Рец.: «Версты», № 1
<Отрывки>
Помни, помни, мой милок,
Красненький фонарик.
«Верстаx» после таких исчерпывающих статей, как статьи Антона Крайнего и М. Цетлина,[414] — задача не легкая. Все, что можно было сказать об этом журнале с точки зрения культурной, политической и просто человеческой, — уже сказано. Главное — связь его с растлителями России отмечена с достаточной ясностью. Остается только одно: рассмотреть, в чем эта связь выразилась наиболее ярко, какое разлагающее начало соединяет «Версты» с той «Россией», на которую они так пристально устремили взор.[415] <…>
Удивляться ли, что и в «Верстаx» «новый темперамент» развивается весьма успешно, настолько успешно, что, собственно, следовало бы вместо поднятого над журналом красного флага, повесить — красный фонарь. Тогда сразу бы многое объяснилось. Показались бы уместными не только специфические ругательства Артема Веселого и его цыганщина, но и Ремизов с некрофильским влечением к Розанову, с которым он, воистину, как с мертвым телом, делает, что хочет. О Марине Цветаевой нечего говорить. Она-то, во всяком случае, на своем месте.[416] И как ей, в ее положении, не вздыхать, что мы в этот мир являемся «небожителями», а не «простолюдинами» любви, т. е. больше идеалистами, чем практиками «О когда б, здраво и попросту» восклицает она:
……. на же меня! Твой.
И не лжет, — только не дли!
А затем, спокойно разойтись, ибо:
Не обман страсть и не вымысел!
— только не дли!
Но Цветаева все же не теряет надежды, что когда-нибудь, «в час неведомый, в срок негаданный», люди наконец почувствуют:
Непомерную и громадную
Гору заповеди седьмой, —
и сбросят ее с плеч — «обнажатся и заголятся». Что эта надежда не тщетна свидетельствует следующая выдержка из «Красной газеты»: «Несмотря на то, что, в настоящее время, процедура браков и разводов крайне упрощена (для регистрации таковых необходимо лишь словесное объявление сторон) в ближайшем будущем ожидается утверждение нового проекта о регистрации разводов по заявлению только одной стороны». Таким образом, скоро будут не нужны те «ботинки на резиновом ходу», о которых поется в одной из частушек, перепечатанных «Верстами» в доказательство своей «смычки» с деревней:
На резиновом ходу,
Чтобы спали, не слыхали,
Как я с уль’цы прихожу.
Достаточно будет дважды забежать в комиссариат, чтобы со спокойной совестью возвращаться под «отчий кров». Но, по уверению Святополк-Мирского, «Версты» не только «перекликаются» с современной народной поэзией, они еще и «через голову 19 века подают руку Державину». «Державинское начало, — лопочет зарапортовавшийся Святополк, — воскресло в поэзии Гумилева, Маяковского, Пастернака, Марины Цветаевой… Северное сияние Ломоносова перекликается (!) с солнцем Маяковского и золотые стерляди Державина с красными быками Гумилева». Объединяющее Маяковскиx и Пастернаков начало есть, по мнению Святополка, «то, что можно было бы назвать иx не — или сверx-человечностью».
От тлена мира отделюсь. [417]
Взгляд для названных поэтов, конечно, лестный, но вполне патологический: считать то, что ниже человеческого — сверхчеловеческим, разложение — победой над тленом, воображать, что «облегчаясь» при всех — творишь новые ценности — это, воистину, граничит с патологией, и Антон Крайний справедливо назвал Святополка дефективным индивидуумом.[418]
Весьма характерна и статья Лурье о Стравинском. Он прославляется, главным образом, за то, что уничтожил в музыке личное начало, принеся его в жертву «хоровым массам». «„Весна Священная“, — говорит Лурье, — вне личного начала». А «Свадебку», где это начало окончательно поглощено хором, он даже называет «религиозной мистерией». Не берусь судить, насколько верно понял Лурье Стравинского, но это и не важно: важна общая тенденция «Верст», иx неодолимое влечение к безличному, к нечеловеческому. Вот почему всем существом Цветаева — против любви единственной, вечной верности, ибо ни в чем так не утверждается личность, как в этой любви.
[419] этот немецкий поэт-романтик с Цветаевой ни в чем не сходится, и менее всего во взгляде на любовь. Он любил всю жизнь одну, воспевал одну и даже в безумии остался ей верен. Напрасно поэтому пытается Цветаева с ним «перекликаться». Лучше бы с Коллонтай. <…>
Примечания
Новый дом (Париж). 1926. № 1. С. 36–37.
Злобин Владимир Ананьевич (1894–1967) — поэт, литературный критик, публицист.
«Свобода». Затем жил в Париже. Являлся как на родине, так и за границей литературным секретарем З. Н. Гиппиус и Д. С. Мережковского. В 1927–28 гг. был соредактором ж. «Новый корабль». Печатался в ж. «Звено», «Новый дом», «Современные записки», «Числа» и др.; газ. «Возрождение», «Свобода» и др.
Цветаева: Годы чужбины. М., 1997. С. 127.) На эту статью откликнулись М. Гофман (см. отрывок из его рецензии «О „Верстах“ и о прочем» в настоящем издании) и В. Сосинский — рец. на «Новый дом: Литературный журнал» / Под ред. Н. Берберовой, Д. Кнута, Ю. Терапиано, В. Фохта. № 1. Париж, 1926. Воля России. 1926. № 11.
414. Статью Антона Крайнего «О „Верстах“ и о прочем» см. в настоящем издании. Статья Цетлина М. «Версты» [№ 1] была помещена в газ. «Дни» (1926. № 1087, 22 авг. С. 3).
415. О программе «Верст» см. в статье И. Бунина, помещенной в настоящем издании.
416. В № 1 «Верст» были помещены «Вольница» А. Веселого, статья «Воистину (Памяти В. В. Розанова)» А. Ремизова, «Поэма Горы» М. Цветаевой.
«Лебедь».
418. В статье «О „Верстах“ и о прочем» Гиппиус отмечала: «Существуют индивидуальности с некоторым органическим дефектом — в смысле отсутствия известного внутреннего критерия. Есть признаки, что г-н Святополк принадлежит к их числу».
419. Эпиграфом к своей поэме М. Цветаева взяла слова из романа немецкого поэта-романтика Фридриха Гельдерлина (1770–1843) «Гиперион, или Отшельник в Греции».