Гипотеза о психическом расстройстве М. И. Цветаевой
«Эпиграфом ко всей жизни Цветаевой могли бы послужить её собственные строки: «Не умереть хочу, а умирать».
С подросткового возраста Марина была недовольна своей наружностью: форма лица казалась ей слишком круглой, а румянец слишком ярким. В связи с этим Цветаева одно время ходила стриженная наголо, в чёрном чепце и чёрных очках. Пытаясь изменить себя, она голодала, изнуряла себя ходьбой, стремилась придать аскетичность своему облику. Носила причёску, наполовину закрывавшую лицо, много курила, и папироса вскоре стала неотъемлемым штрихом её портрета.
Это пример типично депрессивного отношения к себе человека, находящегося на грани самоуничтожения.
Более решительный поступок не заставил себя ждать. В 17 лет Цветаева попыталась покончить с собой. Суицидальная попытка произошла на представлении «Орлёнка» любимого ею французского поэта Ростана. Но револьвер дал осечку.
О, дай мне умереть, покуда
Вся жизнь как книга для меня...
И дай мне смерть - в семнадцать лет!
Почти неизменным состоянием Цветаевой была тоска. Тоска - и чувство протеста: против всех.
Выходя замуж, она не удосужилась поставить отца в известность, так как «не признавала формальностей брака». Всё это было крайне не похоже на общепринятые нормы семейной жизни. Цветаева была плохой матерью всем своим детям. Возможно, поэтический дар и внутренняя одержимость не оставляли места для терпеливого спокойствия и уравновешенности, так необходимых в повседневном общении с детьми.
Психиатр М. И. Буянов пишет: «Цветаева была изломанной от рождения, дисгармоничной, аномальной личностью: нечёсанная, немытая, одетая чёрт знает как, погруженная в свои поэтические образы, она была не от мира сего. Не умела готовить, не могла заставить себя стирать, шить, заметать и т. д., т. е. делать то, что от природы положено делать женщине. Бесчисленные любовные письма, адресованные первым попавшимся людям, вызывают тоску. Она не останавливалась ни перед лесбийством, ни перед другими извращениями. И именно такой никчемной, не приспособленной к жизни психопатке был дан божественный поэтический дар».
Пока в реальной жизни влечения Танатоса уравновешивались влечениями Эроса (любовь к семье), на долю влечений к смерти оставалось содержание её сочинений. По этой причине они были пронизаны или призывами к смерти, или её описаниями, и нет возможности перечислить все примеры, подтверждающие это наблюдение. Для многих стихотворений Цветаевой характерен мотив обращения к читателю «из-под земли», то есть после своей смерти:
Посвящаю эти строки
Тем, кто мне устроит гроб.
Приоткроют мой высокий
Ненавистный лоб.
Измененная без нужды,
С венчиком на лбу,
Собственному сердцу чуждой
Буду я в гробу.
Вырвавшись в 1922 г. из Совдепии, попав в свою любимую Германию, воссоединяясь с давно не виденным мужем, казалось, можно было бы и порадоваться, глядя с балкона гостиницы на чистенькую берлинскую улицу. Но и в этот момент взгляд Цветаевой - взгляд потенциального самоубийцы:
Ах, с откровенного отвеса -
Вниз - чтобы в прах и в смоль!
«Некрофильные» метафоры Цветаевой пронизаны смертью: не стихи, а прямо-таки рифмованная суицидомания. На произошедшее в это время самоубийство Сергея Есенина она откликается с естественным сочувствием и неестественно скрываемой завистью:
Помереть в отдельной комнате! –
Скольких лет моих? Лет ста?
Каждодневная мечта.
Парадоксально, но личное счастье отнимало у Цветаевой поэтический дар. 1927 г. был, по разным причинам, временем наитяжелейшей тоски. Из великого страдания, душившего Цветаеву, и возникла одна из самых странных и загадочных её поэм - «Поэма Воздуха». Но Цветаева была не одинока в своей «парадоксальности». Вспомним пушкинское: «Прошла любовь, явилась муза, и прояснился тёмный ум».
Поэтесса была убеждена, что беда углубляет творчество, она вообще считала несчастье необходимым компонентом творчества.
«разбивается вдребезги». «Я всегда разбивалась вдребезги, и все мои стихи - те самые серебряные, сердечные дребезги...» Но если бы она не разбивалась, то не было бы и стихов. На основании анализа стихотворного и эпистолярного наследия Цветаевой можно сделать вывод, что влечение к смерти у неё могло явиться одним из подсознательных источников творческого процесса.
».
Шувалов А. В., Женская гениальность: история болезни, М., «Альпина нон-фикшн», 2012 г., с. 150-153.