уехать, то не обязательно ехать завтра же. Пароходы ещё будут уходить, будут ещё группы через неделю-другую. Нельзя уезжать в такой спешке, надо как-то подготовиться, продать через комиссионку какие-то вещи и поехать хотя бы с деньгами.
ЦВЕТАЕВА. Но ведь вещи могут продать не так скоро. К тому же, при сдаче вещей требуют документы. (Тихо.) А я боюсь своего паспорта.
ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Можно сдать вещи на мой паспорт, а я по мере продажи вещей буду высылать вам деньги.
ЦВЕТАЕВА. Хорошо. А вы не боитесь?
ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Что вы? Чего здесь бояться?
ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Погодите. Поймите, именно хорошие вещи надо взять с собой, чтобы и там их можно было продать или просто обменять на продукты и хлеб.
ЦВЕТАЕВА. Да, да, конечно! Я поеду позже, с другой группой писателей. Вот что, узнайте завтра же в Союзе, когда намечается отъезд следующей партии писателей. А я за это время постараюсь кое-что продать исобраться как следует.
ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Вот и хорошо. Сейчас я иду в домоуправление за справкой, а в воскресенье к вам с утра, и мы все вещи отнесём в комиссионку и сдадим на продажу.
ЦВЕТАЕВА. Подождите, скажите... Вы думаете?.. Их могут пропустить на Москву?!
ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Я ничего не думаю. Я просто вижу, что Москва готовится к встрече с фашистами.
Юная поэтесса уходит. Рядом с Цветаевой возникает Серый Человек.
СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК. И всё-таки, вы не послушались. Соседи сказали, что вы всю ночь судорожно собирались, ссорились с сыном, но настояли насвоём. К шести часам утра за вами приехал грузовик.
ЦВЕТАЕВА. Да, я всё-таки созвонилась с Союзом.
СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК. Но почему же вы приняли такое поспешное решение?
ЦВЕТАЕВА. Я хотела убежать от войны. Все мои родные были арестованы, а немцы продвигались. И если бы я не уехала из Москвы, то меня бы заподозрили в том, что я жду прихода немцев.
СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК. Не стану вас обманывать: вы вовремя успели уехать. Из Москвы уже начали выселять немцев, чьи деды и бабки поселились в России ещё при Петре.
ЦВЕТАЕВА. Значит, лучше самой, не дожидаясь. Мне нужно было уберечьМура от такой участи.
Москва. Речной вокзал. Около 7 часов утра. 8 августа 1941 года. На пристани царит сутолока. Среди отъезжающих находятся Цветаева и Мур. Их провожают Пастернак и молодой поэт.
ЦВЕТАЕВА. Боря! Ничего же у вас не изменилось. Это 1914 год. Первая мировая! Это всё противоестественно. Не по-человечески!
ПАСТЕРНАК. Марина, ты что-нибудь взяла в дорогу покушать?
ЦВЕТАЕВА. А разве на пароходе не будет буфета?
ПАСТЕРНАК. Ты с ума сошла! Какой буфет!
МОЛОДОЙ ПОЭТ. Здесь поблизости есть гастроном. Там можно что-нибудь купить. Я сейчас сбегаю.
ПАСТЕРНАК. Я сам. Деньги у меня есть. (Уходит.)
ЦВЕТАЕВА (читает). Елабуга. Литфонд. Цветаева. Цветаева. Литфонд. Елабуга. Получаются поэтические строки. А мне стихи не помогают уже два с половиной года. Помните, я обещала ответить вам на ваше стихотворение. (Протягивает ему листок.) Вот, держите. Это мой ответ. Потом прочитаете.
МОЛОДОЙ ПОЭТ. Знаете, Марина Ивановна, а я на вас гадал.
ЦВЕТАЕВА. Как же вы гадали?
МОЛОДОЙ ПОЭТ. По книге эмблем и символов Петра Великого.
ЦВЕТАЕВА. Вы знаете эту книгу?
МОЛОДОЙ ПОЭТ. Очень хорошо знаю. Я по ней на писателей загадываю.
ЦВЕТАЕВА. И что же мне выпало?
Молодой поэт молчит.
ЦВЕТАЕВА. Можете не отвечать! Всё поняла! Знаете, ещё давно, накануне революции, мы встречали новый год, гадали по Лермонтову. Мне выпала строка: "А мне два столба с перекладиной". Ядругого не жду.
МОЛОДОЙ ПОЭТ. Иногда мне кажется, Марина Ивановна, что вы остались там, в 16 году.
Раздается гудок парохода. И, словно вторя ему, звучит песня "Пароход" в исполнении Леонида Утесова.
УТЕСОВ.
Ах, что такое движется там по реке?
Белым дымом играет и блещет металлом на солнце.
Что такое слышится там вдалеке?
Эти звуки истомой знакомой навстречу летят.
Ах, не солгали предчувствия мне,
Да, мне глаза не солгали,
Лебедем белым скользя по волне,
Вбегает Пастернак.
ПАСТЕРНАК. Едва успел. Везде такие дикие очереди. Вот, держите. Здесь бутерброды с сыром и колбасой. (Отдаёт пакет с бутербродами.) Пора. Даже присесть на дорожку негде.
ЦВЕТАЕВА. Ни к чему.
МУР. Марина Ивановна, я не поеду ни в какую эвакуацию! Бесчестно бросить Москву в такое тяжёлое для неё время!
ПАСТЕРНАК. Мур, надо грузиться. Ты должен быть рядом.
ЦВЕТАЕВА. Боренька, рис-то кончится, что же тогда будет?
ПАСТЕРНАК. Марина, я скоро туда приеду. Всё будет хорошо. Помнишь, что ты когда-то написала мне: "В вас ударяют все молнии, а вы должны жить".
ЦВЕТАЕВА. Дай вам бог счастья. А мне ни счастья, ни счастливого пути не желайте. Ни к чему это мне. Мой отрыв от жизни становится всё непоправимей. Борис, мне всё равно куда лететь. Жизнь - вокзал, скоро уеду, куда - не скажу.
ПАСТЕРНАК. Что значит твоя последняя фраза? Провозглашенье бессмертия?.. Стрелочная ижелезнодорожно-крушительная система драм не по мне. (Внезапно спохватившись.) Боже мой, о чём я говорю с тобой и к чему?..
ЦВЕТАЕВА. Как бы мне нужно было сейчас поменяться местами с Маяковским!
ПАСТЕРНАК.
Но только не лезь на котурны,
Ни на паровую трубу.
Исход ли из гущи мишурной?
Ты их не напишешь в гробу.
Ты всё ещё край не початый.
А смерть это твой псевдоним,
Сдаваться нельзя. Не печатай
И не издавайся под ним.
ПАСТЕРНАК. Не хочется думать, что она готовит что-нибудь крайнее и непоправимое.
МОЛОДОЙ ПОЭТ (читает стихотворение на листке).
Всё повторяю первый стих
И всё переправляю слово:
- "Я стол накрыл на шестерых"...
Ты одного забыл - седьмого.
Невесёло вам вшестером.
На лицах - дождливые струи...
Как мог ты за таким столом
Седьмого позабыть - седьмую...
... Никто: не брат, не сын, не муж,
Не друг - и всё же укоряю:
- Ты,стол накрывший на шесть - душ,
Меня непосадивший - с краю.
А по книге вышло: "Не ко времени и не ко двору".
Едва ступив наелабужскую землю, Цветаева ощутила толчок в сердце, ибо она ступила на землю, которой будет суждено стать ее последним пристанищем. Елабуга. В домеБродельщиковых. 21 августа 1941 года. Входят представитель горсовета (он же серый человек), Цветаева. Мур.
ПРЕДСТАВИТЕЛЬ. Хозяева, дома кто есть?
БРОДЕЛЬЩИКОВА (из-за занавески). Есть. (Выходит.) Здравствуйте!
ПРЕДСТАВИТЕЛЬ. Добрый день! Вот, эвакуированные прибыли, подселять к вам будем.
ЦВЕТАЕВА. Эту комнату я беру! Я здесь останусь, никуда больше не пойду.
ПРЕДСТАВИТЕЛЬ. Вот и прекрасно. Значит, вы поселяетесь здесь. Хозяйка, принесите вашу домовую книгу, мы сразу всё оформим. Давайте ваши документы. (Выписывает из паспортов данные в домовую книгу, принесённую хозяйкой.) Позвольте узнать ваш род занятий?
ЦВЕТАЕВА. Писательница-переводчица.
ПРЕДСТАВИТЕЛЬ. Интересно. И с каких языков вы переводите?
ЦВЕТАЕВА. Французский, немецкий.
ПРЕДСТАВИТЕЛЬ. Немецкий. Хорошо. (Напевает.) Это очень хорошо, даже очень хорошо. Далеко бежит дорога, впереди веселья много... А это с вамиваш...
ЦВЕТАЕВА. Сын. Он ещё школьник.
ПРЕДСТАВИТЕЛЬ. Значит, он будет жить с вами. Чудесно. Хозяйка, подскажите ваш адрес?
БРОДЕЛЬЩИКОВА. Ворошилова, дом 20.
ПРЕДСТАВИТЕЛЬ. Так и запишем. Сегодня у нас...?
БРОДЕЛЬЩИКОВА. С утра было 21-е.
ПРЕДСТАВИТЕЛЬ. 21 августа 1941 года. Так и запишем. (Цветаевой иМуру.) Теперь, пожалуйста, вот здесь распишитесь. Ну, вот и всё. Счастливо оставаться. (Уходит.)
ЦВЕТАЕВА. Будем знакомы. (Протягивает руку для рукопожатия.) Марина Ивановна.
БРОДЕЛЬЩИКОВА. Анастасия Ивановна.
ЦВЕТАЕВА. Знаете, мою сестру зовут, как и вас. Очень легко запомнить. А это мой сынМур.
МУР (поправляя). Георгий.
БРОДЕЛЬЩИКОВА. Очень приятно.
ЦВЕТАЕВА. А у вас здесь хорошо. В Елабуге много цветов: астры, георгины... И в домике чисто и сухо. Из окон открывается чудесный вид: река, луга, простор...
БРОДЕЛЬЩИКОВА. Ваша комната будет вот здесь. Проходите, располагайтесь, чувствуйте себя как дома.
БРОДЕЛЬЩИКОВА. Правда, окна в ней выходят на пустырь. Всё собирались там разбить небольшой садик, да как-то руки не доходили. А тут война... Не до садика. Сейчас там свалка.
ЦВЕТАЕВА. Свалка... Это моё место. Жизнь, что я видела от неё кроме помоев и помоек. Знаете, Анастасия Ивановна, человеку, в общем-то, нужно не так уж много, всего клочок твёрдой земли, чтобы поставить ногу и удержаться, только клочок твёрдой земли, за который можно зацепиться. А мне ведь ничего не нужно. Вы не бойтесь, мы вас не стесним.
БРОДЕЛЬЩИКОВА. Да чего уж там. Живите, раз такое дело. Как-нибудь перезимуем. Картошки и овощей хватит. А у нас и таганок, и сковородка, посуда - всё есть. Можете сами себе сготовить.
ЦВЕТАЕВА. Мы можем с сыном ходить в столовую. Ведь у вас в Елабуге есть столовая?
БРОДЕЛЬЩИКОВА. Да в столовке одну бурду дают. Кроме постных щей, пшёнки, да отвара из сушёных яблок ничего не бывает.
ЦВЕТАЕВА. Я привезла с собой запас кое-каких продуктов: крупы, рис, манка, сахара с полпуда.
БРОДЕЛЬЩИКОВА. Ничего, продержимся.
ЦВЕТАЕВА. А я ведь никогда не готовилась в кухарки. Знаете, суп я готовлю по раз освоенному рецепту: кладу как можно больше овощей. Я брала всевозможные овощи, все,что было, бросала в кастрюлю, и получался неплохой суп. Ведь весь вкус от овощей. (Горько.) А иногда у меня бывали такие дни, когда я варила суп на всю семью из того, что удавалось подобрать на рынке.
БРОДЕЛЬЩИКОВА. Керосин только сейчас очень дорогой, но дров, я думаю, на зиму хватит.
ЦВЕТАЕВА. Запах у вас в Елабуге очень плохой. Отчего это?
БРОДЕЛЬЩИКОВА. Тут у нас напротив -спиртозавод, и так пахнет, когда из него выпускают отходы. Но так не всегда. Устраивайтесь. (Выходит.)
ЦВЕТАЕВА. Улица Ворошилова... Свалка... Спиртозавод...
МУР. Я был прав, Марина Ивановна. Ведь убеждал же я вас не уезжать из Москвы. Всего только год проучился в московской школе, привык к ней, нашёл приятелей, как вдруг вы меня увозите, как маленького!
ЦВЕТАЕВА. Но нам нельзя было больше оставаться в Москве, это было опасно. Мы должны были уехать.
МУР. Уехать?! Чтобы попасть сюда, в это захолустье?! А что мне здесь делать, чем жить, с кем общаться? Разве вы не видите, что Елабуга этогиблое место для нас обоих.
ЦВЕТАЕВА. Мур, ты многого не понимаешь. Я делаю всё, что в моих силах.
МУР. А мне не нужно всего того, что вы для меня делаете. И не смейте причужих называть меня этим дурацким кошачьим именем! Это из-за него у меня нет друзей! Ведь когда вы провожали меня во двор погулять со сверстниками, и я говорил им, как меня зовут, то они сразу же все разбегались, потому что в Москве так называют Московский уголовный розыск! Мне надоели ваши поэты, старики, переводчики, мне надоело быть только сыном Марины Ивановны Цветаевой! Я хочу жить по-другому, по-своему, без вашей постоянной опеки и слежки за мной, без ваших страхов, которые не имеют под собой никаких оснований. Я просто требую, чтобы вы выбрались отсюда и вытащили меня из этойвонючей дыры.
ЦВЕТАЕВА. Но куда мы можем поехать? Ведь у нас в Союзе никого нет.
МУР. А вас никто и не просил возвращаться в Союз. Что я нашёл здесь? Родину? Хороша родина! Отец и сестра арестованы! И сейчас вы ведете себя как вертушка: совершенно не знаете оставаться нам здесь или переезжать вЧистополь. Вы ждете от меня решающего слова, но я вам его не скажу, потому, что не хочу, чтобы ответственность за ваши грубые ошибки падала на меня. У вас и так уже нет ни дома, ни денег, ни друзей.
МУР. Мы должны поселиться хотя бы вЧистополе. Чистополь лучше Елабуги, всё-таки второй город в Татарии, и потом там вся писательская колония.
ЦВЕТАЕВА. Мы переедем вЧистополь. Я постараюсь.
Мур уходит. К Цветаевой подходит Серый Человек.
ЦВЕТАЕВА. Мне очень плохо. Я не могу жить в Елабуге.
СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК. Вы должны жить там, куда направил вас Союз писателей.
ЦВЕТАЕВА. Мне здесь совершенно нечего делать. Здесь ужасные люди. Ни одной близкой души, никого... А когда встанет Кама, тогда мы с Муром и вовсе будем отрезаны от всего мира в этом забытом богом городишке. ДляМура здесь нет никаких перспектив, а ведь он собирается стать художником, или работать в редакции. Мур хочет вЧистополь. Там у меня есть друзья, они помогут нам устроиться.
СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК. А о вас он подумал? Хорошо, вы переедете вЧистополь, но у вас с собой 150 рублей. Переезд, перевозка багажа, потратитесь на дорогу, а дальше что? На что жить? Где будете брать деньги?
ЦВЕТАЕВА. Там я смогу устроиться на работу. Я уже написала заявление в Литфонд, и если решится вопрос о моей прописке...
Вопрос о прописке Цветаевой еще не был решен. Чистополь. Коридор горсовета. 26 августа 1941 года. Входит Писательница. К ней бросается Цветаева.
ЦВЕТАЕВА. Вы! Как я рада, что вы здесь. Не уходите. Побудьте со мной. Мне много говорила о вас сестра моего мужа. Сейчас решается моя судьба. Если меня откажутся прописать вЧистополе, я умру. Я чувствую, что непременно откажут. Тогда я брошусь в Каму. Вот так, - один шаг и все...
ПИСАТЕЛЬНИЦА. Нет, нет, они не смогут вам отказать, не посмеют. Ведь вы же просто эвакуированная, а не ссыльная, и не лишены права передвигаться. А если и откажут, то ведь можно продолжать хлопоты. Над местным начальством существует ведь ещё имосковское. Бывают в жизни тупики, которые только кажутся тупиками, а потом вдруг возьмут да и расступятся.
ЦВЕТАЕВА. Тут, вЧистополе, люди есть, а там никого. Тут хоть в центре каменные дома, а там - сплошь деревня.
ПИСАТЕЛЬНИЦА. Но ведь и вЧистополе вам придётся жить не в центре и не в каменном доме, а в деревенской избе. Без водопровода, без электричества. Совсем как в Елабуге.
ЦВЕТАЕВА. Тут есть люди. А в Елабуге есть толькоспирто-водочный завод. А я хочу, чтобы мой сын учился. ВЧистополе я отдам его в ремесленное училище. А в Елабуге я боюсь.
Из-за двери одного из кабинетов выходит литературная дама.
ДАМА. Ваше дело решено благоприятно. Это было не совсем легко, потому чтоТренев выступил категорическипротив.
ПИСАТЕЛЬНИЦА. Но почему?
ДАМА. Он припомнил, что вы - белоэмигрантка, а ваш муж - белогвардеец, что у вас и в Москве были иждивенческие настроения, а время военное, к тому же ваш муж арестован и дочь - тоже, поэтому бдительность надо удвоить. И если правительство сочло нужным отправить вас в Елабугу, то вы там и должны жить, а литераторы не должны вмешиваться в распоряжения правительства.
ПИСАТЕЛЬНИЦА. Но это же демагогия! При чём тут правительство? При чём военное время? Ведь это просто Литфонд решил, чтоЧистополь переполнен, и начал заселять Елабугу.
ДАМА. Асеев был болен и не смог придти. Но он прислал письмо, в котором высказал своё мнение за вас. И совет постановил вынести решение простым большинством голосов. А большинство -за. Бумага от имени Союза уже составлена и подписана. В горсовет мы передадим её сами, а вам сейчас следует найти себе комнату и договориться с хозяйкой. Когда найдёте, сообщите нам адрес - и всё. Советую поискать на улице Бутлерова. Там, кажется, ещё остались пустые комнаты.
ЦВЕТАЕВА. А моё заявление? Я просила, чтобы мне предоставили место судомойки в столовой Литфонда.
ДАМА. Что касается вашей просьбы о месте судомойки в будущей писательской столовой, то могу сказать, что заявлений поступило очень много, а место - одно.
ЦВЕТАЕВА. Я могу мыть посуду, могу мыть пол, могу быть санитаркой, сиделкой...
ДАМА. Мы постараемся сделать всё возможное, чтобы оно было предоставлено вам. А, может быть, мы и буфет организуем, можно будет и в буфете...
ЦВЕТАЕВА. Нет, нет, это я не сумею! Если поступлю - всё сейчас же перепутаю, тут же просчитаюсь со страху. Я ничего не понимаю в канцелярии. Быть судомойкой - это единственное, что я могу.
ДАМА. Давайте поговорим об этом, когда откроется столовая. (Уходит.)
ПИСАТЕЛЬНИЦА. Ну вот, видите, всё складывается хорошо. Теперь идите искать на Бутлерову, а потом в горсовет, за справкой о прописке.
ЦВЕТАЕВА. А стоит ли искать? Всё равно ничего не найду. Лучше я сразу отступлюсь и уеду в Елабугу.
ПИСАТЕЛЬНИЦА. Обязательно найдёте. Найти здесь комнату совсем не так уж трудно.
ЦВЕТАЕВА. Всё равно, если найду комнату, мне не дадут работы. Мне не на что будет жить.
ПИСАТЕЛЬНИЦА. Послушайте, в Совете эвакуированных немало людей, которые знают и любят ваши стихи, и они сделают всё, что смогут, а если ещё и получите место судомойки, то вы и ваш сын будете сыты.
ЦВЕТАЕВА. Хорошо, я попробую, пойду, поищу.
ПИСАТЕЛЬНИЦА. Желаю вам успеха! (Хочет уйти.)
ЦВЕТАЕВА. Нет, нет! Одна я не могу. Я совсем не понимаю, где что. Я не разбираюсь в пространстве. Не уходите. Я знаю вас всего 5 минут, но чувствую себя с вами свободно. Когда я уезжала из Москвы, я ничего с собой не взяла. Понимала ясно, что моя жизнь окончена. Я даже письма Бореньки Пастернака не захватила с собой. Скажите, пожалуйста, почему вы думаете, что жить ещё стоит. Разве вы не понимаете будущего?
ПИСАТЕЛЬНИЦА. Стоит - не стоит - об этом я уже давно не рассуждаю. У меня в 37-ом арестовали, а в 38-ом расстреляли мужа. Мне жить, безусловно, не стоит, и уж, во всяком случае, всё равно - как и где. Но у меня дочка.
ЦВЕТАЕВА. Да разве вы не понимаете, что всё кончено! И для вас, и для вашей дочери, и вообще.
ПИСАТЕЛЬНИЦА. Что - всё?
ЦВЕТАЕВА. Вообще - всё! (Описывает в воздухе широкий круг рукой.) Ну, например, Россия!
ЦВЕТАЕВА. Да, и немцы.
ПИСАТЕЛЬНИЦА. Не знаю. Я не знаю, захватят ли немцы Россию, а если захватят, надолго ли. Я и об этом размышляю мало. Я ведь мобилизованная, а мобилизованным рассуждать не положено. Сейчас на моём попечении двое детей, с нами живёт ещё и племянник, и я за них в ответе. За их жизнь, здоровье, покой, обучение, веселье.
ЦВЕТАЕВА. Дети, дети, жить для детей... Если бы вы знали, какой у меня сын, какой он способный, одарённый юноша!Мур стал уже совсем взрослым, а я никак не могу привыкнуть к тому, что он уже вырос и все время куда-нибудь рвется. Он вот хочет вернуться в Москву, это мой родной город, но сейчас я егоненавижу... Мой сын очень красивый, на него уже заглядываются молодые бабы, здесь столько молодых баб без мужиков... Дети вырастают и уходят, так, конечно, должно быть, таков закон жизни. Но какой несправедливый закон. Это больно... А я ничем не могу ему помочь. Со мной ему только хуже. Я ещё беспомощнее, чем он. Денег у меня осталось - предпоследняя сотня. Да ещё бы продать эту шерсть - я привезла с собой несколько мотков дивной французской шерсти. Но не знаю, где найти покупателя. Может, вы знаете? Мне нужно всего 150 рублей.
ПИСАТЕЛЬНИЦА. Я думаю, что шерсть стоит гораздо дороже, не надо торопиться, а 150 рублей я могу вам дать, и, когда найдётся покупатель, вы вернёте мне деньги.
ЦВЕТАЕВА. Нет, брать в долг я не буду. А скоро наступят холода. Как напастись дров на зиму, чем заработать на эти дрова. Ведь я ничего не умею делать, у меня нет никакой профессии. Учить детей не могу, не умею, работать в колхозе не умею, ничего не умею. Я могу только каждый день сидеть за столом, можно и не за столом, за любой доской, можно и на подоконнике, только бы писать. Это единственное, что я могу. Но кому теперь нужны стихи?
ПИСАТЕЛЬНИЦА. Стихи нужны всегда и даже на войне.
ЦВЕТАЕВА. Я раньше умела писать стихи, но теперь разучилась.
ПИСАТЕЛЬНИЦА. Разучились писать стихи? Это, наверное, вам только кажется.
ЦВЕТАЕВА. Мыть посуду - это я ещё могу. Если бы меня приняли в судомойки, было бы чудесно.
ПИСАТЕЛЬНИЦА. Конечно, всякий труд почётен. Но неужели никому не будет стыдно: я, скажем, сижу за столом, хлебаюзатируху, жую морковные котлеты, а после меня тарелки ложки, вилки моет не кто-нибудь, а сама Цветаева? Если вас можно определить в судомойки, то почему бы Ахматову не вполомойки, а жив был бы Александр Блок - его бы при столовой в истопники. Истинно писательская столовая!
ЦВЕТАЕВА. Вы не можете себе представить, до какой степени я беспомощна.
ПИСАТЕЛЬНИЦА. Ваши слова напомнили мне о беспомощности Ахматовой. В последние годы я близко наблюдала быт Анны Ахматовой в Ленинграде. Где-то она теперь? Что с ней? Уехала ли из Ленинграда? Вы ничего о ней не слышали?
ЦВЕТАЕВА (резко). Нет!
ПИСАТЕЛЬНИЦА. Одному я рада. Ахматова сейчас не вЧистополе. Надеюсь, ей выпала другая карта. Здесь она непременно погибла бы.
ЦВЕТАЕВА (раздельно и отчётливо). По -че -му?
ПИСАТЕЛЬНИЦА. Потому, что не справиться бы ей со здешним бытом. Она ведь ничего не умеет, ровно ничего не может. Даже и в городском быту, даже и в мирное время.
ЦВЕТАЕВА. А вы думаете, я - могу?! Ахматова не может, а я, по-вашему, могу?!
Писательница уходит.
ЦВЕТАЕВА. Господи, как я мала, как я ничего не могу!
на базаре продукты, набивают погреба. Или те, у кого есть мужья, кто будет присылать деньги. А что есть у вас? Где ваш муж?
ЦВЕТАЕВА. Это вам известно лучше меня.
СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК. Зато вам известно, что вы приехали в Союз не как Марина Цветаева - известный русский поэт, а как жена своего мужа Сергея Яковлевича Эфрона - провалившегося на Западе советского агента, который был арестован 10 октября 1939 года, ровно через 2 года после своего возвращения в Союз. Вот, посмотрите, это дело вашего мужа.
Серый Человек откуда-то достает и протягивает Цветаевой пухлую папку.
СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК (цитируя по памяти). Андреев-Эфрон Сергей Яковлевич. Профессия: литератор. Последнее место службы: был на учете в НКВД. Жена: Марина Ивановна Цветаева, литератор и поэт.
В воображении Цветаевой возникает сцена допроса ее мужа. На табурете, привинченном к полу, перед столом следователя сидит Сергей Яковлевич Эфрон.
Расскажите следствию, Сергей Яковлевич, какую антисоветскую работу проводила ваша жена?
ЭФРОН. Никакой антисоветской работы моя жена не вела. Она всю свою жизнь писала стихи и прозу. Хотя в некоторых своих произведениях высказывала взгляды несоветские...
СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК. Это не совсем так, как вы изображаете. Нам известно, что ваша жена проживала с вами в Праге и принимала активное участие в издаваемых эсерами газетах и журналах. Об этом нам сообщила ваша дочь Ариадна Сергеевна Эфрон. Ведь это факт?
ЭФРОН. Да, это факт. Она была эмигранткой и писала в эти газеты, но антисоветской деятельностью не занималась.
СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК. Непонятно. С неопровержимостью доказано, что белоэмигрантские организации на страницах издаваемых ими изданий излагали тактические установки борьбы против СССР...
ЭФРОН. Я не отрицаю того факта, что моя жена печаталась на страницах белоэмигрантской прессы, однако она никакой антисоветской политической работы не вела.
СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК. Хорошо. Скажите, каким было ваше отношение к Февральской революции?
ЭФРОН. Как у большинства офицеров.
СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК. Значит, Октябрьскую революцию вы встретили враждебно?.. Ваша связь с белым движением отражала общность ваших взглядов в борьбе против большевиков?
ЭФРОН. Именно так.
СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК. Тогда расскажите следствию о вашей антисоветской деятельности.
ЭФРОН. Мне нечего вам рассказывать. Никакой антисоветской деятельностью я не занимался. В своей работе я был связан с советскими учреждениями, и моя работа носила строго конспиративный характер.
СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК. Характер вашей конспиративной работы, связанной с советскими учреждениями, следствие не интересует. Расскажите о той, которую вы скрывали от советских учреждений.
ЭФРОН. Таковой не было. Как секретный сотрудник я был под контролем соответствующих лиц, руководивших секретной работой за границей.
ЭФРОН (читает). Не желая ничего скрывать от следствия, я должна сообщить, что мой отец является агентом французской разведки.
СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК. Вас полностью изобличила в своих показаниях ваша любимая дочь. Намерены ли вы теперь прекратить запирательство?
ЭФРОН. Я не считаю себя изобличенным. Эти показания ложны. Они были даны под давлением. Я требую, чтобы вы немедленно освободили мою дочь!
СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК. Подумайте хорошенько. Ваше препирательство может печально отразиться на ее судьбе. Только ваше чистосердечное признание облегчит ее участь.
ЭФРОН (подавленно). Если моя дочь считает меня шпионом, то, следовательно, я шпион и под ее показаниямиподписуюсь... Прошу следствие прервать допрос, так как я не совсем хорошо себя чувствую.
СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК. Ваша просьба будет удовлетворена, только сообщите, кого вы завербовали во французскую разведку?
ЭФРОН. Я никого и никогда ни в какую иностранную разведку не вербовал.
СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК. Вы лжете. Следствие располагает достаточными материалами, опровергающими ваше утверждение. Может быть, вы начнете давать показания?
ЭФРОН. Сейчас я ничего не могу говорить, я очень утомлен.
Видение исчезает.
ЦВЕТАЕВА. Он не виновен. Даю слова поэта: Серёжа больше жизни любил Советский Союз и идею коммунизма и готов был идти за неё на смерть. Он был беззаветно предан своей родине.
СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК. А есть ли у него родина? Он оказался французским шпионом, который пробрался в органы, чтобы передавать сведения о работе НКВД французской разведке. Во Франции он через "Союз возвращения на родину" засылал в Россию террористов и шпионов для сбора секретных сведений, а потом и сам под чужим паспортом пробрался в Москву для той же шпионской деятельности. Он очень виноват перед вами.
ЦВЕТАЕВА. Мой муж - самый честный, самый благородный, самый человечный человек.
СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК. Но его доверие могло быть обмануто.
ЦВЕТАЕВА. Мое к нему - останется неизменным.
Я с вызовом ношу его кольцо
- Да, в Вечности - жена, не на бумаге.
Его чрезмерно узкое лицо
Подобно шпаге.
- Всем вам, кто жил и умирал без страху.
Такие - в роковые времена
Слагают стансы - и идут на плаху.
СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК. Браво! Прекрасные стихи. Имея такую жену и понимая, какой вы поэт, он не имел права подвергать вас риску, не имел права становиться тайным агентом. Но думал ли он о вас? Теперь вы сами должны позаботиться о себе. (Достаёт из кармана листок.) Это ваше заявление? (Читает.) В Совет Литфонда. Прошу принять меня на работу в качестве судомойки в открывающуюся столовую Литфонда.
ЦВЕТАЕВА. Моё. Откуда оно у вас?
СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК. Это вас не касается. Могу сказать одно: место судомойки в столовой вы не получите. Но у нас есть для вас одно вакантное место. Вы знаете немецкий?
ЦВЕТАЕВА. Да, с детства.
СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК. Прекрасно. В Елабуге организуется лагерь для военнопленных немцев, и нам требуется переводчик снемецкого. Предлагаем вам сотрудничество.
ЦВЕТАЕВА. Значит, вы меня вербуете в органы? Предлагаете стать доносчицей?Знайте одно: здесь, в Союзе, я всегда буду с преследуемыми, а не с преследователями, с жертвами, а не с палачами.
СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК. И всё-таки, советую вам не торопиться с решением. Согласитесь сотрудничать с нами - и с жильем поможем, и вот вам работа переводчика. Нет? Ну, так вас никуда не возьмут... У вас ещё есть время хорошенько подумать над нашим предложением. А место очень хорошее.
ЦВЕТАЕВА. Мне в современности места нет. Может быть, мой голос соответствует эпохе, я - нет. Я ненавижу свой век.
О поэте не подумал
Век - и мне не до него.
Бог с ним, с громом, Бог с ним, с шумом
Времени не моего!
Если веку не до предков
Не до правнуков мне: стад.
Век мой - яд мой, век мой - вред мой,
Век мой - враг мой, век мой - ад.
ЦВЕТАЕВА. Да, даже смерти. Никто не видит - не знает, что я приблизительно уже год ищу глазами крюк. Я год примеряю смерть. Смерть страшна только телу. Душа её не мыслит, поэтому в самоубийстве тело единственный герой.
СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК. Советская власть создала у нас все условия для гармоничной и счастливой жизни, поэтому самоубийств не может и не должно быть!
ЦВЕТАЕВА. Самоубийство не там, где его видят, и длится оно не спуск курка.
СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК. Но в христианстве самоубийство - страшный грех. Жизнь дана человеку Богом...
ЦВЕТАЕВА. Я ненавижу это христианское: Бог дал - Бог взял! Раз дал значитмоё! Значит, я имею право распоряжаться сама. И потом, спрашивал ли он меня - хочу ли я именно этой жизни.
Пора снимать янтарь,
Пора менять словарь,
Пора гасить фонарь
Наддверный.
И если в сердечной пустыне
Пустынной - до краю очей
Чего-нибудь жалко - так сына
Волчонка - ещеповолчей...
СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК. Значит, вы не хотите подумать о судьбе сына?.. Если сын вам так дорог, то советую позаботиться о его будущем. Всё зависит от вашего решения. Завтра я зайду к вам за ответом. (Уходит.)
ЦВЕТАЕВА. Я должна уйти, чтобы не мешатьМуру. Я стою у него на дороге. Я хочу, чтобыМур жил и учился. Я для него больше ничего не могу и только его гублю. Без меняМуру должно быть хорошо. Он не будет отягчён нашим с Серёжей прошлым: "сын за родителей не отвечает". Отец уже изолирован, матери не будет. Мальчик будет чист перед советской властью. Мальчиков надо баловать, им, может быть, на войну придется...
И вот в последний раз звучит голос Леонида Утесова, поющий танго "Лунная рапсодия". В воображении Цветаевой возникает танцующая пара - Аля иМур. Аля в арестантском лагерном халате, на голове - красный чешский платок,Мур в военной форме.
УТЕСОВ.
Одна луна как верный страж
Оберегала в парке нас.
В тени ветвей пел соловей,
И песнь лилась, и ночь была
Я помню лунную рапсодию
И соловьиную мелодию,
Твой профиль тонкий, голос звонкий,
Твои мечты!Ну где же ты?
Твой голос слышу в каждой ноте я,
Твои улыбки в звуках скрипки,
Поют альты, я слышу - ты!
Аля и Мур останавливаются и застывают, опустив головы.
Единственное мое истинное, мое старшее, мое вечное я. В большие часы жизни это оно осознает, кто решает. Следовательно - я ничего не могу изменить в движении моих стихий в движении к концу... Я, конечно, кончу самоубийством. И, может быть, я умру не оттого, что здесь плохо, а оттого, что "там хорошо". Теперь я знаю - пора! Россия без меня обойдется. (Садится за стол, пишет.)Мурлыга!
Мур поднимает голову, словно слыша голос матери.
Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але (Поднимает голову и Аля.) - если увидишь - что любила их до последней минуты и объясни, что попала в тупик.
Сверху медленно опускается петля. Темнота. Звучит голос Цветаевой.
ГОЛОС ЦВЕТАЕВОЙ.
Зачем меня погребли?
Я так не хотела в землю
С любимой моей земли!