Тлетворный дух
Недавно я написал в «Нов<ом> вр<емени>» небольшую рецензию о сборнике «Ковчег».[337] В этом сборнике есть произведение Марины Цветаевой «Поэма Конца». Эту поэму я назвал набором слов и издевательством над читателем.
Я имел некоторое право на это. Во-первых — я не присяжный критик, — а потому могу говорить все, что думаю, не справляясь о моде. Во-вторых, я действительно понял очень мало (критики Марины Цветаевой обыкновенно говорят: «Передать содержание ее поэмы трудность непреодолимая»[338]). В-третьих, я действительно ощутил почти физически то издевательство, о котором писал.
Да будет позволено мне рассказать, при каких обстоятельствах это было. Я был ночью в карауле на охране наших знамен. На кладбище было тихо; в караульном помещении потрескивала печь, было светло. В полном одиночестве, в полной тишине, были слышны не только отдаленные шаги, но даже шорохи. И, когда, после обхода вокруг церкви, я убедился, что все спокойно и тихо, я вошел в караулку и мне захотелось, в этой тиши и одиночестве, прочесть хорошую русскую книгу.
Я вынул из кармана хорошую русскую книгу — и стал читать.
Там было написано:
Небо дурных предвестий:
Ржавь и жесть.
Ждал на обычном месте.
Время: шесть.
Сей поцелуй без звука:
Губ столбняк.
Так — государыням руку,
Мертвым — так…
……………………………….
Заблудшего баловня
Вопль: долой!
Дитя годовалое:
«Дай» и «мой».
……………………………….
В окне — звезда мальтийская!
Наласкано, налюблено,
А главное — натискано!
Нащипано… (Вчерашняя
Снедь — не взыщи: с душком!)
…Коммерческими шашнями
И бальным порошком.
……………………………….
Назад? Наготою грубой
Дразня и слепя до слез —
Сплошным золотым прелюбы
Смеющимся пролилось.
………………………………..
Справляли заутреню.
Базаром и збкисью
Сквозь — сном и весной…
—
Совсем овсяной!
(Овсом своенравие
Гасить в рысаках!)
Отнюдь не Аравией —
…
……………………………
Разом проигрывать —
Чище нет!
Дням конец.
Негам (читай — камням),
Дням, и домам, и нам.
Может быть, если бы это было лет пятнадцать тому назад, когда еще не было ни войны, ни революции, когда наиболее радикальное казалось мне наиболее совершенным, когда можно было после хорошего обеда почитать и помечтать за рюмкой ликера, — может быть, это вызвало бы приятную улыбку.
— Знаете: а ведь это смело!
Что значило это «смело» — никто не знал. Но все понимали, что быть «смелым» необходимо, что это также необходимо в искусстве, как быть радикалом или социалистом в политике.
Но это «смелое» преподносится теперь мне, который постарел на пятнадцать лет (и каких лет!). И преподносится это тогда, когда рядом дышат своим дыханием Петровские знамена, когда тут, под боком, в спящей церкви, воплотилась вся история российская — и когда знаешь, что у этих полотнищ пролито море крови русских людей, чтобы в свое время высоко их держать, а в наше — отбить, спасти, сохранить…
Не на родине ли спят они? Не русский ли дух витает над ними? Не ясно ли, что в этой близости и одиночестве, хочется яркого правдивого русского слова.
…………………………………
Бог, хотел взаймы?
Да не выгорело:
За городом мы!
За городом! Понимаете? За!
Жизнь, это место, где жить нельзя:
Ев-рейский квартал.
Так не достойнее ль во сто крат
Ев-рейский погром —
Жизнь. Только выкрестами жива!
Иудами вер!
На прокаженные острова!
— всюду! — но не в
Жизнь…
Каюсь, мне хотелось заплакать от оскорбления.
А когда пришел день, настала обычная сутолока жизни, принесли почту. Здесь были газеты всех направлений. И почти во всех этих газетах, без различия политических оттенков, было написано о Марине Цветаевой и о ее «Поэме Конца».
Должен сказать, что Марина Цветаева имеет «хорошую прессу». Русские люди, которые никак не могут сойтись и семь лет грызутся друг с другом, сошлись на нашей поэтессе. «Дни», «Последние новости», «Возрождение» — все в один голос — посвятили нашей поэтессе сочувственные строки. Находили прежде всего «ритм». Затем — настроение. Затем — «формулу». Затем — «чувство русской народной песни». Затем — «новые формы» (обходится без глаголов)! Затем…
«Благонамеренный» об этой поэме написано: «Автор — создатель „культурного“ эпоса. Каким-то чудом (чудом рождения, вероятно!) похищено перо у сказочной Птицы русской народной песни, — и пишутся этим пером „цивилизованные“ сюжетно и формально стихотворения… Что следует удержать из Поэмы Конца, это — все».[339]
Таков приговор критики. Около голого короля ходят придворные и вельможи и восторгаются его платьем.
Мне остается лишь уподобиться озорному мальчишке и на глазах у всей честной компании закричать:
— Смотрите-ка, а ведь король наш голый!
Тогда, — говорится в сказке, — все увидели, что король-то на самом деле голый.
«ретроградом» и «невеждой», а слава Марины Цветаевой не потускнеет. Самый большой либерализм допускает только чуть-чуть и очень почтительно подшутить, как это сделал Lolo:
Помню: по-простецки написал я как-то:
«Он ее целует»… Мой Зоил пришел
В гнев неутолимый от такого факта:
– «Он — ее! И только! К черту ваш глагол!»
– «Он — ее! И только! Глубина. Стремнина.
Он — ее… Поймите, что глагол — шаблон.
— ее. Так пишет яркая Марина!
Я в стихи Марины бешено влюблен!»
Что Марина нынче в славе и фаворе —
И, конечно, я бы не «жалел о воре»
Если б он похитил пук ее поэм.
Но насчет глаголов с ней я не согласен, —
И скажу смиренно мнение мое:
«Он ее целует» (этот звук прекрасен),
Лучше, чем сухое, злое: «он — ее».[340]
Но я не могу шутить.
Через тот ров, который тщетно пробует засыпать г-жа Кускова,[341] подул тлетворный ветер, принес с собой дух Маяковских, разлился по эмигрантским весям, — и вот здесь, в эмиграции, празднует свою легкую победу.
«ритме» находят, что полагается: лязг железа, грохот молотов, фабричные свистки.
Кривлянье Цветаевой — объявляется здесь национальным достижением. В ее «экспрессии» ощущают «вечный пульс народной песни»…
И разве при таком кривлянии важно что написано? Разве не еще оскорбительнее, если «без глаголов» вздумается капризной поэтессе прославлять «белое движение» или возвеличивать «галлиполийцев»?[342] Разве не металась бы душа от негодования, если бы, в стиле советского павильона на декоративной выставке, был выстроен православный храм?
Примечания
Даватц Владимир Христианович (1883–1944) — поэт, публицист.
Сотрудничал в харьковской газ. «Новая Россия» и в ряде крымских газет. В эмиграции главным образом публиковался в газ. «Новое время» и «Россия и славянство». Был членом редколлегии ежедневной белградской газ. «Россия» (1926–27).
337. Рецензию В. Даватца на «Ковчег» в газ. «Новое время» обнаружить не удалось.
338. См. рец. А. Черновой. С. 223–230.
–231.
340. Lolo — псевдоним Леонида Григорьевича Мунштейна (1866/67–1947) — поэта-сатирика, журналиста, мемуариста. Этот фельетон под названием «Господам зоилам» появился в газете «Возрождение» (1926. № 244, 1 февр. С. 3).
341. Кускова Екатерина Дмитриевна (1869–1958) — общественно-политический деятель, публицист. В 1920-е гг. критиковала планы новых военных выступлений против России, призывала «засыпать ров гражданской войны» и искать мирные пути возвращения на родину.
342. Белому движению М. Цветаева посвятила сборник из 60 стихотворений, получивший позднее название «Лебединый стан» (1917–1921).