Марина Ивановна Цветаева
Горделивая поступь, высокий лоб, короткие, стриженые в скобку волосы, может, разудалый паренек, может, только барышня-недотрога? Читая стихи, напевает, последнее слово строки кончая скороговоркой. Xорошо поет паренек, буйные песни любит он — о Калужской, о Стеньке Разине, о разгуле родном.[128] Барышня же предпочитает графиню де Ноай и знамена Вандеи.
В одном стихотворении Марина Цветаева говорит о двух своих бабках — о простой, родной, кормящей сынков бурсаков, и о другой — о польской панне, белоручке.[129] «ох, ты моя барская, моя царская тоска!»[130] Идеи, кажется, пришли от панны: это трогательное романтическое староверство, гербы, величества, искренняя поза Андре Шенье, во что бы то ни стало.
Зато от бабки родной — душа, не слова, а голос. Сколько буйства, разгула, бесшабашности вложено в соболезнования о гибели «державы»!
Я давно разучился интересоваться тем, что именно говорят люди, меня увлекает лишь то, как они это скучное «что» произносят. Слушая стихи Цветаевой, я различаю песни вольницы понизовой, а не окрик блюстительницы гармонии. Эти исступленные возгласы скорей дойдут до сумасшедших полуночников парижских клубов, нежели до брюзжащих маркизов Кобленцского маринада.[131]
Гораздо легче понять Цветаеву, забыв о злободневном и всматриваясь в ее неуступчивый лоб, вслушиваясь в дерзкий гордый голос. Где-то признается она, что любит смеяться, когда смеяться нельзя.[132] «нельзя», запрет, канон, барьер являются живыми токами поэзии своеволия.
Вступив впервые в чинный сонм российских пиитов, или точнее, в члены почтенного «общества свободной эстетики»,[133] она сразу разглядела, чего нельзя было делать — посягать на непогрешимость Валерия Брюсова, и тотчас же посягнула, ничуть не хуже, чем некогда Артур Рембо на возмущенных парнасцев.[134] Я убежден, что ей, по существу, не важно, против чего буйствовать, как Везувию, который с одинаковым удовольствием готов поглотить вотчину феодала и образцовую коммуну. Сейчас гербы под запретом, и она их прославляет с мятежным пафосом, с дерзостью, достойной всех великих еретиков, мечтателей, бунтарей.
Но есть в стихах Цветаевой, кроме вызова, кроме удали, непобедимая нежность и любовь. Не к человеку, не к Богу идут они, а к черной, душной от весенних паров, земле, к темной России. Мать не выбирают, и от нее не отказываются, как от неудобной квартиры. Марина Цветаева знает это и даже на дыбе не предаст своей родной земли.
«ни в Бога, ни в черта». Цветаева — язычница светлая и сладостная. Но она не эллинка, а самая подлинная русская, лобызающая не камни Эпира, но смуглую грудь Москвы.[135] Даром ее крестили, даром учили. Жаркая плоть дышит под византийской ризой. Постами и поклонами не вытравили из древнего нутра неуемного смеха. Русь двоеверка, беглая расстрига с купальными игрищами заговорила в этой барышне, которая все еще умиляется перед хорошими манерами бальзамированного жантильома.
Впрочем, все это забудется — и кровавая схватка веков, и ярость сдиравших погоны, и благоговение на эти золотые лоскуты молившихся. Прекрасные стихи Марины Цветаевой останутся, как останутся жадность к жизни, воля к распаду, борьба одного против всех и любовь, возвеличенная близостью подходящей к воротам смерти.
Примечания
В его кн.: Портреты русских поэтов. Берлин: Аргонавты, 1922.
–152; см. также в его кн.: Портреты современных поэтов. М., Первина, 1923. С. 73–74.
128. См. стихотворение «Над синевою подмосковных рощ…», стихотворный цикл «Стенька Разин».
129. Из стихотворения «У первой бабки — четыре сына…» Первая бабка (по отцовской линии) — Екатерина Васильевна Цветаева (ок. 1825–1858). Другая (по материнской линии) — Мария Лукинична Бернацкая, в замужестве Мейн (1841–1869).
130. Из стихотворения «Над церкувкой — голубые облака…»
131. Кобленц — город в Германии. Возможно, речь идет о кобленцской феодально-монархической эмиграции, существовавшей в XVIII веке.
«Идешь, на меня похожий…»
133. Общество свободной эстетики, или товарищество «Свободная эстетика», возникло в Москве в 1907 г. Его возглавил В. Брюсов. Основное ядро составляли поэты-символисты. Выступление М. Цветаевой в Обществе свободной эстетики состоялось 3 ноября 1911 г., куда она была приглашена В. Брюсовым. Об этом вечере см. ее очерк «Герой труда».
134. Рембо Жан Артур (1854–1891) — французский поэт-символист. Его стихотворение «Венера Анадиомена» (1870) явилось злой пародией на излюбленный парижанами образ Венеры.
«— Москва! — Какой огромный…»: «И льется аллилуйя // На смуглые поля. // Я в грудь тебя целую, // Московская земля!»