1914. Петр Эфрон
Марина Ивановна Цветаева. Из письма П. Я. Эфрону (1881–1914), старшему брату С. Я. Эфрона. ‹В Москву.› Москва, 10 июля 1914 г.:
Я ушла в 7 ч. вечера, а сейчас 11 утра, – и всё думаю о Вас, всё повторяю Ваше нежное имя. (Пусть Петр – камень, для меня Вы – Петенька!) Откуда эта нежность – не знаю, но знаю – куда: в вечность! Вчера, возвращаясь от Вас в трамвае, я всё повторяла стихи Байрону, где каждое слово – Вам.
Как Вы адски чутки!
Это – единственное, что я знаю о Вас. Внутренне я к Вам привыкла, внешне – ужасно нет. Каждый раз, идя к Вам, я всё думаю, что это надо сказать, и это еще, и это…
Прихожу – и говорю совсем не о том, не так.
Слушайте, моя любовь легка.
Вам не будет ни больно, ни скучно.
Я вся целиком во всем, что люблю.
Люблю одной любовью, – всей собой – и березку, и вечер, и музыку, и Сережу, и Вас.
Я любовь узнаю по безысходной грусти, по захлебывающемуся: «ах!».
Вы для меня прелестный мальчик, о котором – сколько бы мне ни говорили – я все-таки ничего не знаю, кроме того, что я его люблю.
Не обижайтесь за «мальчика», – это все-таки самое лучшее!
– Вчера вечером я сидела в кабинете Фельдштейна. На исчерна-синем небе качались черные ветки.
Вся комната была в тени. Я писала Вам письмо и так сильно думала о Вас, что все время оглядывалась на диван, где Вы должны были сидеть. В столовой шипел самовар, тикали часы. На блюдце лежали два яйца, – ужасно унылых! Я все время о них вспоминала: «надо есть», но после письма к Вам стало так грустно-радостно, вернее – радостно-грустно, что я, как Аля, сказала «не надо».
– Вчерашнее письмо разорвала, яйца сегодня съела. –
Пишу сейчас у окна. Над зеленой крышей сарая – купол какой-то церковки – совсем маленький – и несколько качающихся веток. Над ними – облачко.
* * *
Вы первый, кого я поцеловала после Сережи. Бывали трогательные минуты дружбы, сочувствия, отъезда, когда поцелуй казался необходимым.
Но что-то говорило: «нет!»
Вас я поцеловала, потому что не могла иначе. Всё говорило: «да!».
МЭ.
–187].
Марина Ивановна Цветаева. Из письма П. Я. Эфрону. ‹В Москву.› Москва. 14 июля 1914 г., ночью:
Мальчик мой ненаглядный!
Сережа мечется на постели, кусает губы, стонет. Я смотрю на его длинное, нежное, страдальческое лицо и всё понимаю: любовь к нему и любовь к Вам.
Мальчики! Вот в чем моя любовь.
Чистые сердцем! Жестоко оскорбленные жизнью! Мальчики без матери!
Хочется соединить в одном бесконечном объятии Ваши милые темные головы, сказать Вам без слов: «Люблю обоих, любите оба – навек!»
Петенька, даю Вам свою душу, беру Вашу, верю в их бессмертие.
Пламя, что сжигает меня, сердце, что при мысли о Вас куда-то падает – вечны. Так неожиданно и бесспорно вспыхнула вера.
Вы сегодня рассказывали о Вашей девочке. Всё во мне дрожало. Я поцеловала Вам руку. – Зачем «оставить»? Буду целовать еще и еще, потому что преклоняюсь перед Вашим страданием, чувствую Вас святым.
О, моя деточка! Ничего не могу для Вас сделать, хочу только, чтобы Вы в меня поверили. Тогда моя любовь даст Вам силы.
Помните: что бы я Вам ни говорила, каким бы тоном – не верьте, если в этом не любовь.
Если бы не Сережа и Аля, за которых я перед Богом отвечаю, я с радостью умерла бы за Вас, за то, чтобы Вы сразу выздоровели.
Так – не сомневаясь – сразу – по первому зову.
Клянусь Вашей, Сережиной и Алиной жизнью. Вы трое – мое святая святых. Вот скоро уеду. Ничего не изменится. Умерла бы – всё бы осталось. Никогда никуда не уйду от Вас.
Началось с минуты очарования (август или начало сентября 1913 г.) продолжается бесконечностью любви. Завтра достану Вам крестик.
Целую
МЭ.
Стихи 12‑го июля 1914 г.
Не рвусь ни к солнцу, ни к луне, ни к морю,
Ни к кораблю.
Не чувствую, как в этих стенах жарко,
Давно желанного и жданного подарка
Не жду.
Не радуют ни утро, ни трамвая
Звенящий бег.
Число и век.
На, кажется, надрезанном канате
Я – маленький плясун.
Я – тень от чьей-то тени. Я – лунатик
На, кажется, надрезанном канате
Я – маленький плясун.
Я – тень от чьей-то тени. Я – лунатик
Двух темных лун.
* * *
‑го июля 1914 г.
Я видела Вас три раза,
Но нам не остаться врозь.
– Ведь первая Ваша фраза
Как шум молодой листвы.
Вы – точно портрет в альбоме,
И мне не узнать кто Вы.
Мне кажется – Вас любили
‹…………………………….›
Мне кажется – Вы губили
За то, что любили Вас.
Здесь всё – говорят – случайно,
И можно закрыть альбом…
За этим огромным лбом!
* * *
Послушайте, я правдива
До вызова, до тоски:
Моя золотая грива
Мой дух – не смирён никем он.
Мы – души различных каст.
И мой неподкупный демон
Мне Вас полюбить не даст.
– «Так что ж это было?» – Это
Рассудит иной Судья.
И Вам не узнать – кто я.
МЭ
Пусть последнее слово будет: люблю! [13; 187–189]