Марина Цветаева о Маяковском
Последняя полученная в Харбине (XI–XII) книга «Воли России» вышла как бы посвященная памяти В. Маяковского. Она открывается драмой покойного поэта «Баня», последним крупным его произведением, являющимся жестокой сатирой на советские административные верхи. У «Бани» Маяковского много общего для сатирических стрел с «Пушторгом» Сельвинского,[499] только Буфф Семенович Кроль последнего — вычерчен Маяковским уже до карикатурного образа товарища Победоносикова, которого изобретенная рабочим Чудаковым машина времени, отбывающая в эпоху социализма, выбрасывает из своей кабины.
Буффонадные срывы не затеняют общего — трагического для коммунизма — плана вещи: лишь нечто чудесное, то есть мало вероятное, может избавить страну от людей, возвращающих ее в русло буржуазного течения жизни. Эта тема, как мы видим, настойчиво повторяется в произведениях самых одаренных советских поэтов, что уже само по себе знаменательно.
Видимо, сложившийся за десятилетие советский быт обнаруживает тенденцию к сползанию в определенном направлении. Советское коммунистическое искусство сигнализирует опасность.
В книге несколько рисунков М. Ларионова и Н. Гончаровой[500] к произведениям Маяковского. Манера этих художников — на любителей или на знатоков. Рассматривая эти рисунки, вспомнил Омск, выставку картин Бурлюка.[501] Синеглазая гимназистка, краснея от застенчивости, спрашивает художника:
— Почему, скажите пожалуйста, у этой лошади так много ног?
И Бурлюк ей:
— Так я решаю проблему передачи живописью движения. Ведь когда вы смотрите на движущееся колесо, вы видите не шесть и не восемь его спиц, — а сто, двести. Понимаете?
Гимназисточка поняла, но я не понимаю. Все-таки видим мы не сотни спиц, а движение тех же шести или восьми. Движение, а не размноженные спицы.
Рисунки Ларионова и Гончаровой ничего не поясняют в Маяковском. Некоторая необязательная ни для кого условность. Ничего категорического в восприятии.
Особенно ясно ощущается это рядом с изумительными стихами Марины Цветаевой, посвященными Маяковскому же. Семь стихотворений — семь взрывов вдохновения, и мы уже не можем видеть Маяковского иначе, чем этого хочет поэт.
Здесь категорическое воздействие — закон.
Вот строки, адресованные, верите, им, эмигрантскому Западу. У нас почти никто не шипел над гробом поэта:
…Спит передовой
Боец. Каких, столица,
Еще тебе вестей, какой
— передовицы?
Черновец — милюковцу:
«Владимир Маяковский? Да-с.
Бас, говорят, и в кофте
». [502]
Маяковский в гробу. «В сапогах, подкованных железом, в сапогах, в которых горы брал, — никаким обходом ни объездом не доставшийся бы перевал».
Так вот в этих — про его Рольс-Ройсы
Говорок еще не приутих —
Мертвый пионерам крикнул: Стройся!
— свидетельствующих.
Самому Маяковскому:
В лодке, да еще любовной
Запрокинулся — скандал!
Разин — чем тебе не ровня? —
И вывод:
Советско — российский Вертер,
Дворяно — российский жест. [503]
Лишь одним, зато знатно,
Только вправо и знавший
Палить-то, а тут — слевил.
— свёрк бы
Ланцетик — здрав ваш шеф.
Выстрел в левую створку:
Ну в самый-те Центропев.
И самое страшное место. Встреча Маяковского с Есениным. Встреча там.
При полном Синоде.
— Здорово, Сережа!
— Здорово, Володя!
Умаялся? — Малость.
— По общим? — По личным.
— Стрелялось? — Привычно.
— Горелось? — Отлично.
— А помнишь, как матом
Во весь свой эстрадный
— меня-то
Обкладывал? — Ладно
Уж…
— гробовая крышка над мертвым лицом поэта. Гул пустоты и вечности:
Много храмов разрушил,
— ценней всего,
Упокой, Господи, душу усопшего врага твоего.
Я вырвал отдельные куски стихов из живой ткани поэмы, да простится мне это! Но, не имея возможности целиком перепечатать вещь, я думал, что дальневосточные почитатели Марины Цветаевой будут рады услышать речь ее и в этих отрывках.[504]
Что сказать о самих стихах? Если сравнивать творчество Марины Цветаевой с чем-нибудь — с кем его сравнить нельзя: не с кем, то лишь с алмазом: оно не только сверкает, но и режет. Каждое ее слово проводит по стеклу души неизгладимую черту.
В книге интересна заметка Мих. Адрианова о Николае Асееве.[505]
«ясностью следов влияния Марины Цветаевой» на творчество этого поэта.
В творчестве Асеева больше, в ритмах от Хлебникова, в конструкции же образа — от Пастернака, чем от Цветаевой.
Стихотворение Асеева «Синие гусары» не оставляет сильного впечатления: оно слишком явно «сделанное».
Ювелирная кропотливость работы.
XI–XII книга «Воли России» получена книготорговлей «Экспресс».
Рупор (Харбин). 1931. № 47, 20 февраля. С. 3.
Несмелов Арсений (настоящее имя — Митропольский Арсений Иванович, 1889–1945) — поэт, прозаик, журналист.
С 1924 г. в эмиграции. В 1920–30-е гг. печатался в ж. «Воля России», «Современные записки», «Русские записки», в харбинских изданиях: ж. «Рубеж», газ. «Заря», «Рупор» и др.
Из всех русских поэтов дальневосточной эмиграции А. Несмелов был к поэзии Цветаевой ближе других. Посвящал ей стихи, в конце 1920 — начале 30-х гг. состоял с ней в переписке, посылал на ее суд свои произведения. (Подробнее см.: Мнухин Л. Марина Цветаева и российские поэты Китая // Россияне в Азии: Ежегодник Торонто. 2000. № 7. С. 291–294).
–1968) — поэт, драматург, прозаик. Его роман «Пушторг», опубликованный в 1929 г., явился первым советским романом в стихах.
500. Ларионов Михаил Федорович (1881–1964) и Гончарова Наталья Сергеевна (1881–1962) оформили не одну книжку футуристов. Представители русского авангарда.
501. Бурлюк Давид Давидович (1882–1967) — поэт, живописец, график, театральный художник, литературный и художественный критик, публицист, мемуарист. Отец русского футуризма. Подобные рисунки лошадей были помещены им в футуристическом сборнике «Садок судей II».
В 1918–1919 годах Бурлюк предпринял «сибирское турне» — он побывал в Кургане, Петропавловске и Омске. В последнем городе его пребывание было наиболее длительным. Читая лекции, проводя дискуссионные вечера о современном искусстве, часто устраивая выставки, он оказал большое влияние на омичей, а особенно на молодежь, которая начала интересоваться современными течениями в искусстве.
«Литературная — не в ней…» (цикл «Маяковскому»).
«И полушки не поставишь…»
504. Полной противоположностью взглядам А. Несмелова и В. Логинова (см. его отзыв на с. 397) о стихах Цветаевой «Маяковскому» явился отклик харбинского критика О. Штерна. Описывая вечер литературного объединения «Молодая Чураевка», состоявшийся в апреле 1932 г. и посвященный второй годовщине гибели Маяковского, о тех же стихах Цветаевой он отметил: «Даже бесспорно умная и уже, конечно, талантливая М. Цветаева написала на смерть его прямо-таки изумительно бездарную поэму, внутреннего убожества и неискренности которой не может скрыть даже самая напряженная нарочитость этого произведения. Два отрывка из этой поэмы о сапогах Маяковского и о посмертной встрече его в раю с Есениным были прочитаны Н. Щеголевым (харбинский поэт. — Сост.) и оставили странное ощущение: недоумения, скуки и неловкости» (Рупор. Харбин, 1932. 24 апр.).
505. М. Адрианов «Стихи Н. Асеева» (Рец. на: Асеев Н. Избранные стихи. М.: Госиздат, 1930 // Воля России, 1930, ХI–XII. С. 1054).