Марина Ивановна Цветаева - значительная русская поэтесса начала 20-го века
Когда Марина Цветаева в расцвете своего творчества написала: „во мне нового ничего, кроме поэтической отзывчивости на новое звучание воздухa [Письмо М. Ц к Ю. П. Иваску. [in: ] Русский литературный архив. Под ред. М. Карповича и Дм. Чижевского. New York, Harvard University Press 1956, с. 215], она понимала, что в этом-то и заключается новизна ее поэзии, в большинстве своем идущая впереди своего времени и понимаемая только потомками.
В наше время модерность ее поэзии бесспорна, Марина Цветаева по праву вошла в круг великанов творческого духа не только России, но и всего мира.
"Трудным, извилистым, исполненным резких противоречий, - пишет В. Орлов, - был путь этого большого русского поэта с таким сложным, бурным и безудержным характером, с такой неординарной, трагической судьбой. Но история все ставит на свое место - и сейчас Марина Цветаева неотделима от поэзии нашего векa" [Вступительная заметка к статье Ариадны Эфрон: Страницы воспоминаний. [in: ] Звезда, 1973, No. 3, с. 154.].
Она родилась 8-го октября 1892 г. в Москве. Отец ее Иван Владимирович Цветаев был известным филологом и искусствоведом, мать Мария Александровна, рожд. Мейн, была пианисткой. Музыка и поэзия играли большую роль в воспитании ребенка, и талант проявился рано: стихи Марина Цветаева начала писать в шесть лет (по-русски, по-немецки и по-французски). Очень рано она ощутила себя поэтом, в силы свои поверила и с большой человеческой а творческой ответственностью взяла на себя это нелегкое сознание.
Вырастала М. И. Цветаева в демократически настроенной семье. Но революция 1917 г., ставшая конструктивной, творящей и направляющей силой для В. Маяковского, А. Блока, С. Есенина и многих других, предстала перед М. Цветаевой иначе. Это время в ее жизни и творчестве требует тщательного изучения. Отношение ее к революции не однозначно; стараясь найти нечто героическое в белой армии, где служил ее муж, она в то же время понимает безысходность контрреволюционного добровольческого движения: „Добровольчество - это добрая воля к смерти” стоит эпиграфом к стихам о нем. Оплакивая прежнюю колокольную Москву, поэт осуждает царя за „византийское вероломство”, а в стихотворении Чуть светает (1917 г.) заутреню в храме в честь здравия царя называет темным пиром мышиной стаи воров а старух – „Москвы подпольной”.
Круг ее литературных знакомств того времени очень богат: боготворит Блока, любит Ахматову, Волошина, Кузмина, Ремизова, Белого, ценит Брюсова, Есенина, дружит с Антокольским и Мандельштамом, выступает на чтении стихов с Луначарским, помогает в трудное время Бальмонту.
Круг самых близких друзей - это круг лучших учеников Е. Б. Вахтангова. Главный режиссер театра им. Вахтангова, Е. Р. Симонов написал: »Я могу с полным основанием утверждать, что творчество Вахтангова и Цветаевой формировало вкус и воодушевляло группу молодежи вахтанговского театра [Два стихотворения Марины Цветаевой. Предисловие Е. Р. Симонова. Новый мир, 1983, Nо. 3, с. 169].
В это время родилась и ее любовь к Маяковскому, о котором позже напишет как о „настоящем революционном поэте”, о „чуде нашего времени”, о „первом в мире поэте масс... оборачиваться на (которого) нам, а, может быть, и нашим внукам, придется не назад, а вперед” [Эпос и лирика современной России. in: Цветаева, М. И.: . Т. 2. Москва, Художественная литература 1980, с. 400.]
В 1922 г. Цветаева покинула Россию, уехав к своему мужу в Прагу, но годы революции, пережитые ей на родине, сыграли немалую роль в становлении ее творческой личности.
Условия жизни за границей были трудны. Отношения с белой эмиграцией чем дальше, тем больше усложняются, эмигрантские журналы начинают отказывать в печатании ее произведений.
Прожив три с половиной года в Праге и ее окрестностях поэт, в надежде лучшего заработка, едет в Париж. Но и во Франции семья переживает большую нужду. Если в Праге М. Цветаеву печатали, то в это время для ее поэзии, одними трудно понимаемой, для других звучащей темами и ритмами Советской России, закрываются почти все журналы.
Муж и дочь, работая в левом движении, по мере сил помогают в борьбе за свободу Испании, а в 1937 г. возвращаются в Советский Союз. Вслед за ними в 1939 г. едет М. Цветаева с сыном.
После возвращения на родину она готовит к изданию сборник стихов, много переводит. Но начинается война. „Черная гора, затмившая весь свет” (так незадолго до этого времени писала она о фашизме) угрожает и Советскому Союзу. В 1941 г. в эвакуации, не выдержав тяжестей, обрушившихся на нее, Марина Ивановна Цветаева покончила особой.
Много лет она прожила за границей. Но внутренней своей жизнью и творчеством, продолжающим лучшие традиции русской литературы, она была так связана со своей родиной, что сейчас нельзя уже процесс становления русской поэзии представить без ее имени. В. А. Рождественский во вступительной статье к изданию Сочинений М. Цветаевой утверждает, что „ритмы этого столь своеобразного поэта... достаточно повлияли на современную нам поэзию”, и далее продолжает: „Поэт предельной правды чувства, М. Цветаева со всей своей не просто сложившейся судьбой, со всей яркостью и неповторимостью самобытного дарования, по праву вошла в русскую поэзию...” [Марина Цветаева... in: Там же. Т. 1, с. 22, 24.].
„Великолепные стихи,... живой и весомый, полновесный, как зерно, русский язык, головокружение у встречных людей от душевной цветаевской прелести, дочерняя любовь к России,...” - написал Паустовский в своем Лавровом венке, возложив его на голову поэта со словами: „Блестящая поэзия Марины Цветаевой живет и будет жить во славу своей страны.” [Простор, 1965, Nо. 10, с. 35.].
Пришло время, когда М. Цветаева стала составной частью и чехословацкой культуры, одним из любимых поэтов в Чехословакии. Что чешское цветаеведение имеет уже свои традиции, доказывает библиография, собранная работниками пражской Славянской библиотеки, дополняющая библиографии, над которыми работают в библиотеках России и других стран.
В настоящей справке, сопровождающей библиографию, впервые приводятся адреса проживания М. Цветаевой в Чехословакии.
Кроме этого, нам хотелось бы в общих чертах остановиться на теме "Поэт и Прага", попытаться установить пути влияния Праги на образы поэзии Марины Цветаевой.
После приезда из России Прага кажется пристанищем, где можно будет собрать силы для будущих лет жизни и работы. Но в Праге нет возможности заплатить за квартиру, Цветаева уезжает в Мокропсы; переселяясь с места на место, топя печи. стирая, заботясь о детях, она находит в себе силы писать. И создает произведения, исключительные по силе мысли, чувства и художественных средств их выражающих.
Восстанавливать адреса мест, где жила великая русская поэтесса, пришлось по письмам и воспоминаниям. Так письмо дочери Цветаевой - А. С. Эфрон - помогло найти дом в Горних Мокропсах.
„Дом, где жила мама в Горних Мокропсах, нетрудно найти и сейчас - а если он не сохранился, то старожилы должны помнить место, где в 20-х годах была лавка пана Саски; двухэтажный дом, мы жили наверху, а мамин большой друг (на всю жизнь!) А. З. Туржанская с сынишкой - внизу. Дом стоял под горой; взберешься на нее - и далеко видно: и железную дорогу, и речку Бероунку...” (Письмо к Г. Ванечковой, печатается впервые.)
Адрес его: Горни Мокропсы, ст. Nо. 19, новый Nо. 66. Письмо к Бахраху, написанное Мариной Цветаевой в 1923 г., дает описание еще одного дома в Горних Мокропсах:
Крохотная горная деревенька, живем в последнем доме ее, в простой избе. Действующие лица жизни: колодец-часовенка, куда чаще всего по ночам или ранним утром бегаю за водой - внизу холма, цепной пес - скрипящая калитка. За нами сразу лес. Справа высокий гребень скалы. Деревня вся в ручьях...” [Письма М. Ц к А. В. Бахраху. Мосты
Обратный адрес на конверте письма к К. Б. Родзевичу, герою Поэмы Горы и Поэмы Конца, помог найти дом в Праге. На нем рукой М. Цветаевой написано: Прага Смихов, Шведска ул., Но. 1373.
Описывая свою новую квартиру, она написала: „В Праге у меня хорошо: огромное окно на весь город и все небо, улицы - лестницами, даль, поезда, туман” (11 авг. 1923 г.) [Там же.].
Известно, что Поэма Конца, начатая в Праге, была дописана в Иловищах. Дом, в котором семья Эфронов снимала квартиру, найти не удалось. Из письма к Черновой узнаем, что из Иловищ пришлось переселиться в Дольни Мокропсы. Дом у железнодорожного полотна с прекрасными воротами, о которых упоминает М. Цветаева в письмах друзьям, сохранился, владельцы дома восстановили и каменную ограду, о которой также упоминается в письмах: „... огромный двор, мощеный камнем, сарай, через который входишь в сад... на воротах дата 1837... каменная ограда, под ней жд. Полотно” [Письмо М. Ц. к О. Е. Черновой-Колбасиной. in: Цветаева, М. И.: Неизданные письма. Под общей ред. Г. Струве и Н. Струве, Париж, Имка-Пресс 1972.].
А дрес дома: Дольни Мокропсы, старый Но. 37, новый Но. 642.
Из писем к А. Тестовой узнаем адрес Вшенор: Вшеноры, ст. Но. 23, новый Но 324.
Этот дом в одном из писем подробно описывает А. С. Эфрон:
„Я бы дорого дала за снимки внешнего и внутреннего вида левой стороны домика, где мама жила когда-то с новорожденным Муром и где столько было написано, где бывали такие интересные люди того времени! Двухэтажный дворик - на верхнем этаже его стояла березовая беседка, в которой был написан почти весь Крысолов, в которой мама отвечала на письма Б. Л. (Пастернака) - и многие другие... В левой половине домика - большая комната, (там родился брат) и в начале кухонька; в правой жили хозяева: отец с дочерью и со второй женой...
Как часто мы ходили гулять по дороге, проходившей мимо домика вверх - дальше были поля, рощи, леса, большое плоскогорье...” (Письмо к Г. Ванечковой)
Кроме этих мест, М. Цветаева на несколько дней посетила Моравскую Тршебову, где в интернате была ее дочь.
„... живу у вдовы часовщика... под тиканье восьми часов, все в моей комнате.” (Дом найти не удалось). Она любила Карлштейн, куда совершала прогулки из Мокропс и Вшенор. Вероятно, больше нигде М. Цветаева в Чехословакии не была.
Знакомство со страной, народом и его культурой сосредотачивается для поэта на Праге. Поэтому чехословацкий период ее творчества можно назвать пражским, что сама она позволяет нам, говоря, что из 153 страниц текста После России 133 - падают на Прагу. (Письмо к А. Тестовой от 20. окт. 1927 г.) [Цветаева, М. И.: Письма к А. Тесковой. Прага, Асаdemiа 1969, с, 54.].
В Чехии Цветаева написала много прекрасных стихов, поэмы Молодец Тезей, Крысолов, Поэму Горы, Поэму Конца и ряд прозаических вещей.
Пражский период - самый плодоносный в творчестве поэта. Интенсивность душевного подъема в это время достигает такого предела, который позже уже не повторится. Причиной этому - возраст: тех тридцать лет, которые и у других поэтов были девятым валом в их творчестве. Повлияла историческая обстановка, революция, идеи которой не могли оставить ее равнодушной. „Ни одного крупного русского поэта современности, у которого после Революции не дрогнул и не вырос голос - нет,” написала Цветаева десять лет спустя [Поэт и время. in: Несобранные произведения. Аusgewählte Werke... Mit einem Nachwort ind Literaturangaben hrsg. von Günther Wytrzens. München, Wihelm Fink 1971, s. 629]. Личные потрясения тоже сыграли свою роль. Недавняя смерть дочери, встреча с потерянным мужем, неожиданное сильное чувство к его пражскому другу, рождение давно вымечтанного сына поднимало поэта на высоты радости или отчаяния; на тех высотах, чтоб не задохнуться, нужно было „выдышаться в стих”.
В это время ей еще были предоставлены возможности для печатания, не была еще так мучительна тоска по родине.
Несомненно, огромное значение в творческом подъеме сыграла встреча с прекрасным городом Прагой.
Каждый, знающий поэзию М. Цветаевой, невольно связывает имя ее с именем Праги. Что дали друг другу чешский город и русский поэт - это тема многих исследований, которые будут освещать ее с разных аспектов. Поэтесса прожила здесь немногим больше трех лет, но, покинув Прагу, внутренне уже никогда не расставалась с ней. Встреча их была предопределена: это была встреча двух родственных стихий. Воспитание М. Цветаевой, личность которой формировалась не только под влиянием русской, но и европейской культуры, с главенствующим звучанием немецкой музыки и поэзии, было гарантией и причиной восприятия Праги как родного города. Кроме симбиоза родного славянства и любимого германства, немалую роль сыграла красота города, его местоположение на крутых холмах и неожиданных спусках, море крыш над извилистыми улочками с зелеными островами бесконечных парков, спокойный размах реки с неожиданными плотинами - все то, что делало ритм города таким близким ритму ее поэзии.
Много-ли таких поэтов, которые сумели свое искреннее восхищение Прагой передать такими волнующими словами, такими западающими в душу поэтическими образами:
„Я Прагу люблю первой после Москвы и не из-за "родного славянства”, из-за собственного родства с нею: за ее смешанность и многодушие... Ах какую чудную повесть можно было бы написать - на фоне Праги! Без фабулы и без тел: роман Душ” (Письмо к А. Тесковой от 1. окт. 1925 г.) [См. примеч. 10, с. ЗЗ.] „Прага -... мой любимый город. Недавно видела открытку с еврейской синагогой - сердце забилось. А мосты! А деревья! Вспоминаю как сон.” (Письмо к А. Тесковой от 24. сент. 1926 г. [Там же, с. 45.].
„Недавно в кинематографе... секундное видение города - такой красоты, что я просто рот раскрыла (не хватило глаз!). Ряд мостов -где-то среди них мой, с Рыцарем... меня просто обожгло красотой. Подпись: Прага.” (Письмо к А. Тесковой от 24. окт. 1938 г.) [Там же, с. 164.].
С любовью к городу, как олицетворению всего чешского, сливается любовь к чешской музыке:
„... иногда... музыка, от которой у меня сразу падает и взлетает сердце, какая-то повелительно-родная, в которой я все узнаю - хотя слышу в первый раз. И это всегда - Сметана. Вообще - чешское. Так я под прошлое Рождество прослушала целый концерт чешских народных песен -... и была заворожена... Народ - весь - в пении, а чешский народ есть пение, знак равенства.” (Письмо к А. Тесковой от 11 авг. 1935 г.) [Там же, с. 129.]. Трудно установить во всей полноте, что представляла в сознании М. И. Цветаевой литературная Прага того времени. Из писем к А. Тесковой узнаем, что знала Гашека, Бравого солдата Швейка, очень любила К. Чапека, смерть которого тяжело переживала. „Жалею в нем чеха,... жалею в нем собрата,... нашего полку - еще убыло” - писала в письме [Там же, с. 176.]. В Праге с поэтессой был хорошо знаком Ф. Кубка, позже написавший воспоминания о ней. Они встречались на беседах о литературе и искусстве, которые проводила Чешско-русская Еднота в отеле Беранек. О ее письмах Ф. Кубка сказал, что они очень напоминают корреспонденцию Б. Немцовой,... - тоже о нужде, о бессердечных издателях, о несчастном муже, ищущем возможность заработка, о детях, досыта не накормленых, о домохозяевах, требующих плату [Кубка, Ф.: . Байкал, 1975, но. 4, cc. 145-149.].
Ковчег, редактором которого она была, были выбраны стихи О. Бржезины. (Письмо от 11 марта 1925 г.) [Literární archiv Muzea české literatury. Fond V. Bulgakova].
Но самой значительной пражской дружбой была многолетняя дружба с А. Тесковой, переписка с которой, изданная Академией Наук ЧССР на русском языке, является одним из драгоценнейших материалов для цветаеведов. Недавно в архиве В. Ф. Булгакова, находящемся в Литературном архиве Музея чешской литературы, нашлось письмо А. Тесковой (печатается впервые, с купюрами):
„Глубокоуважаемый Валентин Федорович, с субботы знаю: нет Марины! Никогда уже не получу письма с дорогим ее почерком, и тщетны все мечты о встрече.
Ужаснее всего: ведь могла жить! Никак на ум нейдет, что этот мужественный человек с неизмеримым богатством в душе, любящий жизнь, принимавший и оценивающий не только ее солнечные лучи, но и глубокие тени страданий - что этот человек - сломился.
Ужасно жаль, что прервалась на время (роковое время) наша с нею переписка. Что-то в душе твердит: это ужасное бы не случилось ! . . . Письма буду беречь как драгоценность не только по литературным соображениям, и как память о близком и дорогом человеке.
„Никогда не забуду и встретимся наверно", написала в последнем письме; а говорила всегда правду и обещания исполняла” [Там же.].
С Тесковой и другими, знакомившими ее с Прагой, Марина Цветаева прошла все старые улочки, все парки, о деревьях которых написала в цикле Деревья, посвященном Тесковой. Часто ходила в библиотеки, подолгу стояла в пустых пражских храмах. С издателями и друзьями была во многих кафе, пила пиво У Флеку. Но всегда торопилась к детям, к последнему поезду, и позже жалела, что не была ни на одном пражском концерте, ни в одном музее. (Письма к А. Тесковой.)
Одной из первых реакций поэта-Цветаевой после приезда в Прагу была реакция на образ жизни чешского пролетариата, заводских окраин района Либень. Наблюдая за сотнями рабочих по гудку начинающих и кончающих свой тяжелый трудовой день, она пишет:
В той жалобе последних труб!
Как в вашу бархатную сытость
Вгрызается их жалкий вой!
К отчаянью трубы заводской
Завод. И никакой посредник
Уж не послужит вам тогда,
Когда над городом последним
Взревет последняя труба.
Труба в стихах Цветаевой зовет к справедливости, не может не звать, ведь у поэта „Два на миру..., врага, / Два близнеца - неразрывно-слитых: / Голод голодных - и сытость сытых!” (Если Душа родилась крылатой).
„Голос шахт,... голос сирых..., безголосых... голос маленьких швеек,... голос, бьющихся в прахе,.. .(Гордецов без рубахи голос - свой узнаю!)” - пишет в следующем стихотворении из цикла Заводские Марина Цветаева в ответ на образ жизни фабричного района города.
К теме обездоленной, неустроенности быта поэт вернется в своих произведениях не однажды, и не раз прямо или косвенно заводские окраины появятся в образах ее стихов.
Темы города постепенно становятся темами ее произведений, но преображенные мастерством, силой и необычностью ее поэзии, они возвращаются в его лоно в новом естестве, и восприятие некоторых городских реалий без печати ее дыхания становится невозможным.
цветаевским местам многочисленные туристы, в надежде восстановить места, связанные с пребыванием и творчеством любимого поэта.
Карлов мост - любимый. Здесь над Влтавой, „обнимающей руками острова”, подолгу стояла М. Цветаева, наблюдая медленное течение „летейских” вод.
Она любила острова Влтавы, хотела бы поселиться на одном из них, а на острове Штванице в дешевом родильном доме должен был родиться сын, (который на пятнадцать дней раньше родился в долине Вшенор).
„Вчера была с Катей в лечебнице, где буду лежать,” - пишет Цветаева О. Черновой, - „На острове, это меня утешает. Прелестный овальный островок... - там бы не лежать, а жить, не рожать, а любить! Однажды в ожидании цирка мы там гуляли [См. примеч. 9, с. 121.].
Всем известно стихотворение М. Цветаевой о Брунцвике, „страже над плеском века”, рыцаре, „стерегущем реку”, „караульном на пути разлук.” Свидетельства о нем мы находим и в письмах Цветаевой к друзьям:
„У меня есть друг в Праге” - пишет она 27 сентября 1923 г. – „каменный рыцарь, очень похожий на меня лицом. Он стоит на мосту и стережет реку: клятвы, кольца, волны, тела” [См. примеч. 7.].
„Если у меня есть ангел-хранитель, то с его лицом, его львом, его мечом” [См. примеч. 10, с. 55.].
„Очень хотелось бы узнать происхождение: приблизительное время и символ - того пражского рыцаря на - вернее - под Карловым мостом - мальчика, сторожащего реку. Для меня он - символ верности (себе! не другим). И до страсти хотелось бы изображение его... - гравюру на память...” [Там же, с. 33.] - пишет М. Цветаева, задумав написать повесть или роман о нем, к сожалению, не осуществив своего желания.
Стоя на Карловом мосту, мы видим кроны деревьев, огромные ветви, повисшие над рекой, деревья, переросшие дома, сады, тянущиеся от Влтавы к Бельведеру, Пражскому Граду и садам Петрина.
„Семирамидины сады Висячие - так вот вы!”
Гуляя по Праге, Цветаева увидела посаженных в Олений ров медведей и перекрестила его в Медвежий ров, так называет его ее лирическая героиня в Поэме Конца, так называют его читатели Марины Цветаевой.
А над "Медвежьим" рвом белеют башни св. Иржи. Это о них в одном из писем писала:
"Вспоминаю в Праге в Градчанах церковь, которую я окрестила Святой Георгий под снегом - потому что камень, из которого она построена - мерцающий, снежный - даже летом” [Там же, с. 176.].
„Храм - это дом души...
” - пишет поэт, вспоминая пражские костелы.
Гора Петрин, на южном склоне которого жила М. Цветаева, воспет ею в двух поэмах и в нескольких стихах.
Рекрута, снарядом сваленного.
Та гора хотела губ
Требовала та гора.
Та гора была - миры!
Бог за мир взымает дорого!
Горе началось с горы.
читаем мы в одной из лучших в мире поэм о любви, Поэме Горы.
С Карлова моста через Мостецкую и Лазенскую, пройдя около Мальтийского храма, выйдем к зданию старой почты. Над почтой было кафе, из окон которого - на фоне неба ясно вырисовывается крест духовно-рыцарского ордена крестоносцев, похожий на звезду.
Можно предположить, что лирическая героиня Поэмы Конца, сидя за столиком кафе со своим любимым, видит:
В окне - звезда мальтийская!
А в том же здании, где почта и кафе, был в 20-х годах отель на час. Вероятно, он-то и явился причиной следующей цитаты:
Вы думаете, любовь -
Беседовать через столик ?
Как те господа и дамы ?
С этой площади путь расставания с героем идет через Кампу, по набережной. „Воды стальная полоса мертвецкого оттенка” - вероятно, полоса Влтавы, отделенная стеной для прохода судов.
А шум воды на небольших плотинах Влтавы напоминает плач:
Бредем. Со стороны реки -
Плач. Путь вдоль набережной прерван.
Об этом в поэме сказано:
Я таких не знаю набережных
Зная о нескольких местах в Праге, где „набережная кончается”, можно предположить, что Цветаева имеет в виду именно тупик набережной у моста Легионов, так как после этого описывает мост, где платят мостовые, их же в Праге в то время платили только здесь, на единственном мосту через Влтаву.
Если верить тому, что описанное выше кафе было местом встречи героев Поэмы Конца, то для того, чтобы попасть на Петрин - гору, описанную в поэме, не нужно было переходить мост. Остается думать, что поэту необходимо было „связующее и разъединяющее начало моста... Через Лету...”, что мост - как образ, „делящий два мира. Тот берег – жизни”, [Цветаева, М. И.: Избранные произведения. Москва-Ленинград, Советский писатель 1965, с. 768.] должен был в поэме быть. В тетради М. Цветаевой есть запись: „Теперь - Поэму Расставания.” И тут же план: „1. Встреча у фонаря. 2. Кафе. Окно в пустоту. 3. Путь набережной... Мост (в бесконечность). 4. Последние улицы. 5. Другой фонарь. 6. Гора (изгородь). 7. Последний жест.” [Там же.].
встреч и вдохновляли поэта, написавшего цикл Деревья (с посвящением чешскому другу А. Тестовой).
Смиховская фабричная окраина подсказывает поэту начало девятой песни:
Корпусами фабричными, зычными
И отзывчивыми на зов...
Сокровенную, подъязычную
От друзей - тебе...
А тротуары Праги, вымощенные черным и белым известняком, рождают строки поэмы: „... По сим тротуарам в шашку / Прямая дорога в ров / И в кровь." „Ведь шахматные же пешки! / И кто-то играет в нас. / Кто? Боги благие? Воры?”
Поднимаемся все дальше в гору. Открывается прекрасный вид на Прагу. „Город как море”море крыш, о которых, посылая изображение их Б. Пастернаку, писала: „Долетела Ваша открытка с крышами. - А все-таки я Вас крышами перекричу! - нате, любуйтесь!” (Б. Пастернаку, 10фев. 1923г.) [См. примеч. 9, с. 276.].
Опускается „опаловый” вечер, в Праге действительно „что-то летейское, в ветвях, в мостах, в вечерах”.
Труб, глотать его - все нега!
Оттого что ночью - город -
Опрокинутое небо.
„Как я хочу в Прагу!... В жизни не хотела назад ни в один город... а в Прагу хочу очевидно пронзенная и завороженная... Я хочу той себя, несчастно-счастливой, - себя - Поэмы Конца и Горы, себя - души без тела всех тех мостов и мест...” (Письмо к А. Тесковой от 12 дек. 1927 г. [См. примеч. 10, с. 57.].
Уже никогда не удалось поэту увидеть свой любимый город, но она присутствовала в нем своей поэзией в самое тяжелое время для страны. Стихи к Чехии - последний стихотворный цикл Цветаевой - был создан ею незадолго до возвращения на родину, в дни мюнхенского сговора и захвата Чехословакии германскими фашистами.
Работала она над ним с ответственностью, ей присущей: в процессе работы - масса вопросов к Тесковой - об истории Чехословакии, географии, о названии горных пород, о том, где добывается радий...
„И еще просьба: страстная: пришлите мне большое изображение моего Рыцаря, другое - города, снятого с Градчан, - чтобы весь город, с рекой и мостами, а м. б. можно и с Градчанами? ... эти два изображения следовали бы за мной повсюду.” (Письмо к А. Тесковой от 24. окт. 1938 г. [Там же, с. 164.].
левыми силами, ей ненавистны все, кто бездейственно взирают на происходящее.
„Бесконечно люблю Чехию и бесконечно ей благодарна, но не хочу плакать над ней, ... а хочу ее петь” (Письмо к А. Тесковой от 3. окт. 1938 г.) [Там же, с. 163.].
Стихи, воспевающие любимый народ, негодующие и протестующие, М. Цветаева посылает Тесковой, просит дать почитать чехам. И в ответ на сообщение о получении их пишет: „Рада, что стихи дошли - до глаз и сердца. Я их очень люблю и они мне самой напоминают... те несмолчные горночешские ручьи: так они и писались - потоком.” (Письмо к А. Тесковой от 26 дек. 1938 г.) [Там же, с. 178.].
Цензура того времени помешала А. Тесковой дать стихи в печать. Чешский народ их услышал позже, когда в свободной Чехословакии Марина Цветаева была много раз переведена и издана, когда поэзия ее зазвучала со многих сцен поэтических клубов и театров.
Открытие мемориальной доски поэту на доме, где жила М. Цветаева - (Шведская, 51), совпало с радостным временем бархатной пражской революции 1989 года.
отлиты слова М. Цветаевой, обращенные к чехам:
Не умрешь, народ!
Бог тебя хранит!
Сердцем дал - гранат,
Грудью дал - гранит.
Твердый, как скрижаль,
Жаркий, как гранат,
21 мая 1939 г. Париж.